Паре умолк и, надевая очки, посмотрел на Матиаса.
– Я не присутствовал на королевском совете, но не сомневаюсь, что вам сохранили жизнь исключительно по приказу короля, – ответил тот.
Паре задумался, а его руки тем временем ощупывали Орланду, словно жили собственной жизнью. Пульс, кончики пальцев, лимфатические узлы на шее, состояние кожи, языка. Склонившись, хирург понюхал воздух, выходящий из легких юноши, а потом приподнял его веки.
– Поднеси лампу поближе, – приказал он Юсти.
Мальчик придвинулся. Тангейзер похлопал его по спине.
– Лишь благодаря моим усилиям этот юный лев еще жив, – сообщил он хирургу. – Вы с ним – единственные уцелевшие гугеноты во всем квартале. Разве не так, Юсти? Скажи.
– Да, сударь, – подтвердил подросток. – Если бы не вы, меня убили бы во дворце вместе с остальными.
Амбруаз замер:
– Они убивают наших братьев и в Лувре?
– Сударь, я думаю, они убивают везде, – ответил юный протестант.
– Их согнали во двор, как куропаток, и поставили перед стрелками, – прибавил Матиас. – А королевские особы смотрели на все это с балкона, словно на бал-маскарад.
Паре закрыл глаза, и рыцарь испугался, что хирург может лишиться чувств.
– Вы правы, – сказал врач. – Нужно жить дальше. Когда этому юноше последний раз давали опиум? – кивнул он на Орланду.
– Больше десяти часов назад, – ответил Матиас.
Бровь Амбруаза поползла вверх.
– И он до сих пор не пришел в себя? – Хирург открыл сумку с инструментами. – Должно быть, сильный парень, если выжил после такой дозы!
– Ему достался от родителей непростой характер – отчаянность с одной стороны и фанатизм – с другой. И с обеих сторон – упрямство. Это мой сын, но не родной, – объяснил госпитальер.
– Сударь, станьте по другую сторону кровати, чтобы мне ассистировать, – велел ему Паре. – А ты, Юсти, оставайся на месте. Лампа нагреется, так что лучше держать ее полотенцем.
С помощью пинцета и ножниц Паре принялся резать и снимать дурно пахнущую повязку с предплечья Орланду – после путешествия по улице бинт перекрутился и сбился на одну сторону. Тангейзер обогнул кровать.
– Ткань присохла, как корка пудинга, – сказал Амбруаз. – Лучше было оставить рану открытой. Тут пуля и скопление гноя.
– Я сам хотел разрезать бинты, но мне нечем было обработать рану, – объяснил Матиас. – По вашему совету, госпитальеры используют для этого смесь из яичного желтка, венецианского терпентина и розового масла.
– Этот состав я рекомендую для свежих ран, – возразил медик. – Если уже началось нагноение, как в данном случае, гораздо лучше помогает египетская мазь, разбавленная вином и крепким алкоголем.
– Конечно, конечно. – Тангейзер порылся в памяти. – Медянка с медом?
– В Париже полно врачей, которые о своей профессии знают меньше вашего – по крайней мере, мне так кажется. Хотя с первого взгляда я не признал бы в вас хирурга.
– Я солдат, и моя профессия – убивать людей. Именно для этого я изучал анатомию. Кроме того, о лечении ран знать не менее полезно, чем об их нанесении. С этой целью я также занимался природной магией и алхимией.
По мере того как иоаннит помогал Амбруазу снимать слои намокшей повязки, неприятный запах усиливался. Ткань прилипла к коже, которая стала отслаиваться, как шкурка переспелого абрикоса.
– Стойте, – сказал Паре. – Чтобы он не остался без руки, мы должны дать повязке отмокнуть. В настое черного вина, смешанного с оксикратом[17] и подогретого в пламени лампы.
– Превосходно, – согласился госпитальер. – Чудесно.
– Но в любом случае руки он может лишиться, – предупредил его хирург.
– Или жизни, – вздохнул Матиас. – Я достаточно разбираюсь в медицине, чтобы это понимать. Вы можете определить, когда его ранили?
– Прошло не меньше полутора суток. Может, больше.
Паре открыл переносной ларец с выдвижными ящичками, в которых хранились всевозможные пилюли, порошки, бутылочки и склянки, и приготовил раствор в стеклянной реторте.
– Юсти, поставь лампу на стол и держи над ней реторту. У тебя рука крепче моей. Медленно вращай реторту, чтобы декокт нагревался равномерно. Когда увидишь, что с поверхности поднимается пар, сними с огня и вылей в это блюдо.
Юноша взял реторту и сделал все, как ему приказано. Он так сосредоточился на своем занятии, что горести и тревоги уже не проступали на его лице.
– Из тебя выйдет прекрасный помощник, – сказал ему Амбруаз.
– Благодарю вас, сударь.
– Мой последний помощник готовился к экзаменам на бакалавра. Его закололи ударом в спину, прямо здесь, у лестницы на чердак, меньше часа назад. А Телиньи и другим удалось выбраться на крышу, где их и застрелили.
– Мне очень жаль, сударь, – ответил Юсти. – Помощник хирурга более других людей не заслужил такого жестокого конца. Я буду молиться за него.
– Ты из какой части Польши? – спросил Паре. – Из Малой или с севера?
– Из Малой Польши, – ответил подросток, не отрывая взгляда от реторты. – Из-под Кракова.
Тангейзер, незаслуженно гордившийся умом и манерами юноши, несказанно удивился и почувствовал неловкость. Это не укрылось от врача.
– Его акцент едва заметен, – пояснил он.
Последние семь лет Матиас совершенствовал свой французский – язык, который прежде считал ужасным, но со временем полюбил больше других. Свою роль тут сыграл и тот факт, что его главным учителем в этом деле стала Карла. Теперь рыцарь-госпитальер порой даже думал по-французски. Его жизнь можно было описать сменой языков, которые ему пришлось освоить, – немецкий, турецкий, затем смесь итальянских диалектов. Однако он не заметил акцента Юсти.
– Долгий тебе пришлось проделать путь, чтобы попасть на свадьбу, – повернулся он к молодому гугеноту.
– Мы приехали не на свадьбу. Наш добрый король, Сигизмунд Август, умер. На его корону претендовал герцог Анжуйский. – Юсти убрал реторту с огня и вылил ее содержимое в блюдо. – Выборщики от лютеран послали моих братьев встретиться с Анжу, чтобы выяснить, что он за человек. Но нам не удалось дойти дальше вашего друга Торси. Он охраняет Анжу, словно мастиф. Бенедикт на него ужасно злился.
Тангейзер подумал, что это объясняет задиристость Бенедикта, сослужившую ему плохую службу.
– У Анжу не было никакого желания жить в Польше, – сказал Паре. – Он считает всех поляков свинопасами.
– В Польше католики и протестанты не устраивают бесконечных войн! – парировал мальчик. – Наш народ не голодает. Наши поля не сожжены. Мы не потратили все золото, чтобы нанять немецких наемников, которые теперь разоряют страну. А еще мы придумали способ, как убирать наше дерьмо, чтобы оно не смердело в громадных кучах, как в Лувре!
Матиас, знавший юношу чуть дольше Паре, был удивлен этой вспышкой.
– Я не хотел обидеть тебя или твой великий и достойный народ, – примиряющее ответил Амбруаз. – Все произнесенное тобой – правда. Я молю Господа, чтобы Он послал на французский трон такого же мудрого правителя, как Сигизмунд, но надежда на это слаба, даже в отдаленном будущем. Просто дело в том, что виды на польский трон имеет мать Анжу, королева Екатерина, – она желает, чтобы правителем стал ее сын. Можете мне поверить, она убедит польских выборщиков отдать предпочтение именно ему. И Анжу послушается мать, независимо от своего отношения к Польше.
– А потом они опустошат польскую казну, так что там останется один мышиный помет, – заметил Тангейзер. – Имей я половину наглости Екатерины Медичи, то сам бы стал принцем. – Он обвел взглядом присутствующих, которые, впрочем, не разделяли его восхищения. – Но Анжу – испорченный мальчишка. Зачем полякам король, который одевается, как женщина?
– Именно этот вопрос хотели задать мои братья в Кракове, – вздохнул Юсти.
Хирург взял блюдо с теплым черным вином и окситратом и протянул иоанниту:
– Хватит политики. Намочите повязку, а я удалю все, что отравляет организм вашего сына.
Операция заняла у Паре не больше десяти минут. Он вскрыл рану и стал срезать омертвевшие ткани, пока не пошла кровь, после чего убрал остатки повязки и при помощи второго надреза извлек маленький свинцовый шарик, который протянул Тангейзеру.
– Выстрел из пистолета, – сказал тот.
– Согласен. В ране нет остатков набивки или ветоши, порохового ожога тоже не видно. Выстрел сзади с расстояния двадцати футов или больше.
– То есть стреляли в спину, хотели убить, – понял Матиас.
– Более чем вероятно.
Амбруаз продолжил работать молча. Скорость и решительность его действий поражали воображение. Орланду несколько раз пытался отдернуть руку – наверное, боль была очень сильной, – но так и не пришел в сознание. Тангейзер выразил опасение, что доза опиума была слишком велика. Паре согласился, однако старый хирург не прожил бы так долго, если бы давал волю сомнениям.
