— В том-то и беда, — согласился Ростислав. — И так, сколь помню, князья наши врозь тянут.
— Потому и биты бываем.
По-прежнему, беспокойно звонили колокола всех владимирских церквей. Ростислав повел рукой:
— Владимирцы ополчение скликают. Попрощаемся, великий князь, пора уходить тебе.
Подобно стреле, пущенной из тугого лука, ринулась орда в набег. Гоном проходила она по княжествам. Никого не миновала. Осадила Владимир.
Под самые стены выехали сотни полторы ногайцев, заорали:
— Эгей, владимирцы, открывай ворота! Не то пожжем!
И, подняв луки, пустили на город горящие стрелы. Запылала солома на избах. Люд кинулся тушить пожары, а ордынцам весело:
— Эгей, урусы, жарко?
А им в ответ:
— Сунься-ка, орда ненасытная!
Дерзко вел себя воевода Ростислав, ночами вылазки делал. Распахнутся ворота, выпустят гридней, они возьмут ногайцев в сабли и снова укроются за городскими стенами. Видел воевода, нет у татар тарана. А когда они полезли на стены, засадный полк и люд отбили их.
Устремились ногайцы в обход Владимира, на удельные княжества, заполыхали городки. Появились ордынцы там, где их не ждали…
* * *
Лес уже зазеленел, пахло прошлогодними грибами, потрескивал под ногами сухой валежник.
Идет Будый, а мысли о бедах, кои навалились, жизнь ломают. Горем полнится земля русская. От сотворения Руси нет ей покоя. Будый уже со счета сбился, сколько раз бегал то от ордынцев, то от тиуна. А спросить бы Будыя, легок ли хлеб, какой смерд собирает? Тяжел труд землепашца. Зерно надо высеять и сжать, в суслоны поставить и под навес перетащить, цепом обмолотить.
А время подходит, боярину за землю дань плати, тиун свое берет, и от ордынских счетчиков не схоронишься…
Возвращался Будый довольный: хоть не отыскал борть, зато наткнулся на поляну. Ежели зимой ее очистить, кустарник вырубить и пожечь, можно рожью засеять.
Неожиданно с той стороны, где его изба, заржал конь. Бросился Будый, бежит, а мысль одна, тревожная: ужели татарин озорует? Вот и изба, дверь нараспашку. И ни коня, ни Аксиньи. Увез проклятый ордынец! Кинулся Будый по конскому следу, но где там…
* * *
Из Владимира на Суздаль, а оттуда на Переяславль-Залесский уводил дружину великий князь Дмитрий. Дрожала земля, храпели кони, сотня за сотней скакали гридни. А следом, в двух конных переходах, шла орда.
Нередко ее авангард сталкивался с арьергардом дружины. Наскочат ордынцы, выпустят рой стрел и унесутся либо в коротком сабельном бою схватятся, и тогда рубятся остервенело: звенят сабли, визжат татары, кричат гридни.
Великий князь понимал, что если он развернет всю дружину, то сомнет идущие по пятам отряды ордынцев, но это будет временная победа: подоспеют основные силы и дружина будет разгромлена.
Угрюм взгляд Дмитрия. У него свежи воспоминания о сражении с туменами хана Тохты на Клязьме, о первом удачном столкновении, после чего полки воеводы Ростислава укрывались в лесах. В них искал защиты от ордынцев и русский люд…
В Переяславле-Залесском дружина отдыхала. Дмитрий ждал удельных князей в подмогу. Вот только не слишком он надеялся на брата Андрея. Ненадежен городецкий князь. И уж конечно, изменил Дмитрию ярославский князь Федор, коли он, как пес смердящий, привел орду на Русь…
В бессонную ночь взойдет великий князь на воротную башню — где-то там, вдалеке, за сотни верст горит зарево пожаров, а копыта татарской конницы уже топчут землю его Переяславского удела. Запах гари преследовал Дмитрия.
Разоряет орда Русь, а удельные князья никак не урядятся. Как помирить их? Вот и ему с новгородцами тоже пора помириться, иначе потянется Новгород к Литве.
Из Переяславля-Залесского уведет он, великий князь, дружину в северные леса, в верховья Волги, куда должны подойти князья Белозерский и Ростовский…
А вести нерадостные: передовые отряды татар уже видели под Торжком и Волоком. Позвал князь Дмитрий боярина Романа, сказал, сокрушаясь:
— Кажись, сломали нас ордынцы, смяли. — Покачал головой: — Как думаешь, боярин, поди, городецкий князь спит и видит себя на столе владимирском?
Пригладил бороду боярин Роман, вперился маленькими глазками в князя:
— Отец мой, боярин Минула говаривал: поучай сына, покуда он поперек лавки лежит, а князь Андрей уже лет сорок назад вдоль лавки лежал. И еще. Сам, князь, ведаешь: каждый кулик свое болото ищет…
В ту ночь сон долго не брал Дмитрия. Все в раздумьях, хватит ли сил ныне, — эвон, как Русь разорили. Под самое утро почудилось ему, будто в опочивальню вошел отец, Александр Невский, остановился у лавки, на которой Дмитрий лежал, и, скрестив руки, заговорил:
— Здравствуй, сыне. Не ожидал меня?
— Истинно так, отец.
— Не устроена Русь, ох как не устроена. А во всем мы сами повинны — в разладе жили, в разладе живем…
— Истину глаголешь, отец.
— Какого совета ждешь, сыне? Не бегай от судьбы своей. Видать, не ко двору тебе, Дмитрий, великое княжение, коли удельные князья тобой недовольны. Пора Андрею эту ношу на себя брать…
Сказал это Невский и удалился.
Пробудился Дмитрий, враз осунувшийся. Будто наяву слышал голос отца. Велел кликнуть боярина Романа. Тот ждать себя не заставил, вскоре пришел в опочивальню.
— Выслушай меня, боярин. Говорю я тебе в уме трезвом. Властью великокняжеской я насытился и людскими страданиями сыт до предела. Знаю, брат мой, городецкий князь, алчет стола владимирского, так ты, боярин Роман, отправляйся в Городец, изустно передай князю Андрею, что во имя Отца и Сына и Святого Духа отрекаюсь я от стола великокняжеского, устал, в монастырь удалюсь. Его, Андрея, час настал стол владимирский на себя принять…
Закрыл глаза Дмитрий, гнев улегся, душа утихомирилась. И уже для себя он промолвил:
— Нет бессмертия, бессмертны лишь слава или бесславие…
Берендеево погружалось в ночь, когда Дмитрий подъехал к княжеским хоромам. Его не ждали, да и он никого не хотел видеть.
Теперь, когда Дмитрий не был великим князем, он надеялся побыть наедине со своими мыслями, не посвящать в них даже сына Ивана.
Из пристройки выбежала ключница Марфа, всплеснула ладошками:
— Батюшка Дмитрий Александрович, почто не упредил? Сейчас велю огня вздуть.
— Не хлопочи, Марфа. Есть не буду, а свечу в горнице пусть зажгут. Да князя Ивана не беспокой.
— Князь Иван в хоромах переяславских.
— Вот и ладно. Не вели за ним слать, завтра сам прознает.
На конюшне гридни расседлывали коней, звенела сбруя, а Дмитрий поднялся на крыльцо хором, приостановился, осмотрелся. Серели в сумерках хозяйственные постройки, бревенчатые поварня и конюшня, клети и голубятня, поднявшийся в небо колодезный журавль с бадейкой.
Князь долго не решался войти в хоромы. Знал, не выскочит навстречу княгиня Апраксия, не припадет к груди и не скажет: «Сокол мой ясный…»
Прикрыл веки, захлестнули воспоминания. Будто наяву жену увидел… А когда открыл глаза, все вокруг уже было во мраке. Толкнул дверь в просторные сени, она скрипнула. Ключница уже подняла хоромную девку, та зажгла свечу, приняла от князя круглую, опоясанную дорогим мехом бархатную шапку. Дмитрий прошел в горницу, молча сел на лавку у стены. Явился отрок, помог разоблачиться, и пока дворовые девки готовили князю баню, он взял из поставца свечу и медленно прошелся по хоромам.
Огонек выхватывал из темноты знакомые предметы: кованые сундуки, инкрустированные столики, развешанное на колышках оружие, всякую броню на лавках, полки с утварью и высокую печь в изразцах.
Бревенчатые стены потемнели от времени. Когда-то, в далекой юности, когда меняли старые бревна, их переслаивали мхом, чтобы холод не забирался в хоромы.
Дмитрий глядел на утварь, и ему стало тоскливо. А свеча все выхватывала и выхватывала забытые предметы…
На половине жены князь долго стоял у ее постели. После смерти Апраксии Дмитрий не велел ничего трогать в ее опочивальне. Ему почудился шорох ее сарафана, мягкие шаги. По заросшим щекам князя покатилась теплая слезинка…
Вошла ключница, позвала в мыльню.
После бани Дмитрий вернулся в хоромы, прилег на широкую лавку. В хоромах тишина, только слышно, как временами шуршат мыши или сами по себе скрипнут пересохшие половицы.
Дмитрий подумал, что в Переяславле-Залесском он не задержится, отъедет в монастырь и там примет постриг…
* * *
Страшная, непредсказуемая дикая степь…
Сначала она накатывалась на Русь печенегами, затем половцами, а когда пришли с востока силой несметной татары, сдалась Русь, напружинилась. Лишь бы не погибла. Приняла и баскаков поганых, и к ханам на поклон пошла…
Устоять бы, дай Бог терпения. Выиграть бы время, собраться воедино.
Издревле русичи искали спасения от поганых в Руси Залесской, где стояли города Ростов и Суздаль, Владимир и Москва, Стародуб и Городец, Переяславль-Залесский и Дмитров, Тверь и Нижний Новгород да иные городки, разбросанные между Верхней Волгой и Окой в Северо-Восточной Руси. Ныне Владимир ее стольный град…
