Но теперь вѣрно она прочла въ глазахъ моихъ что-нибудь для себя опасное. Она вдругъ оставила свою злую усмѣшку и съ видимымъ удовольствіемъ подошла ко мнѣ еще ближе.
— Чего-же ты смѣешься, чего ты молчишь?.. Да говори-же?.. Что это такое?!.. Серьезно ты ѣдешь?..
— Я уже сказалъ тебѣ, что ѣду… Не вѣрь, если хочешь, я клясться не стану… сама увидишь.
Она глядѣла на меня не отрываясь, какъ-будто хотѣла высмотрѣть всю мою душу, потомъ сѣла на ручку моего кресла и обняла меня за шею. Широкій рукавъ пеньюара откинулся, я видѣлъ почти у самыхъ глазъ своихъ ея розовый локоть, я чувствовалъ у щеки своей ея гладкую теплую руку. Я хотѣлъ приподняться, но она удержала меня.
— Послушай, Зина: я думаю, что говорить намъ не о чемъ и нечего повѣрять другъ другу предъ разлукой… Простимся теперь-же, и я уѣду… Право, такъ будетъ гораздо лучше…
— Нѣтъ, постой, что ты! — быстро заговорила она, наклоняясь ко мнѣ. — Я не могу тебя отпустить… я должна поговорить съ тобою… какъ-же это? Вѣдь, я совсѣмъ не ожидала, что ты въ самомъ дѣлѣ вздумаешь ѣхать… Что-жъ, ты сердитъ на меня?
Она совсѣмъ прижалась ко мнѣ, и говорила ужъ надъ самымъ моимъ ухомъ.
Я не могъ выносить этого. Я чувствовалъ, что еще мигъ, и она опять станетъ для меня прежнею, вѣчною, мучительною Зиной. Я отстранилъ ея руку и поднялся съ кресла.
— Мнѣ на тебя сердиться?.. Странные ты выдумываешь вопросы! — проговорилъ я. — Ну, да о чемъ ужъ тутъ!.. Я думаю, что и тебѣ самой будетъ гораздо лучше, когда я уѣду… вѣдь, ты сама мнѣ недавно сказала, что я за тобой наблюдаю и что ты этого не любишь.
— Послушай! Ты меня ревнуешь къ Рамзаеву! Какъ это глупо! — вдругъ перебила меня Зина и засмѣялась.
Я взглянулъ на нее и понялъ, что все пропало.
Меня снова охватило мученье, страсть, жалость.
— Нѣтъ, не ревную, — отвѣтилъ я: — но мнѣ очень тяжело видѣть, что между вами есть что-то общее, какая-то проклятая близость, которую я не могу постигнуть.
— А! ты видишь между нами близость!..
— Да, вижу и чувствую, и ты ничѣмъ меня не разувѣришь… и это ужасно! Вѣдь, Рамзаевъ, это ужъ совсѣмъ послѣднее дѣло, Зина… Прикоснуться къ этому человѣку, завести съ нимъ что-нибудь общее, кромѣ грязи, кромѣ позора тутъ ничего, ничего быть не можетъ… и, вѣдь, ты сама знаешь…
— Ничего я не знаю. Но если ты такъ ужъ видишь и чувствуешь и скорбишь обо мнѣ, зачѣмъ-же ты уѣзжаешь? Ты долженъ оставаться, ты долженъ оберегать меня отъ вліянія этого ужаснаго, по твоему, человѣка…
— Я-бы и не смутился твоими насмѣшками… и остался-бы, и оберегалъ-бы даже хоть насильно… но я понялъ и рѣшилъ, что ровно ничего не въ состояніи сдѣлать… Вѣдь, только ради того, чтобы помучить меня, ты окунешься во что угодно… на смѣхъ мнѣ станешь кликать этого Рамзаева… Развѣ я тебя не знаю?..
У меня, дѣйствительно, еще утромъ мелькнула мысль, что, можетъ быть послѣ моего отъѣзда она его прогонитъ. Думая и передумывая, даже несмотря на свои предчувствія и наблюденія, я иногда начиналъ сомнѣваться въ возможности между ними общихъ интересовъ. Мало-ли что еще вчера могло мнѣ казаться въ бреду и сумасшествіи, мало-ли какъ она меня дурачила и дурачитъ. Можетъ быть, и весь-то этотъ таинственный, любимый человѣкъ, весь этотъ Рамзаевъ, существуетъ только для того, чтобы меня попытать и помучить. Но, вѣдь, и въ такой даже роли онъ вреденъ: онъ и этою ролью съумѣетъ воспользоваться для какой-нибудь своей гадости…
— Ты думаешь, что я теперь насмѣхаюсь надъ тобою? — сказала Зина. — Ты ошибаешься…
Она взяла мою руку; на ея лицѣ вдругъ мелькнула та рѣдкая, серьезная и въ то-же время, дѣтски-жалкая мина, которую такъ любилъ я.
— Я говорю правду, André,- продолжала она. — Ты мнѣ теперь очень нуженъ и ты, можетъ быть, раскаешься, что уѣхалъ…
Она совсѣмъ превращалась въ несчастнаго, замученнаго ребенка. Она глядѣла такъ, какъ бывало тогда, давно, когда приходила жаловаться мнѣ на какую-нибудь обиду. Я не могъ выносить этого. Я опять сѣлъ въ кресло и старался не смотрѣть на нее.
Она почти упала на коверъ, предо мной, спрятала лицо въ мои колѣни и зарыдала.
— Зина, Зина, что съ тобою? — съ мученіемъ повторялъ я, стараясь ее поднять.
Наконецъ, вся въ слезахъ, она откинула голову и схватила мои руки. Въ ея лицѣ выражался дѣйствительный ужасъ и отчаянье.
— Развѣ я сама не знаю, что гибну, — шептала она прерывающимся голосомъ. — Я гибну и знаю, что совсѣмъ погибну безвозвратно. И ты не спасешь меня. Когда ты пришелъ сегодня, я думала, что у тебя въ карманѣ или пистолетъ или ножъ… или что-нибудь… я думала, что ты убьешь меня… и я даже рада была этому…
Она опять зарыдала. Она дрожала всѣмъ тѣломъ. Я слушалъ ее какъ помѣшанный, и чувствовалъ опять весь мракъ, весь бредъ, всѣ муки вчерашняго вечера.
— Убей меня; ради Бога, убей меня! — заговорила она снова, останавливая свой рыданія и продолжая глядѣть на меня страшными, широко раскрытыми глазами. — Убей меня сейчасъ, теперь… теперь лучше, послѣ будетъ слишкомъ поздно…
У меня голова кружилась. Я отстранилъ ея руки, я отбѣжалъ отъ нея, взялъ шляпу и поспѣшилъ къ двери. Прочь отъ этой безумной… не то — еще нѣсколько минутъ, и она навсегда сдѣлаетъ меня сумасшедшимъ, и я ужъ никогда и никуда не убѣгу отъ нея.
Но она кинулась за мною, она заслонила дверь, она хватала меня за платье. Ея коса распустилась, въ лицѣ не было ни кровинки, а поблѣднѣвшія губы судорожно вздрагивали. На нее страшно было глядѣть въ эту минуту.
— Ты думаешь, что я съ ума сошла? — задыхаясь шептала она. — Нѣтъ, я не безумная, именно теперь не безумная, можетъ быть только теперь я и въ своемъ разсудкѣ… André! Я умоляю тебя, убей меня, убей, не то будетъ хуже… Или спаси меня… Только нѣтъ! Ты не можешь спасти меня… убей-же меня, убей… André, милый мой, умоляю тебя!..
Она опять опустилась предо мной на колѣни и, крѣпко держа мои руки, стала вдругъ цѣловать ихъ.
Но эта сцена была черезчуръ ужъ дика и невыносима, и я какъ-то съумѣлъ очнуться.
— Зина, я въ послѣдній разъ прошу тебя успокоиться и не безумствовать… ты меня не пускаешь, но все равно уйду сейчасъ, хоть еслибъ ты повисла на мнѣ и волочилась за мною.
Она вдругъ встала и выпустила мои руки.
— Такъ ты уходишь, ты ѣдешь… ты оставляешь меня, — проговорила она уже новымъ и болѣе спокойнымъ голосомъ. — Значитъ, такъ надо, такъ суждено… ты не знаешь зачѣмъ ѣдешь… Ну, хорошо, прощай… только я не надолго прощаюсь съ тобою… я, можетъ быть, скоро къ тебѣ пріѣду… прощай…
Она сдѣлала нѣсколько шаговъ отъ меня, какъ будто намѣреваясь выйти изъ комнаты. Вдругъ она обернулась, порывисто обняла и прежде чѣмъ я успѣлъ сказать ей слово, скрылась за портьерой.
Выйдя на воздухъ, я вздохнулъ полною грудью, будто вырвавшись изъ душнаго подземелья.
«Она скоро ко мнѣ пріѣдетъ, — думалъ я:- ну, это-то фраза; старикъ ни за что не выѣдетъ изъ Петербурга и еще не скоро умретъ: ему въ послѣднее время видимо лучше. Что-жъ, убѣжитъ она отъ него что-ли? Но ей черезчуръ невыгодно теперь бѣжать отъ него… не рѣшится она…»
Если-бы только хоть на мгновеніе могла у меня мелькнуть мысль о томъ что должно было случиться, конечно, я остался-бы. Но я ничего не подозрѣвалъ и не предвидѣлъ, я все еще недостаточно зналъ Зину. Вечеромъ я уже былъ въ вагонѣ и ѣхалъ въ Швейцарію.
Я поселился тогда здѣсь, въ Лозаннѣ, у madame Brochet. Поѣздка освѣжила меня, тишина моей новой жизни, чудный воздухъ успокаивали мои больные нервы. Я рѣшилъ, что мнѣ еще рано отчаяваться въ своей жизни, что нужно-же, наконецъ, отвязаться отъ болѣзненныхъ сновъ и поставить цѣль свою на болѣе здоровомъ и твердомъ основаніи. Здѣсь, въ полномъ уединеніи, я отдохну скоро и сами собою придутъ благодатныя мысли…
А пока буду работать, буду рисовать и читать, приготовлять матеріалы для своей второй диссертаціи: со мною всѣ нужныя книги, со мною полотно и краски, а кругомъ прекрасная, могучая природа.
Время шло, прошелъ мѣсяцъ. Я чувствовалъ себя иногда легче, спокойнѣе.
Но все это было днемъ, на яву, а приходила ночь, я засыпалъ, и тутъ ужъ не могъ владѣть собою, тутъ ужъ не могъ отгонять Зину: она приходила какъ и въ далекое время моей первой юности, приходила свѣтлая и чистая, и вся душа моя рвалась къ ней навстрѣчу. Она говорила мнѣ что свободна, что послѣднее испытаніе окончилось, что тотъ человѣкъ, которому она продала себя и который стоялъ между нами, умеръ и что она теперь моя, на всю жизнь, безраздѣльно. «Въ тебѣ одномъ все мое спасеніе, — говорила она:- разбей мои цѣпи, прогони злыя чары, и мы будемъ счастливы!»
Я просыпался, еще весь полный блаженства, и невольно мечталось мнѣ: «да, вѣдь, можетъ-же это быть! Больной старикъ не вѣченъ… и, если она тогда придетъ ко мнѣ, я спасу ее; о, тогда я спасу ее!»
Этотъ старикъ долгое время не имѣлъ для меня никакого значенія: я только недавно разглядѣлъ его; но теперь, почему-то онъ начиналъ представляться мнѣ единственною преградой, мнѣ казалось, что только его присутствіе и дѣлало меня слабымъ, а не будетъ его, и я вырву ее изъ мрака.
