Адам Фоулдз - Ускоряющийся лабиринт

Ханна сидела у себя в комнате, набрасывая список возможных тем для разговора, как вдруг к ней вбежала Абигайль. В списке значились:

Охота: восторг погони. Нравится ли ему? Королева Елизавета, охотящаяся в лесах.

Молодая королева и лорд Мельбурн. Добродетель и опыт. Знаком ли он с ней?

Лучшее общество — это общество единомышленников, вне зависимости от их происхождения.

Индия.

Снижение интереса к поэзии в обществе.

Когда в комнату ворвалась Абигайль, Ханна захлопнула дневник и распахнула руки навстречу сестре. Та проскользнула между ними и врезалась в Ханнины колени.

— Ух! — выдохнула Абигайль и застонала, заерзала, вцепилась себе в волосы, как обычно вели себя на ее глазах больные.

— Больше так не делай! — строго сказала Ханна, ухватив сестру за запястья. — Скажи-ка мне лучше, сестричка, о чем бы тебе хотелось поговорить?

— О фермах, — ответила Абигайль.

— Что, правда? О фермах?

Абигайль кивнула.

— О фермах. Или о подарках.

— Ну, иди сюда, — сказала Ханна, подхватывая Абигайль под мышки и усаживая к себе на колени.

Стало хуже, стало даже хуже, чем когда никого и ничего не было. Безмолвный Страж глядел в отчаянии, но деваться было некуда.

Похоже, ее муж вернулся, или кто-то вроде него, но еще сильнее и напористее. Он стоял и глазел, как она справляет малую нужду, а потом брался за свое.

Иногда их было двое.

День за днем в окне был свет, а потом тьма. Его привела тьма. Мария молилась. Молилась всякий раз, когда приходила в себя, все ее существо обращалось в крик, которого никто не слышал, в крик, что не приносил облегчения. Они овладевали ею прямо в этой комнате. По ночам. Не каждую ночь, нет, зато всякий раз их приход был непредсказуем.

Ханна наблюдала за ним уже давно и постепенно изучила все его привычки. Для наблюдения она избрала узкую колышущуюся щель в задернутых шторах своей спальни. Привычки отличались завидной регулярностью, и сегодня Ханна задумала попасться ему навстречу. Она поджидала его в заранее выбранном месте. День стоял чудесный. Ее волосы будут дивно смотреться в осеннем солнечном свете, что лился на ветви деревьев и мох, заполняя нежным золотом просветы между стволами. Рядом сверкал ягодами шумливый остролист. Издалека доносился сладковатый запах древесного угля: должно быть, угольщики раскладывали уголь в мешки. Вдоль тропы на длинных и извитых колючих ветках ежевики тут и там виднелись ягоды. Ханна сорвала одну ежевичину и положила в рот. Ягода растворилась, оставив после себя острый, слабый, тревожный привкус.

А вот и он идет навстречу по тропе со шляпой в руке — в точности как она замыслила. Только зачем она здесь? Он наверняка заметил, что она стоит на месте и ничего не делает. Как она могла об этом не подумать? Решение пришло сразу. Она принялась собирать ягоды, то и дело давя их беспокойными, неловкими пальцами. Когда он появился, она глядела прямо на него, и он наверняка ее заметил. Она же теперь отвернулась к ежевичнику, как будто никого не видела. Интересно, что он обо всем этом подумает? К тому же ей совершенно не во что собирать ягоды, кроме как в собственную руку. И Ханна стала складывать помятые, истекающие соком ежевичины в левую ладонь.

— Добрый день! — окликнул он ее, помахав шляпой.

Она обернулась, сделав вид, что не знала о его приближении, но переиграла, и получилось неубедительно.

— Добрый день, мистер Сеймур, — ответила она и присела в неглубоком реверансе.

— Собираете ягоды?

— Да, вышла пройтись, увидела их и подумала…

— Надеюсь, я вам не помешал, — сказал он, взял у нее с ладони ягоду и съел. Она ощутила прикосновение его пальцев. — Но вам же не в чем будет их нести.

— Увы. То есть я хотела сказать, что соберу немножко.

— Вот, возьмите! — Он протянул ей свою шляпу.

— Но на ней же будут пятна.

— Внутри. И, в конце концов, что такое шляпа?

Ханну этот философский вопрос неожиданно поставил в тупик, и она почувствовала, как разум ее заполняет некая абстрактная шляпа.

— Хотя постойте. Вот, смотрите! — сказал он, доставая из кармана носовой платок и расправляя его внутри шляпы.

— О, благодарю вас! — и она высыпала в шляпу горсть ягод.

— Люблю эту дорожку, — сказал он.

— Правда?

— Гм. Это одна из самых заманчивых троп, согласны? Тут, понимаете ли, так тоскливо. А потом, мне нравится сбегать от Альфреда.

При упоминании этого имени она заметно смутилась.

— От кого?

— Это мой слуга, мой камердинер. Надоело, что он весь день маячит у меня за спиной. Осторожней. Посторонитесь-ка.

Он вытянул руки, словно отгоняя гусей, и сдвинул ее к краю тропы. А Ханна и не слышала, что к ним скачет пони. Между тем пони промчался мимо: коренастый, пегий, мохноногий. А прямо у него на спине, безо всякого седла, восседал мальчишка, обутый в расхлябанные башмаки без шнурков. Он поднес руку к шляпе, но Чарльз Сеймур оставил его приветствие без ответа. Через несколько ярдов пони с ездоком свернули с тропы и замелькали между деревьев, то исчезая, то вновь появляясь.

— Цыган, — сказал Чарльз Сеймур. Его мягкие светлые волосы красиво блестели на солнце. — Хорошо, что я тут оказался.

— А вы охотитесь? — спросила Ханна.

— Да, — ответил он. — А почему вы спрашиваете?

— Ну, я просто подумала, что это, должно быть, очень захватывающее занятие, и вам его здесь не хватает.

— Откровенно говоря, это не главное, чего мне здесь не хватает.

Сердце у нее заколотилось. Будучи не в силах ни придумать, что бы еще сказать, ни мысленно представить себе свой список, чтобы сменить тему и уйти от этого разговора, она выпалила:

— Дела сердечные?

Он поднял брови.

— Что, отец вам все рассказывает?

— Нет-нет, что вы. Даже и не думайте. Просто, видите ли, вы не первый молодой человек благородного происхождения, попавший сюда по этой причине. И к тому же вы не сумасшедший.

— Признаться, порой я об этом сожалею, — неопределенно ответил он.

— Не говорите так. — Она постепенно входила в роль бесстрашной собеседницы. И даже решилась дать ему важный совет: — Мне кажется, здесь следует быть решительным и мужественным, избавиться от снисходительности к самому себе. Насколько я могу судить по собственному опыту.

— По собственному опыту? — в его расширившихся глазах сквозило удивление.

Она ничего не ответила, лишь смешалась и покраснела.

— Простите, — произнес он. Склонив голову, он на мгновение задумался, после чего, сделав резкий вдох, вновь взглянул на нее. — Будете еще собирать?

— О, да. — Ханна, подавшись вперед, сорвала еще несколько ягод. — А вы здесь еще долго пробудете? — спросила она, стоя к нему спиной.

— Да, некоторое время меня тут продержат. Ее семья считает меня сумасшедшим, но на самом деле они опасаются, что я с ней сбегу.

— Понятно. И что, вы могли бы решиться на побег?

— О, да вы необыкновенная девушка. Беседовать с джентльменом наедине о таких вещах! Полагаю, вся ваша жизнь здесь необыкновенна. День напролет разговаривать с безумцами!

— Пожалуй, так. Но мне она вовсе не кажется необыкновенной. И к тому же пока мне нечасто доводилось разговаривать с безумцами. Если мои… обстоятельства не изменятся, в скором времени мне предстоит работать с матерью.

— Давайте надеяться, что нужды в этом не будет.

— Давайте.

— Однако вернемся к вашему вопросу… раз уж вы спросили, мне кажется, трудно строить дом с нуля. У нее ничего нет. Меня лишат наследства. Вы, должно быть, думаете, как все это гадко и прозаично. Да наверняка думаете. Но вместе с тем… добрый день!

— Простите?

— Добрый день!

Обернувшись, Ханна увидела еще одного всадника. К ним на холеной гнедой кобыле приближался Томас Ронсли. Он приподнял шляпу.

— Приветствую вас!

— И что, — пробормотала Ханна, — вы двое часто вот так встречаетесь?

— Даже не знаю, что сказать, — ответил Ронсли, изобразив на лице шутливое замешательство.

— А у вас цветы, — заметил Сеймур, решительной рукой опытного наездника похлопывая кобылу по шее.

— Правда ваша, — откликнулся Ронсли, разворачиваясь в седле, чтобы достать их из седельной сумки.

— Розы, — удивилась Ханна. — В это время года?

— Да. Это из оранжереи моего друга. Возьмите! — и он протянул цветы Ханне. Желтые розы с прохладным, свежим ароматом, обернутые в бумагу.

Ханна молча взяла цветы. Томас Ронсли заметил, что она расстроилась, и добавил примирительно:

— Мне пришло в голову, что вы могли бы отнести их своей матушке. Пусть, думаю, украсят какой-нибудь уголок в вашем доме. Что ж, не буду вас задерживать. До свидания!

Вернувшись домой, Ханна обнаружила записку: «Милая Ханна, розы были для вас. Надеюсь, вам будет не слишком неприятно об этом узнать. Взглянув на них, вспомните обо мне. С уважением, Томас Ронсли».