Об этом часто рассуждал в узком кругу тайный советник, сенатор, князь Михаил Щербатов.
«Не рожденная от крови наших государей, — говорил он близким друзьям, — славолюбивая, трудолюбива по славолюбию… Все царствование сей самодержицы означено деяниями, относившимися к ее славолюбию.
Множество учиненных ею заведений, являющихся для пользы народной заведенных, в самом деле не суть, как токмо знаки ея славолюбия, ибо, если бы действительно имела пользу государственную в виду, то, учиняя заведения, прилагала бы старания и о успехе их, но, довольствуяся заведением и уверением, что в потомстве она яко основательница оных вечно будет почитаться, о успехе не радела, и, злоупотреблении, их не пресекала…»
Зная об этих слабостях и неравнодушии императрицы к славе, и статс-секретарь граф Александр Васильевич Храповицкий обыкновенно стремился потрафить ей в этой страсти на ежедневных утренних докладах.
С утра 25 июля Екатерина была невесела, не разошлась окончательно давешняя мигрень. На прошение генерал-майора Бородкина о принятии его на службу сердито ответила статс-секретарю:
— Мне дураков не надобно.
Затем отдала Храповицкому секретный рескрипт о выведывании намерений шведского короля в войне[36] и удалилась на волосочесание.
После обеда настроение Екатерины несколько улучшилось — принесли известие об отступлении шведов от Фридрихсгама.
Только Храповицкий собрался уезжать, как к дворцу подъехала запыленная коляска. Из нее вышел офицер в морской форме. «С реляцией о виктории флота от князя Потемкина к ее величеству», — доложил он, и статс-секретарь вернулся с ним во дворец.
Дела под Очаковом шли неважно, известий от Потемкина не было вторую неделю, и поэтому Екатерина, выслушав доклад камердинера Захара Зотова о прибытии курьера, нетерпеливо сказала:
— Проси немедля.
В дверях появился стройный, симпатичный, румяный офицер.
— Флота капитан-лейтенант Сенявин, ваше величество, — звонко отрапортовал он и вынул из-за обшлага пакет, — с реляцией его сиятельства главнокомандующего флота князя Григория Александровича Потемкина.
«Каков красавец, — залюбовалась Екатерина, — молод к тому же… Ох, князюшка, друг сердешный, знает, чем порадовать меня может».
Глядя на стареющую императрицу, Сенявин, в свою очередь, невольно вспомнил две предыдущие встречи с ней. Первый раз в 1780 году, в Петербурге, во время спуска на воду линейного корабля «Победослав», и вторично, в Севастополе, когда Потемкин представил его императрице вместе с капитаном Юхариным…
Взяв пакет, Екатерина отошла к распахнутому окну. По мере чтения лицо ее все больше озарялось улыбкой.
— Право, господин Сенявин, сия новость нас радует. Какая радость, Александр Васильевич, — воскликнула она, повернувшись к Храповицкому, — виктория знатная флота Севастопольского над турецким приключилась нынче у Фидониси. Неприятель оставил место битвы, потеряв при том шебеку. Капитан-паша превосходство имел в кораблях немалое.
Екатерина передала реляцию, села в кресло и протянула руку Сенявину. Тот быстро подошел, встал на колено и поцеловал ее.
— Мы безмерно рады доставленной вами реляции и благосклонным вниманием вас непременно удостоим.
Тут же она велела принести табакерку, усыпанную бриллиантами, и в нее положила двести червонцев. Вручив награду, Екатерина милостиво отпустила Сенявина, сказав:
— Послезавтра вам вручат письмо светлейшему князю с нашим изъявлением награды победителям сей славной виктории.
Не задерживаясь, Сенявин поздно ночью вернулся в Петербург и поехал прямо к дяде, Алексею Наумовичу. Несмотря на поздний час, старый адмирал еще не спал, довольный нежданной встречей с племянником, и не знал, чему больше радоваться — победной битве или царской милости к племяннику.
Отоспавшись, спустя два дня Дмитрий Сенявин покинул столицу. За эти дни Алексей Наумович дотошно расспрашивал о событиях у острова Фидониси, заставил вычертить диспозицию сражения с начала до конца. Из всех рассказов он понял, что исход схватки предопределил успех авангарда под командой Ушакова. Обрадовался: «Как же, помню сего голубоглазого крепыша. Он у меня на Донской флотилии почитай лет двадцать назад прамом командовал. Исправный был служака, со сметкою…»
На прощанье дядя сказал:
— Тебе государыня благоволила, сие похвально. Но токмо флажными сигналами воинское искусство не обретешь. Добрый клинок закалку требует. Просись у светлейшего в стычку. — Помолчав, он вдруг нахмурился: — Отец-то твой после отставки вовсе замудрил. Матушку твою покинул, живет на стороне, у молодухи.
Дмитрий вздохнул. Все это он знал из писем матери…
Длинной дорогой до Кременчуга не раз приходил на ум совет дяди. «На самом деле, — размышлял Сенявин, — в сражении мне, конечно, приходилось действовать за Войновича. Не раз на свой риск я поднимал сигнал, а потом уже докладывал адмиралу. Но в настоящую баталию с неприятелем мы-то не вступали. Все дело Ушаков решил». В душе невольно поднималась и досада на себя, и обида на Войновича. Вроде бы и табакерка с червонцами обретена не по заслугам.
Лагерь под Очаковом встретил Сенявина встревоженным шумом и суетой. Сновали ординарцы и посыльные. Куда-то волы тащили осадные орудия. В сторону крепости направлялись эскадроны драгун. Оттуда временами доносились глухие раскаты пушечной пальбы. Как объяснил адъютант князя — осада сильно затянулась. Потемкин вначале думал крепость взять без особых хлопот, достаточно, мол, запереть всех в ней. Но не получилось. Который месяц сидели турки в осажденной крепости и, кажется, не испытывали особых тягот. Со стороны Лимана под прикрытием сильного флота они беспрестанно снабжались всеми припасами, да и людей подвозили. Потемкин противился общему штурму, а Суворов настойчиво предлагал решительно брать приступом Очаков. «Одним глядением крепость не возьмешь», — дерзко сказал он на днях светлейшему, хотя тот был не в настроении.
Сенявина князь принял без проволочек. Молча, грызя ногти, прочитал письмо императрицы, вяло расспросил о столичных сплетнях, знанием которых Сенявин не мог похвалиться. Потемкин тяжело вздохнул, махнул рукой и позвал своего чиновника Василия Попова.
— Подай указ на Сенявина, — буркнул он.
Попов принес, и Потемкин передал его Сенявину: «Читай».
Сенявин зарделся. Указ объявлял о присвоении ему, Сенявину, «звания капитана второго ранга» и назначении генеральс-адъютантом главнокомандующего флота Черноморского князя Потемкина.
— Ну что, доволен? — спросил, растягивая слова, князь.
Приглядевшись за эти годы к Сенявину, он понял, что лучшего помощника по морскому делу не сыскать.
— Безмерно рад, ваше сиятельство, — ответил еще не совсем пришедший в себя Сенявин…
— Вот и превосходно, — перебил повеселевший князь, — сей же вечер и отпразднуем твое производство.
Вечером, в шатре, где собралось больше двадцати человек, Сенявин сидел рядом с князем. С другой стороны, жеманно прижимаясь к Потемкину, сидела его молоденькая размалеванная племянница. Вторую племянницу князь усадил рядом с Сенявиным.
Слыхал он не однажды о разгульных кутежах у светлейшего и прежде. Довольно скоро все захмелели. Князь вызвал певчих, и неожиданно для себя Сенявин начал удачно им подпевать. «Да ты к тому же еще и голосист, будто соловей», — удивился князь.
Видя доброе расположение князя, Сенявин собрался с духом: «Ваше сиятельство, который год я в адъютантах пробавляюсь. По мне лучше службы корабельной не сыскать».
Вокруг все примолкли, знали, что светлейший недолюбливает просьбы за столом. Однако Потемкин будто и не слыхал ничего. Глянул на Сенявина, хитро зажмурил единственное око и весело проговорил: «А ну, испеченный флота капитан второго ранга, спой нам развеселое», — махнул певчим, и застолье продолжалось как ни в чем не бывало. Закончилось оно где-то под утро.
Едва взошло солнце, Сенявина неожиданно разбудили. Князь требовал его к себе. Быстро собравшись, он чуть не бегом направился к шатру. Вошел и поразился. Потемкин, без заметных следов ночного пиршества, деловито делал пометки в бумагах.
— Ты давеча о службе корабельной пекся, — без проволочек начал он, — так помни. Я тебя взял не для прислуги, а советы мне по делам флотским сказывать, когда в том нужда будет. Морское ремесло хитро, сие я давно уразумел. Поэтому ты мне потребен. Особливо ежели в море случится плыть. — Он встал, поманил Сенявина к карте и продолжал: — А то, что в море просишься, похвально. И тут я тебе случай припас.
Все это время Сенявин не проронил ни слова. Остатки хмеля давно улетучились, и он внимательно слушал князя. Тот пожаловался, что-де турки крепко засели в Очакове и выкурить их оттуда невмочь. Из Порты все время шлют припасы и людей, лиманская флотилия слаба, да и Мордвинов не рвется в схватку. Слава Богу, Кинбурн да Херсон обороняют. Потемкин провел рукой по южному турецкому побережью Черного моря и продолжал:
