— Былъ! рѣзко и сердито выговорила Устя.
Петрынь мгновенье молчалъ и глядѣлъ удивленно, не понимая гнѣва, но затѣмъ онъ вспомнилъ и спохватился:
— Ахъ, прости, атаманъ.
— Такъ наболтался по свѣту, что ужъ и память отшибло! строго выговорила Устя.
— Прости, и то правда. Давно не видалъ, давно бесѣдовать не приходилось, вотъ и сталъ я путать. Такъ ты въ неизвѣстности былъ, гдѣ я?
— Вѣстимо. Я думалъ, ты въ Камышинѣ.
— Я и пошелъ тогда въ Камышинъ, но на дорогѣ повстрѣчалъ молодца-коробейника. Покажись мнѣ у него мѣшокъ съ добромъ — я на него…
— Грабить! усмѣхнулась Устя, — такъ я и повѣрилъ.
— А что же? отчего?
— Ты! Въ первый разъ отъ роду. Похоже…
— Что-жъ, что въ первый… Ты же, да и всѣ вы меня все хаили, что я добычи никогда не доставлю. Вотъ я и порѣшилъ, когда будетъ случай… Вѣдь тоже обидно, родная, слушать всякія…
— Опять? воскликнула Устя внѣ себя, поднявшись съ мѣста.
— Прости, атаманъ! взмолился Петрынь.
Устя сѣла и выговорила гнѣвно:
— По третьему разу я тебя въ свой чуланъ на три дня запру.
— Прости, атаманъ — отвычка.
— А мнѣ-то что-жъ? грозно произнесла Устя. — Ты при народѣ брякнешь: «родная» либо «голубушка»; лучше тебя ухлопать до бѣды.
— Не буду, ни единаго разу не обмолвлюсь. Я объ тебѣ все въ мысляхъ въ острогѣ, тебя по женскому поминалъ, — вотъ и срывается. Прости, ни единаго больше не обмолвлюсь.
— Ладно. Вотъ увидимъ. Ошибешься не взыщи, сказала Устя спокойно, но холодно.
— Я и самъ не пойму атаманъ… какъ это? Никогда прежде не бывало со мной, жалобно молвилъ Петрынь.
— Ну, разсказывай… Какъ вмѣсто Камышина въ Саратовъ попалъ… Ближній свѣтъ вѣдь! презрительно и отчасти съ горечью разсмѣялась Устя, начинавшая вполнѣ вѣрить подозрѣніямъ Орлика и Хлуда.
Петрынь передалъ длинное повѣствованье, видимо, приготовленное и заученое. Молодецъ, будто бы имъ встрѣченный, оказался не коробейникъ, а тоже разбойникъ. Они побились, но ни тотъ, ни другой не одолѣли, и они помирились. Разбойникъ предложилъ Петрыню выгодное дѣло: вмѣстѣ ограбить церковь въ богатомъ селѣ Измайловѣ, куда онъ шелъ. Село это выше Устинова Яра на Волгѣ, лишь въ ста верстахъ отъ Саратова. Петрынь, будто бы ради того же намѣренія отличиться, согласился, думая сбыть продажей всякую золотую и серебряную утварь въ Саратовѣ и принести Устѣ разные подарки… Дошли они и церковь ограбили благополучно, но въ городъ не попали, а были настигнуты и захвачены мужиками на дорогѣ, а затѣмъ доставлены въ острогъ.
— Село Измайлово знаю, прервала Устя рѣчь парня, — на рѣчкѣ Холодушкѣ. Знаю. Богатое село.
— Богатое. Страсть.
— Только вотъ что, Петрынь, сурово вымолвила Устя, — тамъ храма нѣту.
— Какъ нѣту… проговорилъ тотъ, слегка смущаясь.
— Онъ сгорѣлъ объ прошлую зиму! оттягивая слова, произнесла Устя, строго глядя ему въ лицо.
— Что ты, Богъ съ тобой… я же… я же видѣлъ…
— Нѣтъ, ты не видалъ!! Не бреши попусту.
Наступило молчаніе.
— Ну, Петрынь, что-жь? На этомъ всему и конецъ?
— Что же тебѣ?
— Правды я отъ тебя не добьюсь, гдѣ ты былъ и что дѣлалъ, какой у тебя умыселъ, воровской или же такъ — одно баловство со зла на меня? Ничего не скажешь?
— Я же тебѣ все повѣдалъ, а ты не вѣришь, сказалъ Петрынь заискивающимъ и жалобнымъ голосомъ.
— Ладно, такъ и знать будемъ! холодно произнесла Устя, будто отрѣзала, будто безповоротно рѣшила что-то на умѣ относительно молодца.
Петрынь понялъ этотъ оттѣнокъ голоса атамана.
— Побойся Бога, Устя. Что-же я то… чѣмъ я виноватъ; всѣ молодцы у тебя отлучаются и пропадаютъ бывало по три мѣсяца, и имъ за это ничего, а я вотъ…
— Ладно, говорю, буде! Скажи только мнѣ: теперь-то ты что дѣлать хочешь?
— Ничего, странно произнесъ Петрынь.
— Не собираешься опять въ Камышинъ, либо въ Саратовъ? ухмыльнулся атаманъ ядовито.
Петрынь смутился отъ взгляда и голоса атамана и пробормоталъ:
— Зачѣмъ? Куда? Зачѣмъ мнѣ…
— То-то. Коли отлучишься безъ спросу, то знай, пошлю Малину въ догонку, чтобы онъ тебя на дорогѣ пугаломъ положилъ.
Петрынь зналъ эту воровскую поговорку: убить путника и зарыть около дороги, послѣ чего народъ всегда этого мѣста боится и обходитъ крестясь.
— Спасибо. Не придется вамъ меня похерить — не за что; все напраслину я терплю.
— Ну, теперь ступай…
Петрынь вышелъ отъ атамана и, лукаво усмѣхаясь, спустился внизъ по лѣстницѣ.
Онъ отправился въ хату, гдѣ лежалъ раненый Лысый. Сначала Петрынь, какъ другъ и товарищъ Усти, жилъ внизу дома атамана, но затѣмъ, когда проявился новый эсаулъ Орликъ, и Устя стала пренебрежительнѣе относиться къ нему, то начались частыя ссоры между ними, и однажды, въ минуту нетерпѣнія, она приказала молодцу уйти жить въ какуюлибо изъ хатъ въ поселкѣ. Петрынь поселился одинъ въ хатѣ на краю Яра, а затѣмъ въ нему же помѣстили и Лысаго.
Появленіе Петрыня въ Ярѣ, послѣ долгаго отсутствія, облетѣло поселокъ тотчасъ. Узналъ объ этомъ и клейменый каторжникъ.
— Добро пожаловать! усмѣхнулся гнусливо Малина. — Не зналъ я — обида, что бѣляну мы разгромимъ и ситцу раздобудемъ, а то бы не уговорился съ Чернымъ на рубахи. Надо бы на однѣ гривны уговоръ вести. Обмахнулся, нечего дѣлать. Ну, будутъ двѣ лишнія рубахи про запасъ лежать, якобы у дѣвки на приданое лежатъ. А глупъ парень. Ну, зачѣмъ пришелъ… Напакостилъ въ городѣ, и сиди тамъ. А онъ теперь сюда самъ въ руки полѣзъ. Дурень. И волкъ не жретъ овцу, гдѣ зарѣзалъ, а уходитъ.
Въ ту же ночь отчаянные вопли всполошили весь поселокъ. Привыкли устинцы и самъ атаманъ слышать иногда крики среди ночи, когда подерутся двое и полѣзутъ на ножи, но все-таки на этотъ разъ многіе повскакали съ просонья на улицу; самъ атаманъ проснулся и сѣлъ на кровати.
— Петрынь? Его будто голосъ! подумала Устя.
Дѣйствительно, вопилъ на весь поселокъ никто иной, какъ Петрынь.
Долго въ эту ночь лукавый малый не смыкалъ глазъ отъ сумятицы на душѣ, отъ дурныхъ предчувствій, отъ боязни того обстоятельства, что атаманъ не повѣрилъ его сказкѣ объ ограбленіи храма и пребываніи въ острогѣ. Петрыня мучилъ вопросъ, что будетъ съ нимъ, что дѣлать ему: оставаться ему нѣсколько дней въ Устиномъ Ярѣ или тотчасъ бѣжать отъ бѣды въ тотъ же Саратовъ. Онъ явился теперь въ надеждѣ провести еще ловчѣе атамана и шайку, чтобы исполнить затѣмъ молодцоватѣе свою ехидную, давно задуманную месть.
— А коли бѣжать тотчасъ — не то ужъ будетъ, думалось ему. Однако послѣ колебаній Петрынь все-таки порѣшилъ на умѣ встать и тотчасъ же, выйдя изъ хаты, бѣжать изъ Яра, не дожидаясь утра.
— Если Малина за мной приставленъ тайкомъ отъ атамана сторожить меня — избави Богъ.
Эта мысль остановила его, и въ этомъ волненіи ему не спалось; къ тому же рядомъ съ нимъ все вздыхалъ и охалъ часто раненый Ванька Лысый.
Вдругъ среди ночи Петрыню почудилось, что кто то пробрался мимо окна его хаты, будто ползкомъ по землѣ. Онъ прислушался и различилъ осторожный шорохъ за дверьми. Кто станетъ соблюдать эту осторожность съ доброю цѣлью? невольно подумалось Петрыню. Или же просто предчувствіе повѣяло ему холодомъ на сердце!.. Такъ или иначе, но Петрынь вскочилъ со своей лавки и среди темноты горницы переползъ въ уголъ за печку.
Дверь тотчасъ же отворилась, кто-то просунулся въ горницу и замеръ, прислушиваясь… По особому сиповатому и свистящему дыханію, Петрынь отгадалъ сразу, кто явился среди ночи въ хату; клейменый каторжникъ, одинъ, дышалъ и сопѣлъ съ этимъ присвистомъ въ рваныя ноздри.
Петрынь затрясся всѣмъ тѣломъ, прижимаясь въ углѣ хаты.
— Атаманъ прислалъ умертвить! подумалъ онъ.
Малина тихо двинулся и началъ шарить въ темнотѣ…
Лежащій Ванька Лысый попалъ ему подъ руки, и онъ умышленно ткнулъ его… Лысый простоналъ и повернулся.
Малина, очевидно, узналъ голосъ раненаго и двинулся дальше… Руки его попали на скамью, съ которой соскочилъ Петрынь.
— Ахъ, дьяволъ, теплая!.. громко выговорилъ Малина и шагнулъ на средину горницы, будто готовый ловить бѣглеца. Въ ту же минуту онъ выскочилъ вонъ изъ горницы, сообразивъ, что Петрынь на дорогѣ около хаты. Парень, полумертвый отъ страха, не зналъ, что дѣлать; зубы его стучали, какъ отъ холода, а между тѣмъ потъ выступилъ на лбу.
— Что дѣлать? будто не онъ самъ думалъ, а около его уха все спрашивалъ кто-то посторонній. Понявъ, что каторжникъ снова вернется съ улицы въ хату и накроетъ его въ углѣ,- онъ, обождавъ мгновенье, перешелъ къ двери и прислушался; въ нѣсколькихъ шагахъ, за плетнемъ, слышался гнусливый голосъ Малины.
— Щенокъ поганый, почуялъ и удралъ изъ подъ носу! Ахъ, щенокъ!
Петрынь рѣшился и, надѣясь, что Малина не увидитъ его за кустами и плетнемъ, — выскочилъ на улицу и пустился бѣжать. Не примѣтить бы, конечно, сибирному бѣгущаго среди ночи, да еще и босикомъ, но на бѣду Петрыня, выскочивъ опрометью, онъ спугнулъ у самаго порога спавшую курицу. Птица шаркнула изъ своей ямки, бросилась и закудахтала, какъ если бы ее рѣзали… Малина кинулся къ хатѣ и увидѣлъ среди кустовъ мчащуюся фигуру парня. Не стерпѣлъ неудачи звѣрь и заоралъ дико, бросаясь со всѣхъ ногъ въ догонку.
