Пленник захихикал, видя перекошенные лица врагов, и сказал еще что-то.
- Он говорит, ихние лазутчики знают про засаду на восточной дороге, - перевел прапорщик. - Твои аскеры, урус-генерал, могут там сидеть хоть до конца мира. Люди Семи аулов уйдут за Хаджи-Муратом горной тропой.
- Дозвольте, ваше превосходительство. - Вперед шагнул Честноков и вдруг схватил муллу за бороду. - А ну говори, черт, где начинается эта тропа. Надо туда казаков послать, чтоб бунтовщикам отступать было некуда!
Старик рассмеялся и плюнул жандарму в лицо. А потом высунул язык, прикусив его крепкими белыми зубами: мол, откушу, но не скажу.
- Дело большое, от него исход всей экспедиции зависит. - Майор утерся, деловито оглядывая деревенскую площадь, где происходил допрос. - Это, Александр Фаддеич, по моей части. Дозвольте я с аллаховым служителем по-своему потолкую.
- Что ж, потолкуйте. - Фигнер был мрачнее тучи. Он-то представлял себя покорителем Кавказа, а теперь дело сулило закончиться пшиком. - Если перехватим тропу, то пусть не Шамиля, хоть Хаджи-Мурата возьмем. Только уж вы побыстрей.
- Я живенько.
Генерал со штабом тронулись дальше, а Иван Иванович махнул двум своим солдатам, шепнул им что-то. Старика взяли под руки и отволокли к старому вязу, росшему посреди годекана. Вокруг всё грохотало и рушилось: солдаты взрывали сакли, крушили заборы, в щепки рубили ворота. Под сапогами хрустели осколки расколоченной глиняной посуды, в воздухе летал пух, а из нескольких мест тянуло чадом.
Мне было интересно, каким образом майор станет развязывать упрямцу язык. Мысль о пытке в мою голову не приходила - для европейской армии, каковою являлась наша российская, это было невообразимо. Другое дело - порка, она считалась делом вполне обыденным. Поэтому, когда я увидел, что с муллы срывают одежду, решил: будут сечь.
Но вышло не то. По указанию Честнокова солдаты привязали пленнику к щиколотке веревку, перекинули ее через сук и натянули, так что бедняга оказался висящим вниз головой. Свободная его нога нелепо дергалась в воздухе, борода висела, касаясь земли, лицо быстро налилось кровью и почти почернело. Вид обнаженного старческого тела был тягостен. Сначала мулла пытался закрывать руками (они были свободны) срамное место, но потом, видно, решил, что гяуров стесняться нечего, и прижал ладони к груди. Его била судорога, и он рывками покачивался из стороны в сторону, однако не издавал ни звука.
Майор присел на корточки, велел переводчику повторить вопрос о тропе. Губы старика зашевелились.
- Что он, образумился? - нетерпеливо спросил Честноков.
- Нет, он молится, - ответил милицейский прапорщик и приложил руку сначала ко лбу, потом к груди. - Зря теряете время. Ничего он не скажет.
- Ну пускай висит, пока не издохнет. В назидание прочим. - Майор распрямился. - Невзоров! Примкни штык и стой в карауле, пусть арьергард пройдет, полюбуется. Потом распорешь ему брюхо - чтоб кишки висели.
Жандармский унтер-офицер козырнул:
- Так точно, ваше высокоблагородие. Не впервой.
Здесь майор поймал мой негодующий взгляд.
- Вещий сон, как же, - процедил он. Его прищуренные глаза обожгли меня злым огнем. - Меня не обдуришь. Я с самого начала подозревал, что дело нечисто. Шамиль - чертяка хитрый. Будем разбираться, что за сорока вам с Никитиным весточку на хвосте принесла. Но сначала поглядим, не будет ли еще каких сюрпризов.
Сердце у меня сжалось. Как бы вместо награды дело не окончилось следствием. Вместо того чтоб высказать Честнокову протест по поводу азиатской экзекуции пленного, я смолчал.
Обозные с саперами продолжали разрушать деревню, а боевые части, построившись в колонну, шли через площадь дальше на восток. Предстояло стереть с лица земли три оставшихся селения. Солдаты угрюмо смотрели на корчащегося старца. Не раздавалось ни одного глумливого выкрика, зато многие выразительно плевали унтеру под ноги, а кое-кто даже на сапоги. Бравый Невзоров почел за благо не мозолить глаза и куда-то исчез - очевидно, рассудил, что свирепое свое поручение исполнит, когда уйдут войска.
Я тронул стремена и поехал вперед. На душе было гадко. Честолюбивые надежды оказались под угрозой, экзекуция муллы повергла меня в ужас, а больше всего терзался я собственным малодушием, не давшим мне остановить Честнокова.
Когда я уже съезжал с площади и поворачивал за угол, сзади ударил выстрел. Я обернулся.
"Язык" качался на веревке, но уже не дергался. Руки безжизненно висели книзу.
Из ближнего двора с криком выскочил Невзоров. Увидав во лбу пленника дырку, из которой сочилась кровь, он выронил ружье и бросился к колонне.
- Кто стрелял? Кто?!
Никто ему не ответил - ни один человек. Солдаты шли, как ни в чем не бывало.
Я остановился и стал смотреть, что будет дальше. Через минуту галопом примчался Честноков. Пообещал содрать с унтера лычки, потребовал к себе командира роты, отказывающейся назвать виновного. Капитан хмуро его выслушал, пожал плечами.
Вдруг я увидел подле одного из домов Олега Львовича, с безучастным видом опиравшегося на ружье. Ствол еще дымился. Я вспомнил про "третий принцип". Нельзя было, однако, допустить, чтоб Никитина заметил майор.
Я подъехал к жандарму и спросил, должен ли я доложить о происшествии командующему.
- Нет уж, я сам! - в ярости ответил мне Честноков. - Ну, ждите, мерзавцы! - Он погрозил роте кулаком. - Преступника покрывать? Сквозь строй прогоню, каждого!
Он поскакал в голову колонны. Я не отставал. Меня снедала тревога за Никитина. Под угрозой телесного наказания кто-нибудь из солдат непременно его выдаст.
Фигнер выслушал гневный доклад жандарма с кислым выражением лица, а на предложение немедленно учинить розыск, сказал:
- Не надо ничего. Предать забвению. Кто выстрелил - молодец, а я мерзавец, что вас послушал. Подите к черту с моих глаз.
Я вздохнул с облегчением.
После я спросил Олега Львовича:
- Вы рисковали всем - крахом надежд, шпицрутенами, новой каторгой - и ради чего?
- То есть? - Он удивился. - Всё, что я делаю, я делаю исключительно ради самого себя.
Тогда я, признаться, не понял, что он хочет этим сказать.
К концу дня мы прошли всю долину до конца и остановились, лишь завершив истребление всех селений. Сопротивления мы более не встречали. Должно быть, жители успели беспрепятственно добраться до тайной тропы, которой спустился с гор Хаджи-Мурат. Мы нашли ее, эту лазейку. Да и как было не найти?
Весь склон перед скалистым отрогом был усеян трупами коров и овец. Взять их с собою жители не могли и предпочли перебить. Трава была залита кровью, над местом скотовьего побоища жужжали мириады зеленых мух. Солдаты кинулись резать куски мяса, а я отвернулся от мрачного зрелища. Но с другой стороны меня ждала картина еще более удручающая. Внизу расстилалась долина. Еще нынче утром она казалась зеленой и цветущей, теперь же закатное солнце ярко освещало семь пожарищ. Семиаулья больше не существовало. Жителям незачем было возвращаться: ни крова, ни пищи они здесь не найдут. Выражаясь по-военному, долина была окончательно замирена.
Командующий, хоть и опечаленный тем, что не удалось взять имама с наибом, все же объявил штабу свое удовольствие: карательная экспедиция прошла успешно, очаг мятежа уничтожен, о чем будет доложено министру и государю.
Но, как показало дальнейшее, Александр Фаддеевич поторопился с выводами.
Мы встали лагерем неподалеку, чтоб ротные кухни могли запасти как можно больше дармовой убоины. Полночи все объедались, отбирая самые лучшие куски. Утром колонна двинулась той же дорогой в обратном направлении.
Едва головная часть углубилась в лес, раздалась плотная пальба. Оказалось, что там засада - путь перегорожен завалом, а передовой дозор вырезан до последнего человека.
Наши, с ходу разворачиваясь в батальонную линию, пошли в атаку - и отступили с потерями. Казалось, всё мужское население Семиаулья засело в этом проклятом лесу.
Я слышал, как один штаб-офицер сказал:
- Это уж всегда так. Главная докука начинается, когда отступаешь. Баб с детьми они услали, а сами тут затаились. Ох, жаркий будет денек. После того, что мы здесь учинили, они нас запросто не выпустят.
Тот день вспоминается мне сплошным дымным кошмаром. Завалы и засады поджидали нас буквально на каждой версте - в местах, где нельзя было применить артиллерию, так что приходилось идти в штыки, теряя множество людей. Летучие отряды обстреливали нас из зарослей - слева, справа, сзади. Вражеская конница ударила по обозу, перерубив прислугу и растащив всё, что можно.
Самое страшное воспоминание у меня такое. Всё еще надеясь заслужить отличие, я однажды кинулся-таки на глазах у командующего останавливать бегущих. Мне это даже удалось. Лупя саблей по спинам ополоумевших солдат, я погнал их вперед. В бок мне ударило - будто кто-то с размаху ткнул меня палкой. От боли я схватился за ушибленное место, уверенный, что пробил мой смертный час. В ткани была дырка, но кровь не текла. Я понял, что меня спасла Дашина кольчуга. Это открытие переполнило мою душу экстатическим восторгом. "Ура! Братцы, вперед!" - заорал я, уверовав в свою неуязвимость. Впереди уже белела баррикада, окутанная пороховым дымом.
