Как жаль, что украли мурзу, а не девушку. Тогда и скакун ни к чему: просто схватил бы ее на руки, прижал к груди и нес до самого моря, не чувствуя усталости. Редкая красавица! Дивный стан, тонкие черты лица, огромные глаза, маленькая ножка в расшитом шелками мягком татарском сапожке — все это так и стояло перед глазами казака.
Вот он, ее платок. Тимофей приложил его к щеке и ощутил едва уловимый незнакомый теплый аромат. Сердце снова защемило неясным томительным предчувствием. Как бывало в далеком, уже казавшемся подернутым смутной пеленой времени, детстве, когда мать, жарко натопив печь, купала его в большом деревянном корыте, ласково проводя руками по телу и шепча наговоры, отгонявшие хвори-лихоманки. Тимоша тогда замирал и закрывал глаза, полностью отдаваясь во власть маминых рук, нежно гладивших его голову, худую спинку с выступающими лопатками, угловатые, костлявые плечики. Потом мама заворачивала ненаглядного сыночка в чистую мягкую холстину и брала на руки. Пахло от маминой груди и волос таким же томительным теплом, и маленькое сердце сжималось в неясном тревожном предчувствии, но быстро успокаивалось, ощущая рядом биение сердца матери, готового закрыть его собой от всех невзгод в мире.
А не закрыло: не дали маме вырастить сыночка, не дали увидеть, каким он стал. Может, как раз этот мурза и привел тогда к их городку татарскую конницу, чтобы вырвать малыша из ласковых рук, обречь его на неволю и горькое сиротство. Значит, не зря тогда томила душу тревога?
На перевале Головин перекинул пленника на седло к Брязге, давая отдых своему коню. Пропустил мимо себя торопившихся спуститься в долину казаков, на мгновение задержался, поглядел назад. И похолодел: вдалеке быстро катилось по дороге густое облако пыли, в лунном свете казавшееся похожим на мягкий серый шарик или сгустившийся клочок тумана. Приближаясь, оно вырастало в размерах, и вскоре стало видно, как взблескивают в нем холодные искры — это шла аллюром плотная конная масса, поблескивая остриями пик и металлическими частями доспехов. Боясь ошибиться, Тимофей соскочил с коня и припал ухом к каменистой земле. И сразу словно ударил от нее глухой гул топота копыт, как будто дрожало и стонало в глубине неведомое, огромное чудовище.
Едва успев вставить ногу в стремя, казак ожег коня плетью и на скаку умостился в седле. Гнать, что есть мочи гнать! Сейчас не время задумываться, почему так быстро сумели взять их след, надо гнать и гнать лошадей! Поравнявшись с Ивко и Брязгой, он, захлебываясь встречным ветром, прокричал:
— Погоня!
Победителем в этой бешеной скачке выйдет тот, у кого лучше кони. Путать врага уже некогда и просто негде, дорога идет прямиком к берегу моря, и только у скал, где серб прятал лошадей, есть укромное местечко, пригодное для засады. Уже не свернуть, не запетлять, только гнать и гнать!..
Опустили поводья и дали волю скакунам, которые закусили удила, стремясь перегнать друг друга. Брязга одной рукой придерживал подпрыгивавший на седле тюк, а другой достал кинжал и знаками показал, что в случае чего он зарежет мурзу. Ивко, казавшийся смертельно бледным рядом с вымазанными сажей казаками, вымученно улыбался и даже что-то крикнул, но ветер унес слова, заглушённые топотом копыт.
Ну, где же скалы? Надо выиграть состязание в скорости. Главный приз — собственная голова! И еще драгоценный пленник, которого ждут в Азове, а может быть, даже в Москве. Стоило ли положить столько трудов, чтобы его выкрасть, а потом зарезать, убегая от погони? Нет, его необходимо, во что бы то ни стало, увезти. Пусть татары беснуются на берегу, видя уходящий в море струг!
Оглянувшись, Головин прикусил от досады губу: погоня неумолимо приближалась. Крымчаки уже прошли перевал и скатывались в долину, по-прежнему держась плотной массой и подгоняя коней гортанными криками. Сколько их? Трудно точно сосчитать в неверном свете луны, но никак не меньше трех-четырех десятков. Многовато! Знать, важную птицу похитили казаки, что столько ордынцев бросилось вдогон, надеясь отбить пленника. Если успеют настичь, неминуема рубка. И вряд ли русским удастся выйти из схватки победителями. Погоня наверняка развернется, охватывая кольцом и отрезая от моря, а потом навалится со всех сторон: привычки степняков хорошо известны, они редко меняют тактику боя, предпочитая использовать давно отработанные приемы, всегда приносившие им успех. Одна надежда — попробовать еще поднатужиться, оторваться, насколько возможно, и не мешкая спешиться у камней. Ивко погонит лошадей дальше, а казаки, унося завернутого в ковер мурзу, спустятся по крутой тропинке к морю, где должен ждать струг.
В темноте татары могут не разобраться, что кони умчались без седоков, и припустят за ними. Серб знает в округе каждую тропку, он найдет способ улизнуть: на скаку прыгнет в овраг или спрячется в лесу до наступления утра. Налегке лошади побегут быстрее, и погоне придется потратить достаточно времени, пока удастся их настичь. Даже когда коней поймают, нельзя определить, кому они принадлежат, — у них нет тавра. Седла и уздечки татарские, поэтому греши мыслями на кого вздумается. А пасущиеся в предгорьях табуны никто не пересчитывал.
Подскакав к Ивко, Тимофей прокричал ему в ухо:
— У моря гони дальше! Потом сам уйдешь!
Серб понимающе кивнул и махнул рукой направо, показывая, куда он направит коней.
— Факел! — крикнул Ивко. — Сверху вниз! Три раза! Это был условный сигнал для струга, чтобы, не опасаясь
засады, с моря подошли к берегу и забрали смельчаков. Головин принял у серба длинную палку с намотанной на нее просмоленной паклей и хлопнул Ивко по плечу: прощай, друг! Удачи тебе! Обняться при расставании уже нет времени, и приведется ли когда увидеться, знает только Бог.
Вот и камни, за которыми ложбина, а дальше начинается тропинка к маленькой бухте. Остановиться бы, поглядеть, не пляшет ли на волнах черная точка маленького суденышка, поджидая в море условного сигнала, да некогда.
Тимофей спрыгнул с седла и кинулся к Брязге. Помог ему снять мурзу с коня. Пленник пытался брыкаться и глухо мычал. Выгибаясь всем телом, он хотел ослабить путы, но Афоня вязал крепко
— Давай его вниз, — распорядился Головин.
Успевшие спешиться два казака подхватили тюк с похищенным и шустро побежали через лощину к тропе. Еще мгновение — и они скрылись из виду, начав спускаться к воде.
— Ги-и-и! — протяжно крикнул Брязга и хлестнул лошадей.
Мелькнуло в темноте бледное лицо серба, и тут же все смешалось: кони рванули, бренча пустыми стременами, вздрогнула от топота копыт земля, и наступила тишина.
— Бери факел. — Тимофей сунул Афоне палку с паклей — Три раза махнешь вниз. Если что, будешь за старшего.
— А ты?
— Оставь со мной двоих. Надо прикрыть, вдруг татарва сунется. Да не тяни ты, пора сигналить! Ружья нам дайте.
— Прости! — Брязга облапил Головина и, не оглядываясь, кинулся к тропинке. За ним поспешили другие
Оставшиеся молча залегли среди камней, тревожно вглядываясь в приближающуюся темную массу всадников. Удастся направить погоню по ложному следу или нет?
Неожиданно преследовавшие казаков верховые разделились: было ясно видно, как потекла в сторону часть татар, пустившись за ускакавшим с лошадьми Ивко, а другие, не сдерживая бега коней, летели прямо на маленькую засаду.
— Залпом — Тимофей взвел курок ружья. — Как скажу «Пали!». И сразу вторым.
— А если не остановятся? — шепотом спросили из темноты.
— Тогда из пистолетов. Велю отходить — не тяните.
Головин положил ствол на плоский шершавый камень и стал ждать, когда силуэты приближающихся всадников будут ясно видны, чтобы бить наверняка. Страха он не ощущал, только вдруг вспомнился атаман сторожевой станицы Иван Рваный, одной рукой пытавшийся разжечь сигнальный костер на вершине кургана.
Кажется, как давно это все было. Словно даже не в его, Тимофея, а в чьей-то чужой жизни, в которую он волшебным образом проник и успел вернуться. Вернется ли сейчас? Предстоящая схватка будет жестокой и скоротечной: смешно рассчитывать, что горстка казаков надолго задержит несколько десятков хорошо вооруженных ордынцев, распаленных погоней и жаждой мести. Но нельзя отступать, пока не подойдет струг и не примет на борт ожидающих на берегу.
Увидев буквально в десятке шагов оскаленную лошадиную морду, Головин крикнул:
— Пали! — и спустил курок ружья. Грохнул залп. И тут же ударил второй.
При вспышках выстрелов Тимофей увидел, как кувырнулись кони и через их головы полетели наземь передовые всадники. Дикий рев поднялся среди погони: задние не успели остановиться и, топча упавших, торопливо отворачивали в сторону, опасаясь нового залпа. Вопили раненые, ржали лошади, ударили в ответ беспорядочные выстрелы.
Татары остановились, но не ушли. Убравшись на безопасное расстояние, они спешились и, низко пригибаясь, двинулись в атаку, полукольцом охватывая камни, за которыми засели казаки. Пробежав несколько шагов, часть атакующих легла на землю и открыла огонь из ружей, чтобы не дать засаде и носа высунуть из-за камней. Судя по всему, похитителей мурзы преследовали не его слуги, а опытные воины.
