Сцепив зубы, я стрелял. Вокруг меня погибли или были ранены все бойцы отделения; нервы натянулись до предела. Переполненный исступлением схватки, жаждой мести и страхом, я жил лишь этим мгновением. А в кожухе массивного машингевера кипела вода…
Моя стрельба сбивала прицел противников, поменять же позицию не было никакой возможности: свалили бы первой же очередью. Да и последний раненый наваррец, подающий ленту, держался из последних сил.
В какой-то момент я вдруг будто лучше увидел вражеский пулемёт, второго номера его расчёта. И почувствовал, куда нужно стрелять, почувствовал, физически ощутил точку прицела! Это было как подсказка, пришедшая извне. И следующая моя очередь ударила точно в цель! Я увидел, как дёрнулся и повалился второй номер, как отбросило и опрокинуло пулемёт врага.
Это была победа в тяжелейшей схватке! Лишь в ту секунду я ощутил, насколько напряжены мышцы моего тела… Но в поединках пулемётчиков только нам удалось взять победу, остальные расчёты терции были подавлены. На мне скрестили очереди оставшихся «красных»…
Мой машингевер поймал несколько трасов и опрокинулся набок. Я же, осознав бесперспективность дальнейшей схватки, сумел отползти чуть раньше и вытащить раненого наваррца.
…Судьбу боя может решить одна ошибка. Рекете её уже совершили, атакуя без артиллерийской поддержки. Но и баски допустили свой промах. Они могли расстрелять наваррцев, уничтожить их на поле боя ружейно-пулемётным огнём. Но вместо этого, яростно крича, они кинулись в контратаку.
Впрочем, возможно это решение было обоснованно: горцы не хотели дать противнику возможность отступить. Так или иначе, для рекете это был последний шанс. Каждый наваррец осознал, что отступать нельзя: в спину перебьют всех. Жизнь и победа стали единым целым, и это осознание неотвратимо бросило франкистов вперёд.
Две волны врагов яростно схлестнулись в ожесточённой схватке. Противники рычали как звери. Стоны раненых и предсмертные крики людей никого уже не трогали… Лезвия ножей и узкие жала граненых штыков вспарывали воздух и людские тела, неся неотвратимую гибель; приклады рушились на головы, разбивая вдребезги черепа, не прикрытые касками. Выстрелы били в упор, не оставляя шансов на спасение.
…Первого баска я «снял» из трофейного карабина. Следующий горец налетел на меня столь быстро, что передёрнуть затвор времени не оставалось. В последнее мгновения я упал на одно колено, пропуская «четырёхгранник» над собой, и снизу-вверх прокалывая живот врага штык-ножом. Бросившись вперёд, я попытался достать очередного противника длинным выпадом, но он парировал укол цевьём винтовки и снизу-вверх ударил прикладом, целясь в подбородок. Боксёрская реакция выручила меня: отскочив от противника, я рубящим движением рассёк ему ногу ножевым штыком. Используя инерцию замаха, обратным движением я вонзил его в бок баска…
…Не смотря на мужество и стойкость наваррцев, яростный напор горцев пересиливал противника. Они дрались исступлённо, не обращая внимания на потери, лезли вперёд на штыки… И это бесстрашие и жертвенность приносило свои плоды: рекете дрогнули, попятились.
Но в этот момент командир терции бросил в бой резервную «компанию» – подразделение, состоявшее из 246 человек. Атака свежих сил опрокинула басков: наваррцы смели ружейным огнём в упор атаковавших горцев, а затем плотной группой ударили в штыки. Брошенный в нужный момент резерв решил судьбу схватки. Рекете, подавив отчаянное сопротивление врага, заняли окопы. Сил преследовать отступивших уже не было.
Но всего этого я уже не видел. Оглушенный ударом приклада, я лежал на поле боя, среди тел раненых и павших испанцев…
Глава тринадцатая. Очандиано
Пять дней продолжались упорные бои, в ходе которых нам удалось лишь немного потеснить горцев и пройти в общей сложности километров 10—12. Враг дрался с исключительным мужеством и яростью, каждый метр земли поливая своей и чужой кровью. Я уверен, если бы не поддержка артиллерии и не полное господство в воздухе немецкой авиации, мы бы не смогли пройти и это расстояние.
Силам франкистов удалось занять городок Очандиано, при этом в уличные бои бросили моих давних знакомых – регуларес. Однако, в городских схватках марокканцы показали очень низкие боевые качества: не умея ориентироваться посреди улиц европейского города, они зачастую становились лёгкой добычей басков. Те отступили лишь тогда, когда в город вошли рекете. А потери среди выходцев северной Африки привели к тому, что марокканцы озлобились и начали вымещать свой гнев на беззащитных, добивая раненых, нападая на пленных и терзая гражданских.
Моя же бригада все эти дни находилась на острие атак. Командование решило вывести её на переформировку в город. В уличных боях мы не участвовали, ровно как и не усмиряли озверевших регуларес. До определённого момента я смотрел на них, как на неприятных, но всё же союзников. До определённого момента…
…Меня вывел из состояния тяжёлой усталости истошный девичий крик. Моя «компания» расположилась на улицах в ожидании обеда; призыв о помощи, оборвавшийся руганью африканцев, заставил подорваться меня и ещё нескольких человек из числа рекете. Остальные наваррцы лишь немного насторожились, взяв в руки оружие, но, безусловно, они были готовы прийти на помощь в любой момент.
Картина истязания девушки, практически девочки, заставила зарычать от ярости: четверо марокканцев вытащили из подъезда упирающуюся горянку, бросили на мостовую. Один из них уже потянулся распускать завязки портков. Девчонка стремительно вскочила, но её тут же со смехом схватил один из африканцев. Басконка наотмашь ударила его по лицу, но сразу получила жестокий удар в живот. Бедняжка согнулась, не в силах издать и звука.
В этот момент моя группа подбежала к марокканцем. Право слово, не только я, но и наваррцы готовы были пустить в ход оружие. Но ведь регуларес были союзниками! Можно было угодить и под трибунал. Тем более, кроме этих четверых, на улице хватало и других вооружённых африканцев.
Мой гневный окрик заставил оглянуться только одного марокканца. Когда же я грубо схватил его за шиворот, он ловко вырвался, и со скоростью змеиного броска провёл укол в живот. Но я поднаторел в штыковых схватках, руки заученно среагировали, парировав выпад и с разворота угостив противника прикладом.
Остальные схватились за винтовки и взяли на прицел меня и наваррцев, однако и мои соратники вскинули карабины к плечу, целясь в регуларес. Взяли в руки оружие другие марокканцы, но уже и остальные рекете подошли к месту конфликта, готовые ответить огнём.
Понимая, что конфликт, начатый мной, может привести к большой крови, я решил выправить ситуацию самостоятельно. Отставив карабин, пригласил регуларес движением кулаков, демонстрируя, что хочу только драки. Начали изготавливаться и наваррцы, но жестами рук я остановил их, указав, что справлюсь и в одиночку.
Сильные и ловкие марокканцы обрадовались такому варианту развития событий. Заулыбались, также отложили оружие. Перебросились парой фраз на своём диалекте. Что же…
Конечно, моя лёгкая победа над их товарищем несколько озадачила их. Потому мой первый противник, не сомневаясь лукаво, попросту ударил меня ногой в пах, делая отвлекающие движения руками. Неспортивно. Я легко ушёл влево, подхватив рукой под щиколотку, и левой же ногой одним ударом высек его опорную ногу.
Пока первый марокканец падал на землю, я перехватил инициативу. Следующий противник пропустил молниеносный джэб в подбородок, его руки невольно поднялись к голове, и тут же тяжелейший кросс в солнечное сплетение сломал его пополам. Классическая боксёрская двоечка, правда, в «уличном» исполнении.
Третий африканец, яростно крича, прыгнул вперёд, замахиваясь для удара. Нырком уходя под бьющую руку, я контратаковал коротким хуком по корпусу левой, а разгибаясь, нанёс тяжелейший правый боковой в челюсть. Нокаут.
За спиной встревоженно загомонили: послышались яростные крики с обеих сторон. Я развернулся. Интересная картина: первый марокканец достал кинжал с изогнутым наружу клинком, мои наваррцы держат его на прицеле, а испанцы и африканцы с обеих сторон изготовились к бою.
