Я не удержалась и открыла свое личное дело. Прочитала характеристику, написанную классной руководительницей 9-го класса. По сей день помню ее дословно: «Девочка исключительных способностей и исключительного трудолюбия, в совершенстве владеет русским языком. Обладает в одинаковой мере гуманитарно-художественным и математическим типами мышления». Прочитала и горько усмехнулась. Что толку теперь от этого.
Радовало то, что теперь у меня будет немного собственных денег. Часть буду отдавать родителям, а на оставшуюся часть куплю себе несколько вещей, в которых я отчаянно нуждаюсь.
Но моя радость оказалась недолгой. После трех месяцев работы я была уволена. Мне откровенно сказали, что таково «указание сверху». Политика властей закрывала перед молодыми ссыльными все пути к нормальной жизни и работе.
Через некоторое время я нашла другую работу – в лаборатории проверки качества семян. Колхозы и совхозы доставляли в лабораторию образцы семян, которыми они собирались пользоваться, а в лаборатории проверяли, соответствуют ли эти семена государственным стандартам.
В мои обязанности входило приходить раньше всех, топить печи, убирать кабинеты и в оставшееся время выполнять поручения сотрудников. В лаборатории были рады тому, что получили работницу со средним образованием, так как обычно такой работой занимались полуграмотные женщины. Ко мне относились очень хорошо и старались научить искусству проверки семян, чтобы через несколько месяцев «повысить меня в звании» и зачислить в лаборанты. В штатном расписании я числилась уборщицей.
Но и эта радость продлилась недолго: месяц спустя вновь пришло «указание сверху». Я поняла, что мне не дадут заниматься работой, позволяющей жить дома и выполняемой в учреждении, а не под открытым небом, даже если это работа уборщицы. На мощение дорог – пожалуйста. На лесозаготовки – добро пожаловать. На большее не рассчитывайте.
Однажды меня вызвали в сельсовет – тот самый сельсовет, где я несколько лет назад проработала три незабываемых дня в качестве дежурной. Я знала, что ничего хорошего меня там не ожидает. Сельсовет занимался в то время главным образом принудительной мобилизацией людей на тяжелые работы.
Вначале мне предложили вновь поработать дежурной: я получила списки людей, обязанных явиться в сельсовет для мобилизации на лесосплав. Это один из самых ужасных видов работ, которые знал этот таежный район. Работа заключается в следующем: рабочий стоит на бревне, плывущем на воде, и с помощью багра старается приблизить к «своему» бревну другие проплывающие мимо бревна. Сдвинутые бревна опытные сплавщики связывают в плоты, которые затем плывут вниз по течению Оби, к портам, где находятся большие деревообрабатывающие комбинаты. Сезон сплава продолжается около шести месяцев, до начала ледостава на реке.
В списке значились только фамилии ссыльных, в основном людей, работающих в различных учреждениях в качестве бухгалтеров, счетоводов, секретарей. Были также фамилии молодых мужчин и девушек, работающих в артели «Металлист». Их должности местные власти хотели передать в руки вольной сельской интеллигенции.
Всех их я знала. Теперь мне предстоит пойти к ним домой, принести горькую весть и требовать, чтобы расписались в получении извещения.
Обход домов знакомых со списком был настоящим адом. Люди плакали, отказывались подписывать извещения, просили меня сказать, что я не застала их дома… Я отвечала им: «Вы думаете, что сельсовет до вас не доберется? Откажется от вас, потому что вас не было дома? Единственным результатом будет то, что меня пошлют к вам еще раз или два!» Некоторые злобно набрасывались на меня: «Почему ты посылаешь других, а сама не идешь на лесосплав?» Этим я отвечала: «Не я посылаю, а сельсовет. Пока что я мобилизована на эту работу – бегать по домам со списками. После этого и меня тоже мобилизуют – еще не знаю, куда».
Что ожидает меня? – думала я с тревогой. На сплаве мне не выдержать – это свыше моих сил. При моей проблеме с координацией и равновесием я свалюсь в воду с первого же бревна, на котором попытаюсь стоять. В поликлинике знали о моем недостатке, я не раз получала справки об освобождении от упражнений, связанных с равновесием.
Была у меня еще одна причина для тревоги. Председатель сельсовета, низкорослый и на редкость некрасивый мужчина лет пятидесяти, разговаривал со мной игриво, пытался дотронуться до меня всякий раз, когда его секретарши не было в кабинете – иными словами, делал то, что сегодня называют сексуальным приставанием. В то время я не знала такого термина, не знала также, что это запрещено (едва ли в советском законодательстве существовал такой запрет). Я привыкла думать, что начальники могут делать с нами, ссыльными, все, что им заблагорассудится.
Его намерения были достаточно прозрачны. Он откровенно говорил, что моя судьба в его руках. Похотливо ухмыляясь, он говорил:
– Когда закончишь работу со списком, посидим и поговорим о том, что делать с тобой дальше, и если будешь хорошей девочкой…
В день, когда я вручила ему списки со всеми подписями, он сказал мне:
– Приходи в сельсовет часов в семь вечера, побеседуем!
Вот и настал роковой момент. Не зная, как выйти из этого положения, я решила рассказать обо всем родителям. После короткого совещания было решено, что я пойду в сельсовет в назначенный час, но не одна, а в сопровождении папы.
Когда председатель увидел нас вместе, он изменился в лице. В отличие от меня он отлично знал, что совершает запрещенное действие, которое может лишить его должности, а то и партбилета. Личные связи представителей власти со ссыльными считались если не уголовными преступлениями, то тяжелыми нарушениями этики. Он боялся, что мы обратимся с жалобой в вышестоящие инстанции.
Он сказал папе извиняющимся тоном, что у него не было никаких дурных намерений. Напротив, он думал, что жалко посылать такую юную и хрупкую девушку на лесосплав; но, с другой стороны, он обязан послать меня на какую-нибудь работу, ибо этого требуют директивы центральной власти в отношении молодых ссыльных. По его словам, он намеревался оказать мне протекцию и направить на сравнительно легкую работу. Он не хотел, чтобы его секретарша слышала и донесла на него. По этой причине он пригласил меня прийти вечером.
Папа сделал вид, будто принимает его слова на веру.
– Это мило с вашей стороны, что вы проявили человечное отношение к моей дочке. Какую же сравнительно легкую работу вы собираетесь предложить ей?
– Вы понимаете, большого выбора у меня нет, – сказал председатель, – и эта работа тоже не слишком приятная. Я мобилизую ее на кирпичный завод. Она даже будет получать зарплату, если справится с нормой.
Я вздохнула с облегчением. Не то чтобы кирпичный завод был мечтой моей жизни, да и неизвестно, что мне придется там делать, но одно было ясно: я смогу жить дома. Поселок Кирзавод, получивший свое название от завода, находился недалеко от Малых Бугров, дети из этого поселка учились в нашей школе. От Кирзавода до Парабели около пяти километров, можно дойти пешком.
Что касается моей способности выполнить норму – условия для получения зарплаты, то на этот счет у меня были сомнения. Нормы на советских предприятиях всегда невыполнимы для нормального человека. По всей вероятности, я там ничего не заработаю и опять буду в полной зависимости от родителей. Где ты, желанная самостоятельность?
Когда мы вернулись домой, мама рассказала, что не только я одна мобилизована на кирпичный завод. Второй была Муся, дочь ее подруги, той, которая приходила к нам каждый день, вместе с мамой вязала разные вещи и обедала у нас. Та самая Муся, которая передала мне работу секретаря в школе. Она тогда говорила, что уходит на пенсию, но это была неправда, ей было всего сорок лет. Она была уволена по той же причине, по которой затем уволили меня – с целью направить ее на физическую работу. Она была самой старшей из мобилизованных; с учетом возраста ее послали не на лесосплав, а на «легкую» работу на кирпичном заводе.
Я была рада тому, что мне не придется ходить на работу одной. В понедельник утром мы вместе явились на наше новое место работы. Нам сказали, что мы будем делать кирпичи.
Трудно представить себе более примитивный процесс, чем принятый в производстве кирпичей. Израильский инженер покатился бы со смеху при виде этой так называемой технологии.
Каждой из нас выдали массивную керамическую форму, похожую на коробку из-под обуви. Внутренняя часть формы соответствовала величине кирпича. Возле дощатых рабочих столов стояли бочки, наполненные так называемым «раствором» – густой смесью глины и воды. С другой стороны стояли стеллажи из досок. Чтобы добраться до верхних полок стеллажей, приходилось пользоваться стремянками.
С помощью специальных ковшей нужно было наполнять формы раствором, стучать по его поверхности ковшом, чтобы раствор заполнил все углы (если один угол не будет заполнен, получится брак). С наполненной формой надо подниматься по стремянке к полке стеллажа и над ней перевернуть форму, постучать по ее дну и выбить из нее сырой кирпич, который останется на полке для просушки. Нам приказали начать с верхних полок стеллажей, а когда они заполнятся, постепенно переходить на те, что под ними.
