С отцом увязался младший сынишка. Былины, кощуны были наполнены для мальчишки чарующей силой. И хоть не было в будний день в святилище песнопений, а всё ж интересно. Натолкал Добрыга в мешок из востолы копчёной дичины, взвалил поклажу на плечо и отправился с сыном со двора. Спустились с холма по Рогатице, пошли низиной. Разрастался посад на Славне. Иной раз посад Торговой стороной зовут. И есть за что. Три улицы – Рогатица, Лубяница, Славная – мостовой кладью оделись, по всему холму протянулись. Славная с холма спустилась, к Волхову подобраться ладится. Посреди холма купища уличанские устроились, со съестным припасом и мелким товаром. На этом берегу первая пристань появилась – вымол гостя Березича. В этот час на вымоле разгружали лодию, последнюю в этом году. Лёгкие однолезвийные мечи Добрыга поставлял Березичу, тот сбывал оружье в Киеве. Великий киевский князь покупал воинские доспехи охотно, платил исправно и не торгуясь. Стало быть, заботился о дружине, помнил отцовский завет: с железом всё добудешь: и злато, и серебро, и паволоки. Березич – гость многоопытный, заматеревший. И по Варяжскому морю ходил, и далее на запад, до франков. Бывал и в Константинополе. Много людей, стран Березич повидал, много иных порядков узнал, что с русской Правью не схожи. Главная забота у гостя – сбыть поскорей привезённый товар, и для того надобно ему жить в ладу с порядками в чужой стороне, дабы препон в торговле никто не чинил. Много иных порядков бывалый гость узнал, о многих богах ведал. Теперь и не поймёшь, какой веры Березич. Дома и Рода славит, и Сварога, и Перуна, и Велеса, и требы волхвам относит, все праздники и святые дни соблюдает. Как уйдёт за море – христианином делается. Сам рассказывал. Христианином в заморских краях не доброй волей сказывается. Христианские волхвы, что попами зовутся, хитрые. Науськивают своих христиан-царей да князей, чтоб с нехристиан мыто побольше брали да всякие препоны в торговле чинили. Вот руським гостям и приходится христианами сказываться и в христианские церквы ходить. Уже и в Новгороде, в Неревском конце есть христианская храмина – церковь Преображения. Попы медовыми речами новгородцев в церкву завлекают, рассказывают, какой их бог милосердный, да благостный, да заступник за правду, за сирых и убогих. Березич порассказывал, какой христианский бог милосердный да какой заступник. У греков такие порядки – ежели какие людие молятся не так, как басилевс и главный поп велят, то тех людий по-всякому измучивают. На крестах распинают, в порубы бросают, огнём жгут, на кол сажают. Ромеи лживы и жестоки, и бог у них такой же. Да и сами попы ссорятся да меж собой грызутся. Греческие попы учат – их вера правая, латыньские твердят – они христианского бога правильно славят. А чего ссориться, ежели бог один? Русичам такой бог не надобен. Руськие боги не такие, никого не примучивают. Перун может родией поразить. Так за дело, ежели против Прави или Руськой земли пойдёшь.
Так размышлял Добрыга, направляясь на свидание с богами.
* * *Капь Рода стоит в святилище на славненской стороне пять лет. До того пребывала в святилище у озера Ильмень, где весь Новгород собирался богов славить. Пять лет тому привёз из Киева Добрыня капь Перуна. Велел из главного Новгородского святилища Рода убрать, а на его место поставить Громовика. Такова, дескать, княжья воля. Какая такая княжья воля указывать, какого бога славить? На Руси так не водилось. Всяк славит бога, коего уважает. Перун свой бог, славянский. Новгородцы и Перуна с досюльщины славят, и требы ему дают. Но дид богов – Род. Перун – княжий бог, дружинный, варяги его тоже более всех других богов почитают. Роты дают – Перуном клянутся. Ну и пусть им. Для людий главные боги – Род, животворящий, да Сварог, старший над богами, что Правь людиям дал. Вот бы к нему, к Добрыге, тысяцкий во двор пришёл да сказал: «Теперь у вас не Добрыга старший, а Ставр. Его во всём слушайте, на то моя воля». Смех один. Так почто же князь указывает, какого бога чтить более других? Как можно Перуна выше Рода и Сварога ставить? Не принесла добра княжья воля, раздоры пошли, чего до того не бывало. Волхвы, кои не захотели Перуна выше Рода ставить, забрали капь и поставили в святилище у холма Славно. И новгородцы: одни на Новый год ходят в Перынь, так теперь святилище у Ильменя зовётся, иные – в славенское святилище. Высший же новгородский волхв Богомил, за сладкоголосое пение прозванный Словишей, на Новый год священный огонь возжигает в святилище Рода, в остальные святые дни – в Перыне.
* * *Путники шли по торной дороге, прорезавшей луговину. Слева глухо шумел Волхов, готовящийся к зимней спячке. Искрился иней, пятнами и полосами прихвативший траву. Воздух был свеж и чист, лёгким утренним морозцем нарумянил щёки мальчишке. Голоса грузчиков, разгружавших лодию, долго сопровождали паломников. Дорога свернула вправо и вывела к плоской возвышенности. Середину возвышенности занимало святилище, представлявшее собой окружённую земляным валом округлую, вытянутую с севера на юг площадку. Длина святилища имела два на сто саженей, ширина – полсотни. Дорога поднялась по пологому склону и вывела к проходу в земляном ограждении. Ставрик притих, утишил дыхание, словно оробел. На праздники, моления, в святилище бывало многолюдно, он только и видел, что чужие спины. Теперь же они входили в святилище вдвоём, и ничто не препятствовало взору. Верх крады имел в ширину сажени полторы. Вал был не сплошь земляной. По обе стороны от входа на валу располагались несколько вогнутых площадок, выложенных почерневшими от огнищ каменьями. То были места, где тела покойников превращали в пепел, души вместе с дымом уносились к богам и навечно переселялись в Навь. В полутора десятках саженей от входа, вдоль крады располагались с обеих сторон бревенчатые хоромы. Перед хороминой, из трубы которой поднимался дым, лежали кучи песка и глины. Возле другой, лицом к солнцу, сидели двое седобородых старцев. Узловатые пальцы их перебирали струны на крыластых гуслях, губы беззвучно шевелились.
– То старцы-кощунники, – негромко произнёс отец.
– Ага, – так же тихо отозвался сын, во все глаза разглядывая волхвов.
Посреди утоптанного за многолетье требища Добрыга остановился, велел сыну:
– Стой здесь, – сам скрылся в храмине.
Ставр постоял, оглядываясь, почесал ногой ногу. Пробежаться бы, заглянуть в храмины, поглядеть, чем волхвы заняты. Поди, день-деньской над чарами колдуют, смотрят, что было, что будет. Но святилище не родная Рогатица, куда захотел, туда пошёл, заругаются волхвы, боязно. Не успел Ставр забояться по-настоящему, вернулся отец в сопровождении средних лет волхва. Ставр думал, все волхвы – старые старики.
– Идите, восславьте Рода и всех богов наших, – приговаривал волхв. – Требы твои обильны, боги помнят тебя. Мы довольны тобой, Добрыга. Учи тому же челядо своего, по Прави жить, богов славить. Идите.
Отец с сыном пересекли требище и оказались у внутренней крады, правильным кругом опоясывавшей вымощенную камнем площадку. На краде выступающими лепестками располагались восемь каменных кострищ. Сейчас камни были серы от усыпавшей их золы. В противоположной стороне круга высилась святыня – капь Рода.
Капь представляла собой закопанный в землю полуторасаженный четырёхгранный дубовый столб, завершаемый круглой шапкой. С верхней грани на молящихся смотрела важная женщина, под ней мужчина раза в три меньше ростом тянул в стороны руки, словно хотел с кем-то сплести их. На нижней грани был изображён хвостатый ящер.
Добрыга поблагодарил богов за мирную жизнь, за достаток в доме, просил не оставлять его с семейством своим попечением. Затем обратился к Сварогу, покровителю ковачей. То была главная молитва, из-за неё и пришёл в святилище, с вечера ещё задумал. Просил Добрыга Сварога обратить сердце старшего сына Якуна к корчему делу. Давно приметил: нет у Якуна усердия, не лежит душа у сына к отцовскому делу, и от того болело отцовское сердце. Помолившись, объяснил сыну:
– На нас смотрит Макошь, с той стороны, – показал левой рукой, – Лада, а там, – поднял десницу, – Перун. На полдни смотрит Дажьбог. То всё – небесные боги, под ними людие в хороводе, то – земля, внизу – ящер, то поддонный и подземный мир. Всё вместе – Род животворящий, он во всё сущее жизнь вдохнул.
Перед капью горел небольшой костёр, питаемый дубовыми полешками. На исходе года, тёмной студеньской ночью костёр угасал. Верховный новгородский волхв Богомил добывал живой огонь, и начинался праздник Рода, рождался Род и зимнее солнце – Колядо, а через пять дней начинался Новый год. Живой огонь волхвы добывали ещё дважды – в месяце сухом, на Масленицу, и в кресене – на Купалу. Ставр с приятелями, сколько ни пытались, не смогли добыть огня, как волхвы. Деревяшки обугливались, пахло жжёным деревом, даже дымок курился, мальчишеские ладошки немели от усилий, но огонь так и не появлялся.
