Для начала мне пришлось напрочь отбросить мысль о встречах с назначенными мне связными. Ротте как-то обмолвился, что городское подполье насквозь пронизано провокаторами. Это был ясный намек. Я благодарен Францу — не желая терять безотказный источник заема, он время от времени пугал меня всесильем гестапо и бездарностью организаторов сопротивления. Действительно, шок, испытанный добропорядочными советскими гражданами, оказавшимися под пятой оккупантов, был такой силы, что я просто не мог доверять им.
Например, учительнице, жившей в Смоленске по улице Адольфа Гитлера, дом 5 (бывшей Советской) В сентябре к ней подселили офицера, который быстро склонил ее к сожительству. Он был обходителен, приветлив, не позволял себе лишнего, только однажды, когда они уже жили вместе, поинтересовался, зачем она каждый вторник и четверг переставляет цветы на подоконнике.
Несчастная женщина расплакалась…
У меня не было права на слезы. Я смертным боем избил танкиста Кандаурова. Теперь я у него в долгу. Я в долгу у всех Кандауровых, Ивановых, Петровых, Сидоровых, Бязевых и Петросянов, так что мне следовало быть предельно осторожным».
«…ваши упреки несправедливы! Как еще я мог связаться с Москвой, как не рискнуть. Об этом говорил и наш общий начальник, предупреждавший, что разведчика красит инициатива. Петю я приметил во время казни партизан, которых в самый мороз повесили на площади напротив торговых рядов в Калуге. У мальчишки пылали глаза. Его я и послал к партизанам в одну из деревень на берегу Оки».
«Генерал-майор Густав фон Зевеке с ходу отмел всякие промежуточные степени и назло Майендорфу через штаб 4-ой армии добился для меня лейтенантских погон. Генерал осадил дядю Людвига замечанием: «…я лично допрашивал младших командиров Красной Армии, я видел их в деле и готов утверждать, что уровень их подготовки не уступает выпускникам германских пехотных школ».
* * *
Странное впечатление произвели на меня эти страницы.
Возникнув из ничего, нелепо угодив мне в руки, этот отрывочный, извлеченный из подвалов времени отчет дразнил неясным, таинственным смыслом, скупо просвечивавшим сквозь, в общем-то, понятное и связное изложение приключений, увлекших активиста Закруткина в стан врагов.
В руках у меня был кроссворд, точнее, не имеющее ни исходных данных отправителя, ни сведений о получателе, шифросообщение, не без умысла подсунутое мне Трущевым. Сам способ передачи этих страниц малознакомому человеку как бы подсказывал — таинственное письмо нашло своего адресата. Следом набежали другие вопросы: кто и когда выбросил за борт истории эти удивительные откровения? Не случилось ли это в последнюю ночь перед казнью, иначе чем объяснить решение опытного нелегала доверить бумаге совершенно секретные сведения. Зачем Трущев столько лет хранил этот документ, и кто еще знает о нем?
Вручив рукопись, хитрый энкаведешник тем самым заставил меня самостоятельно искать ответы на эти вопросы. Это был ловкий ход, вполне в духе коварных методов, применяемых НКВД. Мне не отвертеться — текст уже побывал у меня в руках. Нельзя также обращаться за помощью к Трущеву, ведь подобным малодушием я грубо нарушил бы правила игры. В угадывании скрытых ходов истории были свои, не совсем понятные и чуждые гуманизму правила. Не соблюдая их, демонстрируя своеволие либо хлипкость натуры, нельзя браться за дело. Трущев на правах куратора негласно доверил мне провести собственное расследование, результаты которого должны будут всплывать по ходу написания романа.
Поддавшись догадке, я еще раз внимательно просмотрел отчет Закруткина.
Эти страницы отбарабанили за пределами Союза. Шрифт русский, но кегль, количество строк и букв в строке никак не укладывалось в стандарт, принятый в те годы в СССР. Что касается времени написания, берусь утверждать, отчет представлял собой компиляцию разнородных кусков, написанных на протяжении не менее десятка лет. Об этом свидетельствовала путаница с идентификацией «своих» и «чужих» — автор ощущает себя то русским, то немцем. Это касалось и действующих лиц. Кроме того, обращала на себя внимание продвинутость в мировоззренческих вопросах — для автора (или авторов) мир и реальность уже не существовали без некоего обобщающего принципа, который назывался «согласием», о чем свидетельствовало небрежное упоминание о тех, кто являлся приверженцами этого принципа. В тексте они были обозначены как «симфы» или «зналы». Я припомнил, это словечко однажды проскользнуло у Трущева, но кто стоял за ним? В какую таинственную организацию эти самые «зналы» или «симфы» (в английском написании «knowmen», «simphs») вовлекали меня? Если же эта организация находится на нелегальном положении, от кого они прячутся? И причем здесь Трущев со своими подопечными?
Эта неопределенность только добавляла аппетитный аромат к вареву, которым угостил меня Трущев.
В сообщение Первого, доставленном из-под Калуги, было сказано: «Внедрился самостоятельно, явка в Смоленске провалена. Воспользовался собственным каналом. Имею важные сведения, касающиеся оперативных мероприятий немцев на Московском направлении. Подробности сообщу только при встрече со связным, знакомым мне лично».
Получив шифротелеграмму, полученную от особой диверсионно-разведывательной группы, переброшенной в немецкий тыл к немцам по линии управления «С»,[28] я сразу догадался — Анатолий решил и дальше действовать самостоятельно. Он не верил, что это сообщение дойдет до нас. Детальный анализ подтвердил мое предположение. Но оно дошло, и это была большая удача.
Федотов согласился со мной, только удержал от немедленного доклада руководству.
— О чем собираешься докладывать, Николай? О том, что Первый ставит невыполнимое условие? К тому же наркома нет на месте, он в командировке, значит, у нас есть сутки, чтобы принять правильное решение.
— Но, Павел Васильевич?..
— Что «но»? Ты детально проанализируй, что пишет Закруткин — у него есть важные материалы, но передаст он их только тому связному, которого знает лично. Сподхватил его мысль?
— Он работает на абвер и это сообщение ловушка.
— Это вряд ли, но исключать такую версию нельзя. Скорее опять берет на себя слишком много. Вот и займись проверкой, собери все возможные материалы, детально проанализируй варианты и не спеши рапортовать, иначе…
Он не договорил, но намек был яснее ясного.
Сутки я работал с посланием Первого. Мне пришлось пройти по всей цепочке, по которой на Лубянку попала его записка. В партизанский отряд, на базе которого действовала диверсионно-разведывательная группа, ее доставил шестнадцатилетний парнишка, комсомолец Петр Заслонов. Судя по объяснениям Заслонова, Первый выявил его в Калуге во время казни патриотов, одним из которых был двоюродный брат Петрухи. После вербовочного разговора Закруткину удалось отговорить парнишку от попытки немедленно отомстить фашистам и убедить его отправиться в лес. Кроме того, по просьбе Федотова начальник управления разведки НКВД Фитин, не выявляя нутра Шееля, запросил свои источники в штабе немецкой группы армий «Центр».
На следующий день в начале пятого утра нас с Федотовым срочно вызвали к наркому.
Берия поставил вопрос ребром.
— Что нового по Закруткину?
Федотов доложил о полученном сообщении.
— Как прикажете понимат эту галиматю? — поинтересовался Берия? — Агент и дальше будет указывать нам, с кем он согласится вступит в связ, а кем побрезгует? Товарищ Сталин требует от нас предоставления самих точних, самих свежих сведений о враге, а вы что мне принесли? Что предлагаешь, Павел Васильевич?
— Мы проанализировали сообщение Первого…
— Ах, ви проанализировали!..
Федотов невозмутимо повторил.
— Мы проанализировали сообщение Первого, и пришли к выводу, что он сознательно поставил перед нами практически неразрешимую задачу. По предварительным данным все, кто учился вместе с Закруткиным или знал его, за пределами наше досягаемости. Все воюют, а от курсантов Подольского училища осталась горстка людей, все они ранены.
— Перевербовка не исключается?
— Не исключается, но это, по мнению Трущева, вряд ли. Я с ним согласен, фактов, подтверждающих измену, нет.
— Какие будут предложения?
— В качестве связника послать Трущева.
— Ви думаете, что говорите?! Работника центрального управления!..
— Это его инициатива.
Берия скептически оглядел меня.
— Справишься, Трущев?
— Так точно, товарищ нарком. Мы обсудили…
— Ха!.. Они обсудили! Тебе понятно, что работнику центрального аппарата нельзя попасть в руки немцев живим?
— Так точно.
— У меня такой уверенности нет! — ответил как отрезал Берия.
