Проспер Мериме - Хроника времен Карла IX

— Не больше пяти сотен, — перебил другой.

— Верно то, — продолжал первый, — что гугеноты пытались убить короля и в драке адмирала собственноручно ранил великий герцог де Гиз.

— Ах, так ему и надо, разбойнику! — воскликнул сержант.

— Я сам слышал, — продолжал кавалерист, — как эти швейцарцы на своем тарабарском языке толкуют, что слишком долго во Франции терпят еретиков.

— Правда, с некоторого времени они задрали нос, — сказал Мерлен.

— Можно подумать, что они побили нас при Жарнаке и Монконтуре, так они чванятся и хорохорятся!

— Они бы хотели, — вставил трубач, — съесть окорок, а нам кость оставить.

— Пора, пора католикам задать им хорошую трепку!

— Взять хоть меня. «Сержант, — сказал бы мне король, — убей мне этих негодяев»; так пусть меня разжалуют, если я заставлю повторить себе это два раза.

— Бель-Роз, расскажи-ка нам, что делал наш корнет? — спросил Мерлен.

— Он поговорил с каким-то швейцарцем вроде офицера, но я не мог расслышать, о чем они говорили. Должно быть, что-нибудь интересное, потому что он каждую минуту восклицал: «Ах, Боже мой!», «Ах, Боже мой!»

— Смотрите-ка, к нам конные скачут галопом, — верно, приказ везут.

— Их двое, по-моему.

Капитан и корнет отправились к ним навстречу.

Двое всадников быстро направились к отряду легкой кавалерии. Один из них, богато одетый, в шляпе, покрытой перьями, с зеленой перевязью, ехал на боевом коне. Спутником его был толстый, коротенький, коренастый человек, одетый в черное платье и с большим деревянным распятием в руках.

— Наверняка будут драться, — заметил сержант, — вон батюшку послали, чтобы исповедовать раненых.

— Не очень приятно драться натощак, — проворчал Мерлен.

Двое всадников замедлили ход, так что когда они подъехали к капитану, то без труда могли остановить лошадей.

— Целую руки господину де Мержи, — произнес человек с зеленой перевязью. — Узнает ли он своего покорного слугу Тома де Морвеля?

Капитану еще не было известно новое преступление Морвеля, он знал его только как убийцу храброго де Муи. Он ответил крайне сухо:

— Я не знаю никакого господина де Морвеля. Я предполагаю, что вы пожаловали объяснить нам, в конце концов, зачем мы находимся здесь.

— Дело идет, сударь, о спасении нашего доброго короля и нашей святой веры от опасности, грозящей им.

— Какая же это опасность? — спросил Жорж презрительно.

— Гугеноты составили заговор против его величества. Но их преступный замысел вовремя был открыт, благодарение Богу, и все верные христиане сегодня ночью должны соединиться, чтобы истребить их во время сна.

— Как были истреблены мадианиты мужем силы, Гедеоном{71}, — добавил человек в черном платье.

— Что я слышу? — воскликнул де Мержи, затрепетав от ужаса.

— Горожане вооружены, — продолжал Морвель, — в городе находится французская гвардия и три тысячи швейцарцев. У нас около шестидесяти тысяч человек наших; в одиннадцать часов будет дан сигнал, и дело начнется.

— Презренный разбойник! Что за гнусную клевету ты изрыгаешь? Король не предписывает убийств… самое большее, он за них платит.

Но при этих словах Жорж вспомнил о странном разговоре, который он имел с королем несколько дней назад.

— Не выходите из себя, господин капитан; если бы все мои заботы не были устремлены на службу королю, я бы ответил на ваши оскорбления. Слушайте: я являюсь от имени его величества с требованием, чтобы вы и ваш отряд последовали за мной. Нам поручены Сент-Антуанский и прилегающие к нему кварталы. Я привез вам подробный список лиц, которых мы должны истребить. Преподобный отец Мальбуш сделает наставление вашим солдатам и раздаст им белые кресты, какие будут у всех католиков, чтобы в темноте не приняли католика за еретика.

— Чтобы я дал согласие на убийство спящих людей?

— Католик ли вы и признаете ли Карла Девятого своим королем? Известна ли вам подпись маршала де Ретца, которому вы обязаны повиноваться?

Тут он вынул из-за пояса бумагу и передал ее капитану.

Мержи подозвал одного из всадников и при свете соломенного факела, зажженного о фитиль аркебузы, прочел форменный приказ, предписывающий по повелению короля капитану де Мержи оказать вооруженную помощь французской гвардии и отдать себя в распоряжение господина де Морвеля для дела, которое объяснит ему вышеуказанный Морвель. К приказу был приложен список имен с таким заголовком: «Список еретиков, подлежащих умерщвлению, в Сент-Антуанском квартале». При свете факела, горящего в руке солдата, всем кавалеристам было видно, какое глубокое впечатление произвел на их начальника этот приказ, о существовании которого он еще не знал.

— Никогда мои кавалеристы не согласятся сделаться убийцами, — произнес Жорж, бросая бумагу в лицо Морвелю.

— Разговор идет не об убийстве, — холодно заметил священник, — речь идет об еретиках и о справедливом воздаянии по отношению к ним.

— Ребята! — закричал Морвель, повысив голос и обращаясь к солдатам. — Гугеноты хотят убить короля и истребить католиков — это надо предупредить сегодня ночью; покуда они спят, мы всех их перебьем, и король отдает вам их дома на разграбление.

Крик дикой радости пронесся по всем рядам:

— Да здравствует король! Смерть гугенотам!

— Смирно! — закричал громовым голосом капитан. — Здесь я один имею право отдавать приказания своим солдатам. Товарищи! То, что говорит этот подлец, не может быть правдой. И даже если бы король и отдал такое приказание, никогда мои кавалеристы не согласятся убивать беззащитных людей.

Солдаты промолчали.

— Да здравствует король! Смерть гугенотам! — разом закричали Морвель и его спутник. И солдаты повторили за ними:

— Да здравствует король! Смерть гугенотам!

— Ну как же, капитан, будете вы повиноваться? — произнес Морвель.

— Я больше не капитан! — воскликнул Жорж. И он сорвал с себя нагрудный знак и перевязь, знаки своего чина.

— Хватайте этого изменника! — закричал Морвель, обнажая шпагу. — Убейте этого бунтовщика, который не повинуется своему королю!

Но ни у одного солдата не поднялась рука на своего начальника… Жорж выбил шпагу из рук Морвеля, но вместо того чтобы пронзить его своей шпагой, он ударил его рукояткой по лицу с такой силой, что свалил с лошади на землю.

— Прощайте, трусы! — сказал он своему отряду. — Я думал, что у меня солдаты, а оказывается, у меня были только убийцы! — Потом обернулся к корнету: — Вот, Альфонс, если хотите, прекрасный случай сделаться капитаном! Станьте во главе этих бандитов.

С этими словами он пришпорил лошадь и галопом помчался по направлению к внутренней части города. Корнет двинулся на несколько шагов, как будто хотел за ним последовать, но вскоре замедлил ход, пустил лошадь шагом, наконец остановился, повернул обратно и возвратился к своему отряду, рассудив, без сомнения, что совет капитана, хотя и данный в минуту гнева, все же не перестает быть хорошим советом.

Морвель, еще не совсем оправившись от полученного удара, снова сел на лошадь, чертыхаясь, а монах, подняв распятие, наставлял солдат не щадить ни одного гугенота и потопить ересь в потоке крови.

Солдат на минуту остановили упреки капитана, но, увидя, что они освободились от его присутствия, и имея перед глазами перспективу знатного грабежа, они взмахнули саблями и поклялись исполнить все, что бы ни приказал им Морвель.

В тот же вечер, в обычный час, Мержи вышел из дому и, хорошенько закутавшись в плащ, цветом не отличавшийся от стен, надвинув шляпу на глаза, с надлежащей осторожностью направился к дому графини. Не успел он сделать нескольких шагов, как встретился с хирургом Амбруазом Паре, с которым был знаком, так как тот ходил за ним, когда он лежал раненым. Паре, вероятно, шел из особняка Шатильона, и Мержи, назвав себя, осведомился об адмирале.

— Ему лучше, — ответил хирург, — рана в хорошем состоянии, и больной крепок здоровьем. С помощью Божьей он поправится. Надеюсь, что прописанное мной питье будет для него целительно и он проведет ночь спокойно.

Какой-то человек из простонародья, проходя мимо них, услышал, что они говорят об адмирале. Когда он отошел достаточно далеко, так что мог быть наглым без боязни навлечь на себя наказание, он крикнул: «Попляшет уж скоро на виселице ваш чертов адмирал!» — и бросился со всех ног бежать.

— Несчастная каналья! — произнес Мержи. — Меня берет досада, что наш великий адмирал принужден жить в городе, где столько людей относятся к нему враждебно.