И вот советская власть, лицемеря, предприняла циничную меру "помощи" переселенцам: людям, у которых она отобрала все имущество, - все, от чайных ложек до домов! - решено было выдать по пять тысяч рублей на семью. Не на человека, а на семью. В то время зарплата конторского служащего была восемьсот рублей. Впоследствии я слышал от осведомленных людей, что мероприятие с этими пресловутыми "пятью тысячами рублей" имело следующую предысторию. В том же подписанном Сталиным в мае сорок четвертого года указе, которым предписывалось выселить татар из Крыма, один из пунктов обязывал власти выделить на каждую семью пять тысяч рублей "на строительство и хозяйственное обзаведение". И это в то время, когда мешок пшеницы стоил те самые пять тысяч! И еще: деньги эти выдаваться должны были в виде ссуды, с тем, чтобы вернуть эту сумму в казну в течение семи лет.
Казна присвоила себе дома, домашнее имущество, скот и птицу татар стоимостью на сотни тысяч рублей у каждой семьи, и после этого дала в долг по мешку пшеницы. В долг! Оцените, господа, степень мерзости и цинизма!
Но самым подлым в этом деле было то, что эту ссуду стали давать только зимой, когда половина населения погибла. Все было рассчитано коммунистическими ворюгами: к зиме погибло сто тысяч человек, это примерно двадцать пять - тридцать пять тысяч семей, значит около ста пятидесяти миллионов рублей работники органов, которые ведали делами спецпереселенцев, положили в свой карман.
Как бы то ни было, семья Камилла эти деньги получила, и на них отец купил одну пару крепких кирзовых ботинок на двоих - на себя и на жену. Дело в том, что к тому времени в контору Уполнаркомзага (вскоре наркоматы заменили министерствами и контора стала именоваться Уполминзагом) поступила работать и мама. Утром она надевала эти бутсы и вместе с Камиллом, у которого еще держались на ногах привезенные из Крыма ботиночки, шла на службу. Там она переобувалась в плетенные из скрученных хлопковых волокон лапти, а ботинки Камилл приносил домой отцу, который ходил в них днем, а по его возвращении мальчик, владевший персональной парой обуви, относил ботинки маме. Когда отец задерживался, маме приходилось допоздна оставаться в конторе одной. Но что означали для них эти, мягко выражаясь, неудобства, когда они были спасены от голодной смерти.
Осень была дождливая, лессовая пыль оборотилась обильной вязкой грязью, а мощенных и, тем более, асфальтированных дорог в славном городе Чинабаде никогда не было. По дорогам бродили, а чаще лежали на обочине голодающие крымчане. Умерших специальные команды раз в сутки собирали и хоронили в общих могилах...
Однажды отец пришел домой взволнованный более обычного.
-Я встретил Лютфие, она в ужасном состоянии, - сказал он маме.
Лютфие - это была та одинокая женщина, которая отдала свое золотое колечко в обмен на лопату, когда люди умирали в телячьих вагонах по пути в ссылку. Папа увидел ее просящей милостыню у входа на базар. Но дело было не только в этом, - бедная женщина почти ослепла и еле передвигалась. Проживала она в старом сарае на территории хлопкового склада, где до обрушившейся на нее слепоты работала сменным сторожем и где ее из милости оставили жить. Отец отвел бедную женщину в ее сарай, вскипятил ей воду и напоил чаем с купленной для нее лепешкой - наном.
- Она потеряла зубы и не может прожевывать пищу, - добавил папа.
Мама сварила на очаге затирушку из поджаренной муки, завернула в бумажку парочку узбекских самодельных конфеток, и они вдвоем поспешили к Лютфие. Женщина эта не была им знакома по прежней жизни, но на фоне всеобщего голода и смертей она вызывала особое сострадание, ибо был памятен ее бескорыстный поступок по пути в ссылку. Родители Камилла не могли оставить ее без внимания, тем более, что уже никого из тех соседей по вагону рядом не было.
Каждый день кто-нибудь из семьи посещал Лютфие и приносил ей горячую пищу. Несчастная женщина, которая ясно представляла себе обстановку, еще недавно не надеялась встретиться уже с дружеским участием. Теперь она говорила, что человек, оказывается, может почувствовать себя счастливым и в такой безнадежной ситуации.
Однажды под вечер Камилл нашел ее бездыханной.
Отец купил на базаре самодельную бязевую ткань, которую узбечки ткали из "ворованного" колхозного хлопка (был закон, запрещающий использовать хотя бы маленький клочок выращиваемого этими людьми хлопка, и при желании власти могли сурово покарать бедных женщин, которые на ручном станочке выделывали эту бязь из самими же скрученных толстых хлопковых нитей), нашел живую старушку-татарку, и та, обмыв покойницу, завернула ее в саван из бязи. Потом уже на последние деньги профессор нанял двухколесную арбу, и вместе с другим земляком они повезли Лютфие на кладбище. Там они сами вырыли могилу, отец прочел молитву над усопшей, опустили тело в могилу и засыпали чужой землей...
Вскоре Камилл заболел воспалением легких. Неделю он был в забытьи, бредил, температура держалась очень высокой. Но мальчик выжил. Мама не отходила от него. В ту пору простым людям антибиотики не были доступны, лечили его сульфидином, горячим питьем. Когда Камилл пришел в сознание и у него открылся аппетит, мама приготовила ему специальное блюдо, которое должно было укрепить его легкие. В пленку нутряного бараньего жира она завернула рис с кусочками мяса и отварила. Камилл ел это блюдо два дня и, действительно, быстро пошел на поправку. Постель ему родители устроили в высокой нише в стене, там не было сквозняков, и мальчик чувствовал себя очень уютно.
Тут надо, наверное, дать некоторые пояснения. Стены в узбекских домах обычно очень толстые, хоть и сложены из необожженных глиняных кирпичей. Такие стены нужны не для сохранения тепла в холодную пору (печей в традиционных узбекских домах не бывает), а для сохранения прохлады в летний зной. Летом, когда снаружи жара достигает сорока градусов по Цельсию, в узбекских домах, особенно в задних комнатах, сохраняется комфортная прохлада. Так вот, в этих стенах по всей окружности комнат располагаются глубокие ниши, в которых укладывают цветные одеяла, вышитые подушки, обитые цветной жестью сундучки с одеждой, на полках, устроенных в нишах, стоит чайная и обеденная посуда. Так что пространство в комнатах свободно - все аккуратно уложено в стены.
Однажды, когда мальчик еще был слаб и лежал в постели, вошел несколько взволнованный папа с загадочной улыбкой на лице. Такая улыбка у него бывала обычно, когда он приносил домой какую-нибудь вкусную еду, а в ту пору всякая еда была желанной и вкусной. На этот раз это была книжка in quarto, без обложки и без первых страниц. Ее папа выхватил у торгующего на улице тыквенными семечками старика-узбека, который делал из листов кулечки для своего товара. Книга эта оказалась первой частью "Былого и дум" Герцена. Надо сказать, что в доме не было никаких книг, взять их тогда и там было негде. Папа знал о приверженности своего сынишки к чтению и переживал, что ребенок лишен книг. Это замечательное произведение Александра Ивановича Герцена отец очень высоко ценил и надеялся, что его двенадцатилетний сын найдет в нем хоть что-то понятное и интересное для себя. Сын, действительно, поначалу искал в книге только фабулу, но затем, читая и перечитывая (ведь альтернативы этому чтению не было) и задавая вопросы отцу, он постиг вполне мысли и события этого произведения, которое и сегодня может многое пояснить желающему познать все же Россию умом. "Былое и думы" стало тем фундаментом, на котором воздвигалось историческое мировоззрение Камилла, его понимание добра и зла.
…Проживала в Чинабаде немолодая русская женщина, проживала она в благоустроенной по местным критериям квартире, в приличном доме. Папа назвал Камиллу ее адрес и сказал, что он может брать у нее книги. Камилл не запомнил ее имени, может быть и потому, что она всегда молча открывала ему дверь и, разговаривая почти что шепотом, советовала, какую книгу взять. Ходил мальчик к ней вечером, когда наступали сумерки. Он читал тогда - по ее совету! - Кнута Гамсуна, Эптона Синклера о Ленни Беде, Гюго, Достоевского, Гумилева... Было Камиллу пятнадцать лет. Всегда в последующие годы он с благодарностью вспоминал этого человека. Что за судьба? Как она попала в эту глушь? Выбралась ли? Отцу Камилла доверяли многие, поначалу малознакомые люди, из тех, кто не мог примириться с этой властью.
А несколько лет спустя Камилл оказался в городке, где была библиотека. Боже, какой хлам предлагали ему добрые, но необразованные библиотекарши! Но мальчик спрашивал Гомера, Данте, Шиллера, Гете. Когда в его руки попал двухтомник Байрона, он продлевал его полгода, а потом, страшно стесняясь, предложил за него милым библиотекаршам кем-то подаренную ему книгу "Сталь и шлак" - невыносимое чтиво для юноши, познавшему в далекой ссылке Гамсуна и Достоевского. Библиотекарши были безмерно рады - эта писанина была в те годы бестселлером. "Самая читающая страна" - да? И потом много лет Камилл не брал в руки книг советских писателей (кроме требуемых школьной программой, конечно), и уже в университетские годы однокурснику стоило немалых усилий убедить его хотя бы начать читать роман некоего не известного ему Дудинцева... Потом появился сборник "Литературная Москва. 1956 год"...
