сделали друг другу кое-какие уступки, основной пункт договора признала и та и другая сторона.
Демокрит хочет знать, действительно ли Атосса разослала своих людей в Вавилон и прочие города. Разумеется, нет. Она была великолепнее всего в импровизациях, направленных к достижению великой цели. Поверил ли ей Дарий? Этого никто никогда не узнает. Нам известно лишь, что и после этого рискованного договора он не переставал бояться Атоссу и восхищаться ею. В течение последующих тридцати шести лет он старался отстранить царицу от государственных дел и, нужно сказать, добился своего. Со своей стороны, Атосса была очарована молодым цареубийцей и видела в нем прекрасного управляющего для империи ее отца. Результатом этого замешанного на крови договора явился Ксеркс. К несчастью, сын оказался человеком с чувством равновесия в вещах. Если положить на бревно доску, то один ее конец опустится, если другой поднимется. Раз Дарий не страдал от своих преступлений, страдать предстояло сыну.
Я раскрыл все это, Демокрит, не ради посрамления того галикарнасца. Совсем наоборот: его версия — прекрасная сказка для детей, где Дарий предстает блистательным героем. Действительная история грязнее и не придает славы нашему царскому дому. Но мне кажется необходимым сказать правду, чтобы объяснить натуру столь любимого мною Ксеркса. С первого момента он знал историю возвышения своего отца и ясно видел собственную кровавую кончину. Это предвидение и объясняет, почему он был таким, каким был, и почему поступал так, как поступал.
К счастью, не прошло и месяца, как Ксеркс забыл о своей меланхолии. Он заставил обе палаты канцелярии работать день и ночь. Он лично пересчитал все золото и серебро в сокровищнице. Мы вместе проверили содержимое книгохранилища. Я читал ему всевозможные древние писания, в частности относящиеся к Индии и Китаю.
— Ты хочешь туда вернуться? — спросил он.
Мы были все в пыли от старых глиняных табличек, заплесневевших папирусов, бамбуковых лент.
— Да, владыка. Я хочу вернуться.
— Не в этом году, и не в следующем. — Ксеркс стряхнул с бороды пыль. — Обещаю, мы пойдем туда, когда Египет будет снова на коленях. Я забыл, что ты говорил мне. Я также забыл, что рано или поздно, как бы стар я ни был, я должен прибавить земель и богатства моему отечеству.
Мы оба улыбнулись. Тогда я не мог принять всерьез жалобы Ксеркса на свой преклонный возраст, однако, оборачиваясь назад, думаю, он сам убедил себя, будто его время быть воином пришло и ушло. Война — действительно дело юных.
Пока двор еще был в Персеполе, Ксеркс восстановил меня в должности «царева ока». Затем мне было приказано сопроводить Ариамена в Бактрию. Ожидалось, что я буду не только оком, но и ухом. Хотя Ксеркс терпимо относился к брату, но все же не доверял ему. Теперь я лучше понимал их семейство и не мог сказать, что его сомнения не имели оснований.
Ариамен отнесся к моей компании с понятной снисходительностью. Несмотря на сопровождавшую нас значительную свиту, нам пришлось платить унизительную дань разбойникам, хозяйничающим на пути через персидские высокогорья.
Бактру я не узнал. После страшного пожара весь город так перестроили, что теперь он скорее напоминал Шравасти или Таксилу, а не Сузы. То, что когда-то было простым пограничным поселком, теперь стало просто восточным, а не истинно персидским городом.
Сначала Ариамен смотрел на меня весьма подозрительно, но в конце концов мы неплохо поладили. Наши отношения еще улучшились, когда я не обнаружил никаких изъянов в его управлении сатрапией. Он показался мне фигурой совершенно загадочной. До сих пор не пойму, почему он, хотя и ненадолго, взбунтовался. Может быть, потому, что Бактрия лежит так далеко от Персии и так на нее не похожа? На юге за горами — Индия; на востоке через пустыню — Китай; на севере за холодными лесами и голыми степями — кочевые племена. До начала каких-нибудь цивилизованных мест нужно проехать триста миль на запад. Бактрия лежит между всем, то есть нигде.
Бактрия — это не только место, но и нравы, и нравы дикие, жестокие, необузданные. Бактрийские маги, следующие Лжи, — одни из самых странных людей на земле. Они постоянно одурманены хаомой и зверствуют невероятно. Несмотря на учение Зороастра и строгие предписания трех Великих Царей, они продолжают привязывать больных и умирающих на обочине дороги. Палимые солнцем, обмороженные, под снегом, умирающие молят о помощи, но никто не смеет помочь. Стервятники и собаки питаются здесь не только трупами, но и живыми.
Когда я указал на это Ариамену, он сказал:
— Я ничего не могу поделать. Бактрийцы боятся магов больше, чем меня. Почему ты не остановишь их? Ты же преемник пророка. Тебя они послушают.
Ариамен смеялся надо мной. Он знал, что там, где оказался бессилен Зороастр, его внуку не видать удачи. И все же я поговорил с руководителями зороастрийской общины. Большинство из них состояло со мной в родстве, и многие сочувствовали. Почти все были… миряне — пожалуй, вот подходящее слово. Притворяясь, что следуют Истине, они стремились к богатству и почестям. Они уверяли меня, что умирающих и больных перестанут привязывать у дорог. Однако это продолжается и по сей день.
На месте, где был убит Зороастр, воздвигли большую усыпальницу. Стоя перед опаленным огнем алтарем, чьи пологие ступени некогда были залиты золотой хаомой и кровью, я пережил поистине странное чувство. Я произнес молитву. Мой двоюродный брат, глава зороастрийской общины, пропел ответ. Потом, стоя перед огненным алтарем, я рассказал дюжине моих родственников — невысоких, смуглых людей, обликом напоминающих халдеев, — о смерти пророка и тех словах, что Мудрый Господь счел нужным сказать мне его умирающими — мертвыми? — устами.
Родственники были глубоко тронуты. В общем, и я тоже. Однако, произнося знакомые слова, я в действительности не вспоминал, как они звучали, когда были впервые услышаны мною. Повторение давно стерло эти звуки из моей памяти. Тем не менее, стоя перед тем алтарем, я вдруг на мгновение ощутил себя маленьким мальчиком с глазами, ослепленными смертью и видением божества.
Потом мне показали комнату с воловьими шкурами. Здесь сидела дюжина писцов, слушая, как старые члены общины цитировали зороастрийские тексты. Старики пели стихи — гаты, а писцы записывали. Поскольку я сам слышал некоторые гаты из уст деда, то заметил несколько внесенных — сознательно? — изменений. В некоторых случаях я решил, что дедовы слова изменены для нового поколения, но чаще читающие просто забывали первоисточник. Вот почему я в конце концов пришел — очень неохотно — к тому, что тексты пора записать, пока ошибок еще сравнительно мало.
