Глухой стон Хильперика спустя недолгое время свидетельствовал о том, что со служанкой дело закончено. Однако Берульф повернулся не сразу, а лишь после того, как босые ноги служанки прошлепали по каменным плитам пола, а потом скрипнула дверь, которую молодая женщина закрыла за собой. Хильперик, оставаясь в одной рубашке, налил себе выпить. Потом он протянул кубок и Берульфу, который охотно его принял. Герцог тоже был, как совсем недавно король, весь в поту и в крови, своей и чужой.
— Годвина нашли? — Хильперик посмотрел на Бепполена.
— Нет еще. Но убитых на поле много, а солнце уже садится…
— А где принц Мерове?
— Я проводил его высочество в его покои, как вы приказали.
— Я не видел его во время сражения. С ним все в порядке?
Берульф невольно усмехнулся, но усмешка исчезла, когда он увидел выражение лица Хильперика. Все время сражения Мерове оставался позади, с обозами. Кажется, он так ни разу и не обнажил меч. Но, конечно, это было не то, что королю хотелось услышать.
— Принц был ранен. Черт возьми, славный денек выдался! Я бы его не пропустил ни за что на свете!
Хильперик невесело улыбнулся. «А где ты был в другие, черные деньки, когда Зигебер осаждал меня в Турнэ?» — чуть не спросил он. Сколько людей предали его тогда, и сейчас они мертвы, или в бегах, или уже в Метце… Но многие просто исчезли. Берульф был как раз из таких. Конечно, у каждого теперь найдется уважительная причина…
— Нужно послать за королевой, — произнес Хильперик вслух, отгоняя эти мысли. — Пусть она возвращается сюда. Отныне Суассон всегда будет нашей столицей.
— К ее величеству уже отправили гонцов.
— Да, еще, Берульф…
— Сир?..
— Проследи за тем, чтобы мой сын оставался в своих покоях или, по крайней мере, не выезжал из города. Приставь к нему надежных людей. Они будут отвечать за него жизнью.
* * *
До самого прибытия в Мо Брунхильда не могла в это поверить. Больше недели продолжалось ее путешествие на борту большой лодки с парусом и веслами вниз по течению Сены от Руана до Парижа, и за все эти дни не было ни одного мгновения, когда она бы не опасалась за свою жизнь. Больше недели она почти не спала, лишь на пару часов погружаясь в дремотное оцепенение, сморенная усталостью, и в ужасе просыпаясь от самого легкого скрипа. Больше недели она не ела ничего, кроме хлеба — до такой степени боялась отравления, — и почти не выходила из шатра, который для нее соорудили на корме — боялась, что ее швырнут в воду. Однако ничего не произошло. Несколько стражников, составлявших ее эскорт, казалось, не интересуются ничем, кроме рыбалки и игры в кости. Они обращали на нее внимание лишь в те моменты, когда приносили ей еду и питье. Когда лодка пришла в Париж, командир стражников раздобыл крытую повозку, запряженную быками, и в ней, под не слишком надежным укрытием полотняных стен, Брунхильда проехала через лес, по дороге, ведущей из Парижа в Мо, где ее дочери были заключены в монастыре по приказу Хильперика. Повозка нещадно скрипела и, казалось, ехала по сплошным ухабам, но Брунхильда этого почти не замечала. Только сейчас, почти против воли, она ощутила первые проблески надежды. Может быть, ее и в самом деле не собираются убивать — иначе, зачем бы тратить столько времени? Может быть, ее действительно освободили?..
Брунхильда вновь увидела перед собой лицо епископа Претекстата, разгоряченное и взволнованное, который почти бегом преодолел расстояние от собора до замка и добрался до ее покоев, перешагивая через две ступеньки.
— Дочь моя, у меня хорошие новости! — воскликнул он, едва войдя в комнату (и в ушах Брунхильды все еще стоял его хриплый прерывистый голос). — Король согласился освободить вас. Возьмите с собой все что нужно, и вы сможете уехать тотчас же.
Начальник гарнизона Бепполен, войдя следом за епископом, подтвердил его слова кивком.
— Я приготовил лодку, — проворчал герцог. — Спускайтесь, когда будете готовы. Брунхильда подождала, когда он выйдет, и отвела епископа в глубь комнаты.
— Как такое могло случиться?
— Очевидно, из Метца явилось посольство после захвата Суассона, и король согласился на это добровольно.
Больше Претекстат ничего не знал — ни о том, кто были посланцы, ни о том, что именно они сказали, ни о настоящих причинах, вынудивших Хильперика согласиться на их требования. Но сейчас Брунхильду это не заботило, и она не заставила просить себя дважды, понимая, что нужно спешить, иначе король может и изменить свое решение. Она собиралась торопливо, словно воровка, предоставив епископу большую часть забот о своих шкатулках и сундуках — всё, что она прежде привезла с собой в заключение из Парижа.
Сейчас, проезжая через лес, всего через несколько месяцев после того, как она ехала этой же дорогой в обратном направлении — к Зигеберу в Париж, будучи в самом зените славы, королева могла, наконец, спокойно обдумать случившееся. Та поспешность, с которой совершался этот внезапный отъезд, сейчас казалась ей лишенной всякого смысла, если только речь не шла о заговоре. Ей создали видимость побега, чтобы потом с большим основанием вновь заключить ее под стражу, где-то в другом месте…
Однако по прибытии в Мо вооруженный отряд проводил ее до ворот женского монастыря, где содержались ее дочери, и оставил там одну, с ее скудным багажом.
Брунхильде понадобилось некоторое время, чтобы осознать, что солдаты уехали, а сама она по-прежнему жива. Люди, проходившие мимо, едва обращали на нее внимание, глядя порой с состраданием, но чаще — с презрением. Женщина ее возраста, оставленная вооруженными людьми у ворот монастыря, могла быть только женой-прелюбодейкой, или матерью внебрачного ребенка, или вдовой казненного преступника. О Брунхильде нельзя было подумать ничего иного, так была измята ее дорожная одежда и так робко она стояла перед воротами, не решаясь постучать. Наконец, она все же это сделала. Глаза ее были полны слез, сердце лихорадочно колотилось при мысли о том, что сейчас дочери окажутся в ее объятиях — или, напротив, она услышит страшное известие о том, что они мертвы.
В створке ворот распахнулось деревянное окошко, и в нем появилось суровое женское лицо. Не говоря ни слова, монахиня смотрела на королеву.
— Я… я Брунхильда, королева Метца и Остразии. Я приехала за своими дочерьми.
Ей показалось, что во взгляде монахини промелькнуло удивление, но она не была в этом уверена. Окошечко захлопнулось, потом послышался протяжный скрип, и ворота отворились. Не говоря ни слова (возможно, из-за обета молчания, мельком подумала Брунхильда), однако с почтением, сестра-привратница сделала ей знак войти, потом снова заперла ворота и повела королеву за собой к обители. Свой скудный багаж Брунхильда оставила у входа. Почти неосознанным жестом прижимая руки к груди — настолько она чувствовала себя грязной, — Брунхильда шла за своей проводницей, глядя лишь ей в спину и не замечая ничего вокруг, пока та не сделала ей знак сесть и подождать.
Через некоторое время послышался звонкий детский плач, и это вывело Брунхильду из оцепенения. Сестра-привратница вернулась в сопровождении настоятельницы, рядом с которой Брунхильда сразу же заметила маленькую хрупкую фигурку, вид которой вызвал слезы на глазах королевы. Ингонда, сияющая, горделивая и прямая, казавшаяся совсем взрослой в свои десять лет, держала на руках свою младшую сестру Хлодосинду, которая размахивала ручонками, пронзительно голося. Они выжили! Боже, как они были красивы!..
Брунхильда неловко поднялась, испытывая отвращение к себе за свой жалкий вид и грязную измятую одежду, но дочери тут же бросились к ней в объятия. Она тут же опустилась на колени, изо всех сил прижимая их к себе, не в силах произнести ни слова. Они долго оставались так, все вместе, одновременно плача, смеясь, целуясь; потом Брунхильда подняла покрасневшие от слез глаза к настоятельнице и поблагодарила ее кивком.
— Мы ожидали вашего прибытия, дочь моя, — сказала та. — Если вы пожелаете уехать, для отъезда уже все готово. И еще меня просили передать вам вот это…
Брунхильда взяла из рук настоятельницы пергаментный свиток, сломала восковую печать и быстро пробежала послание. Ее сердце сжалось, когда она узнала почерк Готико, а также прочитала между строк о его чувствах. Надежные люди ждут ее недалеко от монастыря, чтобы отвезти в Мелоден, во владения Гонтрана, где ее встретит Гондовальд с войском, чтобы сопровождать до самого Реймса. Там они будут под защитой Лу, графа Шампанского. Сердце Брунхильды учащенно застучало, когда она увидела имя Гондовальда. Если Готико доверил ему такую почетную миссию, это означало, что спасение Хильдебера завершилось благополучно и ее сын тоже жив и здоров. Брунхильда снова крепко обняла дочерей и разразилась рыданиями. Все опять становилось возможным.
