«Я понравилась ему, – неслось в ее уме, – а он, он… я влюблена в него».
Наконец княгиня Васса Семеновна нарушила молчание.
– Какой милый молодой человек этот князь! – сказала она. – Я даже этого не ожидала.
– А я, напротив, – вырвалось у княжны Людмилы, – именно таким и представляла его себе.
– Представляла?
– Да, мама, представляла. Ведь когда ты мне сказала, что было бы хорошо, если бы князь сделал мне предложение, то есть когда стала представлять себе, каким он может быть на самом деле…
Девушка склонилась к плечу матери и опустила головку.
– И каким же ты его себе представила?
– Да таким почти, как он есть… – уже совершенно склонившись на грудь матери, прошептала молодая девушка.
– Глупенькая моя! – потрепала ее княгиня по щеке, но вдруг заметила, что эта щека мокрая, – княжна плакала. – О чем же ты плачешь, Людочка?
– Это так, мама, это пройдет. Все это так странно…
– Что странно?
– Да то, что он именно такой, каким я представляла себе его.
– Значит, он тебе нравится?
– Да… – снова чуть слышно произнесла молодая девушка.
– Вот и хорошо… Кажется, и на него ты произвела впечатление. Теперь, когда он приедет, надо быть с ним любезной, но сдержанной… Надо помнить, что ты – взрослая девушка, невеста. Не скрою от тебя, я с удовольствием увидала бы тебя княгиней Луговой.
– Он скоро приедет к нам? – спросила княжна Людмила.
– Вероятно, на днях… не станет медлить.
Они в это время подъехали к дому, и карета остановилась.
Княжна Людмила прошла в свою комнату раздеваться. К ней, конечно, явилась Таня.
– Милая, хорошая, какой он красавец! – восторженно воскликнула княжна, бросаясь на шею своей служанки-подруги.
– Да неужели, ваше сиятельство?
– Что с тобою, ты опять сердишься на меня? – отшатнулась от Тани княжна Людмила.
– Смею ли я?..
– Что это за тон?!
Таня со времени начавшихся в Зиновьеве надежд на молодого князя Лугового стала титуловать свою молодую госпожу, как-то особенно подчеркивая этот титул. Княжна Людмила запрещала ей это; Таня подчинялась в обыкновенные дни и звала ее просто «Людмила Васильевна», но, когда бывали гости и несколько дней после их визитов, будучи в дурном расположении духа, умышленно не исполняла просьбы свой госпожи и каждую минуту звала ее «ваше сиятельство».
– Таня, милая, что я тебе сделала? – плаксиво заговорила княжна.
– Да ничего. Что вы можете сделать мне, своей холопке, чтобы я смела рассердиться?
– Вот опять «холопки». Что это такое? Ты знаешь, что ты – мой лучший и единственный друг.
– Какой же друг? Ведь я – крепостная.
– Что же из того? Я и мама любим тебя как родную.
– Знаю, знаю и благодарна, – сквозь зубы проговорила Таня. – Но не об этом речь. Вы говорили, что князь – красавец.
– Ах, Таня, такой красавец, что я и не видывала.
Обе девушки снова замолчали. Таня занялась расстегиванием платья княжны, а последняя устремила куда-то вдаль мечтательный взор. О чем думала она? О прошлом или настоящем?
– Каков же он собою? – первая нарушила молчание Татьяна.
Княжна вздрогнула, как бы очнувшись от сна, но это не помешало ей через минуту яркими красками описать своей подруге церемонию погребения, обед и в особенности внешность князя и сказанные им слова.
– Да вот ты увидишь его на днях. Он приедет, – закончила она свой рассказ. – Ты тогда скажешь мне, права я или нет?
– Коли удастся посмотреть в щелочку, скажу, – со злобною иронией сказала Таня.
Вскоре они расстались. Княжна пошла к матери на террасу, а Таня пошла чистить снятое с княжны платье. С особенною злобою выколачивала она пыль из подола платья княжны: в этом самом платье «он» видел княжну, говорил с нею и, по ее словам, увлекся ею. Ревность, страшная, беспредметная ревность клокотала в груди молодой девушки.
«Сама увидишь!» – дрожа от внутреннего волнения, думала она. – Прикажут подать носовой платок или стакан воды, так увижу. На дворе, когда из экипажа будет выходить, тоже могу увидеть. В щелку, ваше сиятельство, и взаправду глядеть не прикажете ли на вашего будущего жениха?» – и рука Татьяны, вооруженная щеткой, нервно ходила по платью княжны.
В то время как все это происходило в Зиновьеве, князь Сергей Луговой находился в отцовском кабинете. Все гости разъехались. Слуги были заняты уборкой комнат, а князь, повторяем, удалился в свой кабинет и с трубкою в руке стал медленно шагать из угла в угол обширной комнаты, пол которой был покрыт мягким ковром. Он переживал впечатления дня, сделанные им знакомства, и его мысли, несмотря на разнообразие лиц, промелькнувших пред ним, против его воли сосредоточились на княжне Людмиле Полторацкой. Ее образ неотступно носился пред ним, и это начинало даже бесить его.
«Неужели я влюбился, как мальчишка, с первого взгляда? – думал он и тут же добавил: – Впрочем, ведь она несомненно очень хороша».
Князь стал припоминать петербургских дам и девиц, у первых из которых он имел весьма реальные, а у последних платонические успехи. Некоторые из них хотя и не уступали красотой княжне Людмиле, однако все же были в другом роде, менее привлекательными для молодого, но уже избалованного женщинами князя. Здесь красота, несомненно выдающаяся, соединялась с обворожительной наивностью и чистым деревенским здоровьем. Женская мощь, казалось, клокотала во всем теле княжны Людмилы, проявлялась во всех ее движениях, не лишая их грации. Эта сила, сила здоровой красоты, совершенно отсутствовавшая у столичных женщин и девушек, казалось, и порабощала князя. Он, выехавший из Петербурга с твердым намерением как можно скорее вернуться туда и принять участие в летних придворных празднествах, теперь решил пожить в своем поместье, присмотреться к хозяйству и к соседям.
Думая о последних, он, конечно, имел в виду лишь княгиню и княжну Полторацких.
«Надо вытащить их из этого захолустья, уговорить их хотя на зиму поехать в Петербург. Государыня любит красавиц, но не одного с нею склада лица. Княгиня может быстро сделаться статс-дамой, а княжна – фрейлиной. Какой эффект произведет ее появление на первом балу! А я, их сосед, хороший знакомый, конечно, буду одним из первых среди массы ухаживателей, первый по праву старого знакомства. Можно будет и жениться. Она – княжна древнего рода и очень богата. Ну, да это мне безразлично: ведь я и сам богат».
Вот те думы, которые после первой же встречи обуревали молодого князя. Нельзя сказать, чтобы они в общих чертах не сходились с мечтами и надеждами, питаемыми в Зиновьеве. Исключение составляла разве проектируемая князем поездка в Петербург. Впрочем, о ней думала и княгиня Васса Семеновна, но в несколько иной форме: «Женись и поезжай!»
Незадолго пред приездом Лугового спокойствие жизни Зиновьева нарушило одно происшествие, сильно взволновавшее не только всю дворню, но и самое княгиню.
Это случилось раннею весной. Однажды вечером староста Архипыч после обычного доклада княгине стал переступать с ноги на ногу, как бы не решаясь высказать, что у него было на уме.
– Теперь ступай и делай все, как сказано, – повторила княгиня, думая, что староста ожидает от нее еще приказаний.
Архипыч продолжал мяться.
– Еще что-нибудь есть? – спросила княгиня.
– Никита вернулся.
– Что-о-о? – вскинула на него взор княгиня.
– Никита ноне еще на заре пришел… В лесочке хоронился, а в обед в деревне объявился.
– Что же теперь делать? – как-то растерянно обводя вокруг себя словно взывающим о помощи взглядом; сказала княгиня.
– Я-с, ваше сиятельство, и докладываю. Как прикажете?
– Уж я и сама не знаю… Что он хочет?
– Чего ему хотеть, ваше сиятельство? Ведь он – в чем душа держится – худ очень, и ни к какой работе его не приспособишь.
– К какой там работе?.. И не надо, только бы жил тихо да зря не болтал несуразное.
– Это вестимо, ваше сиятельство! Зачем болтать? Я ему уже сказывал: «О прошлом забыл ли? Как я о тебе, шельмеце, ее сиятельству доложу?..»
– Что же он?
– Он мне в ответ: «Что прошло, быльем поросло, а умереть мне в родных местах охота».
Лицо княгини сделалось спокойнее.
– Если так, пусть живет. Но где?
– В Соломонидиной хибарке можно его поместить, за околицей, у березовой рощи… Избушка пустует со смерти Соломониды…
– Отлично, пусть живет! Месячину ему отпускать, по положению, как всем дворовым. Только ты с ним строго поговори, накажи, чтоб язык держал за зубами.
Староста вышел. Княгиня осталась одна. Некоторое время она сидела в глубокой задумчивости. Доклад старосты всколыхнул печальное далекое прошлое княгини.
Никита Берестов был мужем Ульяны, матери Тани. Он служил дворецким при покойном князе Полторацком и, конечно, знал, какую роль при его сиятельстве играла его жена Ульяна. Когда князь задумал жениться, Никита вдруг стал грубить барину, и последний приказал выпороть его на конюшне. Однако на другой день после наказания Никита сбежал. Ульяна Берестова осталась в ключницах и после женитьбы князя и считалась вдовой. Почти одновременно с молодой княгиней она родила дочку Таню, так что та была лишь на месяц или на два старше княжны Людмилы. Теперь этот Никита возвратился.
