их на ольвийской или танаисской агоре [58]. При этом они нагло требовали, чтобы эллины везли на своих судах их добычу, да еще платили им за конное сопровождение. Собственно, караван судов служил им только прикрытием, пользуясь которым, они занимались разбоем. Нередко сарматы присоединялись к каравану уже с добычей, а то и вообще уходили от него, что, однако, не мешало им по возвращении в Танаис требовать от купца плату за сопровождение каравана. Зенону приходилось мириться с происходящим: выгоды, которые он получал от торговли, намного превышали его расходы.
Действовали сарматы коварно: когда купеческие суда приставали к росскому берегу для торга с россами, сарматы на другом берегу вели себя как добрые соседи: расседлывали и пускали пастись коней, сами отдыхали в тени деревьев или купались в Данапре, все своим видом показывая, что им нет никакого дела до судов и россов. Так они могли поступать несколько раз, внушая россам мысль о своем миролюбии, и добивались, чего хотели: россы переставали видеть в отряде степняков угрозу для себя. Тогда-то степняки и являли свой разбойный лик: они скрытно, в безлюдном месте, ночью переправлялись на правый берег и нападали на росские селения.
Но в этот раз им не повезло: добыча оказалась невелика и стоила больших потерь. Не меньше сарматов пострадал Зенон: он утратил доверие россов, отныне путь к ним был для него закрыт. Фарак подорвал его торговлю и дружеские связи с россами. Было отчего негодовать на степняков, но порвать с ними Зенон все равно не мог, и они это знали. Он зависел от них, особенно теперь, когда на правом берегу были готы. Ссориться с сарматами — значило навлечь на себя беду. Вскоре им предстояло идти степью, потому что плыть по Данапру дальше нельзя: впереди непроходимые речные пороги. Придется высадиться на сарматском берегу, а там эллины будут во власти степняков. Правда, пока еще Зенона защищало от их произвола торговое соглашение со степью, но день, когда Фарак продиктует эллинам свою волю, близился. Боспор по-прежнему сдерживал напор кочевников, но степь продолжала накапливать силы для удара по городам. Чувствовалось: гроза вот-вот разразится, и эллинский мир зальет кровь. Тогда Зенону не поможет никакой охранный знак. Беда неминуема: против восточных провинций Рима поднималась вся степь. Всюду, вблизи и вдали от границ империи, где только паслись конские табуны, старейшины родов все чаще обращали свой взор на юг, к морю. Наиболее воинственные из кочевников — аланы — уже не раз совершали кроваво-огненные набеги на имперские города Малой Азии. Их внимание привлекали также богатые боспорские города — аланы исподволь готовились к нападению на них и сколачивали союз племен, готовых выступить вместе с ними. Только одно обстоятельство задерживало выступление степняков: готы, передовые отряды которых уже давно появились на Истре и Тирасе [59], а теперь достигли Гипаниса и Данапра; за ними в северные припонтийские степи хлынули главные силы готов. Впервые сарматы столкнулись с готами за Тирасом. Пришельцы оказались опасными, их натиска не выдерживала даже сарматская конница: они теснили сарматов на восток, к Гипанису и Данапру. Готы — превосходные воины, постоянно нацеленные на добычу, война была их стихией. Перед готской угрозой сарматский мир затаился, насторожившись: не время было нападать на эллинские города. В битвах с эллинами падет немало сарматских воинов, и тогда некого будет выставить против готов. Вожди кочевников всерьез задумались, чем закрыться от готских орд. Выход нашелся сам собой: россы. Вступив в войну с готами, они ослабят грозных пришельцев. Тогда готы будут уже не так опасны для степи, и она может двинуться на южные города. Но пока существовала готская угроза, сарматы вынуждены были поддерживать мирные отношения с эллинами. Общая опасность объединяла их, побуждала сарматских военачальников видеть в городах не только объект возможного грабежа, но и союзника в борьбе против готов. До поры до времени…
Многоопытный Зенон не заблуждался: эллинов ждали плохие времена.
Каюта, в которой заперли Фалея, была полутемной и, как все корабельные помещения, довольно тесной. Свет и воздух проникали в нее сквозь узкие отверстия. Фалей взглянул в них — за бортом бурлили воды Данапра. Он был здесь широк, как Истр.
Когда глаза привыкли к полумраку, Фалей разглядел тюки пушнины и амфоры с вином. Амфоры были аккуратно закреплены вдоль бортов. Из плетеных чехлов наружу выступали изогнутые ручки да горлышки, плотно закрытые пробками.
От пушнины исходил резкий, неприятный запах, зато вид амфор доставил Фалею настоящее удовольствие. Ему вспомнился дом отца, виноградники, давильни, где под ногами работников виноградные гроздья отдавали заключенный в них сок. Он пряной струйкой стекал в чаны, из которых его переливали в огромные пифосы [60], где он хранился до тех пор, пока не превращался в густое, искрящееся на солнце вино, а без вина нельзя представить себе жизнь эллина. Вином, разбавленным родниковой водой, утоляли жажду, вино, опять-таки разбавленное, пили во время празднеств, вино предлагали гостю, вином отмечали торговую сделку, встречу с друзьями, свадьбу, день рождения сына или дочери. Разлитое по амфорам, его брали с собой в дальнюю дорогу, продавали и обменивали на товары. Спрос на вино никогда не иссякал — оно давало виноделу хорошую прибыль.
Амфоры живо напомнили Фалею его родину, ему захотелось увидеть теплые дали эллинского моря, светлые паруса кораблей, великолепные города, оливковые рощи, услышать македонский говор. Он вспомнил детство, братьев и сестер, деловую суету отцовского дома, большие, всегда чем-нибудь встревоженные глаза матери. Да и было отчего: отец часто уходил в море, а там купца поджидали бури и пираты; неспокойно было и на земле, всюду лилась кровь — восставали рабы, налетали варвары, вслед за ними начинался разгул солдатни; время от времени людей выкашивала чума. Жизнь человека стоила не дороже камня на дороге…
Детство Фалея было неотделимо от бед, потрясавших Элладу и в конце концов поглотивших его близких, кроме сестры Асты. Еще мальчишкой он понял: выживает только тот, у кого крепкие мускулы, трезвый ум и острый меч; и когда вырос — стал солдатом. Он своими глазами увидел половину тогдашнего мира — всюду было одно и то же: война. Неисчислимое множество людей занимались разрушением культуры, быта, семьи, традиций, племен, городов, государств. Рим тысячу лет поглощал страны и народы, сея на завоеванных им землях семена ненависти и грядущих кровопролитий. Фалею не раз доводилось видеть, как восставали против Рима покоренные народы, предавая все разрушению и смерти. Уже давным-давно никого не интересовало то, что тревожило великих эллинов: Гомера, Эсхила,
