Но, прежде чем он успел прийти к какому-нибудь решению, карета остановилась, сидевший на козлах денщик отворил дверцу и проговорил:
– Приехали!
«Ну, будь что будет! – решил Елчанинов. – Впрочем, может быть, обойдется и так, что они не заметят друг друга».
– Погодите, посидите тут немного в карете! Я позову вас! – сказал он Станиславу и, оставив того в экипаже, вышел один.
Он застал Варгина в прежнем же положении на диване; возле него сидела леди.
– Пока все хорошо, – сказала она. – А у вас?
– У меня тоже все обстоит благополучно! – ответил Елчанинов, заглядывая в окно и видя, что его карета со Станиславом отъехала от подъезда, чтобы стать поодаль. – Давай! – крикнул он экипажу леди Гариссон и, обернувшись к ней, добавил: – Поезжайте сейчас в дом князя Верхотурова, к Вере Николаевне Туровской; она уже предупреждена обо всем и примет у себя Варгина. Я привезу его туда потихоньку, через оранжерею. Будут приняты меры, чтобы никто не знал об этом.
– Лучше этого придумать было нельзя! – проговорила леди. – Вера Туровская – моя знакомая. Но только как же? – вдруг остановилась она. – Ведь Вера, насколько я знаю, сама бывает в доме, где лежит маркиз. По всем понятиям, она его невеста, иначе нельзя объяснить такую близость между молодым французом и девушкой, а он всецело предан людям, от которых мы хотим спасти вашего приятеля.
– Да, она его невеста! – вздохнул Елчанинов. – Но не беспокойтесь! Ведь и вы в близких сношениях с теми же людьми, а между тем желаете сделать доброе дело! Не беспокойтесь за нее и доверьтесь ей.
Леди с минуту подумала.
– Впрочем, – пожала она плечами, – Туровская, укрывая у себя вашего приятеля, рискует сама и потому будет осторожна. Хорошо, я поеду к ней!
Она быстро накинула мантилью, надела шляпу и, кивнув головой Елчанинову, вышла, застегивая на ходу перчатки.
Едва прошло время, чтобы она успела миновать пространство от двери мастерской до кареты, как там раздался неистовый крик:
– Зосю, моя коханна! Але Зосю![2]
Елчанинов выглянул в окно; Станислав выскочил из кареты и рвался к экипажу леди, крича и махая руками, но карета леди Гариссон уже отъезжала, кучер с места погнал лошадей, и они помчались крупной рысью.
Станислав, словно обезумев, погнался было, но кузов кареты далеко уже покачивался впереди, и Станислав, видя свое бессилие состязаться с рысаками, вернулся и вопил во весь голос:
– Ратуйте, панове! Ратуйте! Але то – моя жена, моя Зося![3]
– Веди его сюда! – крикнул Елчанинов денщику. – Да заткни ему глотку.
Он вернулся к Варгану в беспокойстве, не испугал ли того крик, но художник лежал без сознания и ничего, казалось, не слышал.
Денщик буквально исполнил приказания начальства. Он ввел Станислава, одной рукой держа его за ворот, а другой крепко зажав ему рот.
– Тсс! – подняв палец, сказал Елчанинов и показал Станиславу на лежавшего Варгина.
Тот понял, что перед ним почти умирающий человек, опомнился и, кажется, пришел немного в себя.
– Закричишь еще – убью! – грозным шепотом сердито припугнул его Елчанинов.
Поляк затряс головой и, освобожденный уже от солдатского самодельного намордника, тихим голосом залепетал:
– Але якже ж, пан?[4] Я смотрю, какая хорошая карета стоит, спрашиваю у кучера, чья эта карета, он мне говорит: «Госпожи леди Гариссон». И вдруг выходит и садится в эту карету моя Зося, жена моя, одетая и вправду как богатейшая английская леди. Она была здесь, я знаю, что господин художник знает ее, потому что он нарисовал при мне ее профиль.
– Но я вовсе не знаю ее! – догадался ответить Елчанинов. – Если хотите расспросить про нее у художника, то прежде помогите сделать так, чтобы он был в состоянии говорить.
– А что с ним такое?
– Разве вы не видите, что ему дурно? Нужно отвезти его.
– В больницу? – подсказал Станислав.
– Ну, да, в больницу! – согласился Елчанинов, чтобы не вступать в дальнейшие объяснения. – Помогите мне сделать это! Я возьму его на руки, а вы поддержите ему голову! Осторожнее! Вот так!
И, говоря это, он уже подымал Варгина, а Станислав помогал ему, сразу подчинившись, как человек, по природе робкий и восприимчивый.
Они перенесли Варгина в карету и очень осторожно тихим шагом довезли его до оранжереи; дорогу извозчику показывал сидевший на козлах денщик, которому Елчанинов подробно объяснил, куда и как ехать.
В оранжерее были приготовлены носилки, и там ждал Максим Ионыч с двумя людьми. Последние помогли перенести Варгина из кареты, а Станислава, во избежание какой-нибудь новой выходки с его стороны, Елчанинов отправил с денщиком домой.
Леди Гариссон была уже у Веры, и когда Варгина по темной, густой аллее перенесли в приготовленную для него на нижнем этаже комнату и уложили на постель, она явилась и, оглядев больного, нашла, что ему пора дать второй прием капель из ее флакона.
Максим Ионыч, взявший уже под свое покровительство и Варгина, и Елчанинова, и даже саму леди Гариссон, принес ей воды; она капнула в нее всего одну каплю и влила в рот Варгину свое целебное средство, еще с большим искусством, чем прежде, потому что теперь он не мог глотать сознательно – он был в полумертвом состоянии.
Елчанинов следил за лицом приятеля, ожидая, какое действие произведут капли.
Прошло несколько томительных секунд; Варгин оставался таким же, как был. Леди тоже внимательно всматривалась в него.
И вдруг полуоткрытые веки дрогнули у Варгина и тихо опустились, губы сжались и сделались светлее.
– Ну, вот, – сказала леди, – теперь он заснет, это – великолепный признак! Нужно будет оставить его в покое. Теперь все идет лучше, чем можно было ожидать, – и она, облегченно вздохнув, обернулась к Елчанинову.
Тот, заметив ее взгляд, подумал:
«Ну, вот, она сейчас станет спрашивать меня про своего мужа, кто был этот человек и откуда я привез его в своей карете».
Но леди ничего не спросила и только произнесла холодно и спокойно:
– Мы можем оставить его и пойти наверх. Там нас ждет завтракать Вера Николаевна.
Вера ждала их наверху, в гостиной, в той самой, в которой она в первый раз принимала Елчанинова и где висел портрет со страшными глазами.
– Ну что? Привезли? – встретила она Елчанинова и сейчас же, обратившись к леди, спросила у нее по-французски, все ли идет хорошо.
Та ответила утвердительно и прямо заявила, что всякая опасность миновала и что, вероятно, больной поправится скорее, чем она думала, то есть завтра.
В это время дверь отворилась, вошел лакей и доложил:
– Отец Грубер; прикажете принять?
Вера взглянула на леди, потом на Елчанинова и, подумав немного, как бы вынужденная к тому против воли, ответила лакею:
– Просите!
В гостиной появился человек в черной католической рясе, в котором Елчанинов узнал патера, виденного им в доме на Пеньках и разговаривавшего там с управляющим леди.
– Я пришел поздравить вас с монаршею милостью, – заговорил он, обращаясь к Вере, – и с получением огромного наследства. – Произнеся это, отчетливо и ясно выговаривая каждый слог по-русски, Грубер поклонился слегка Елчанинову и с живостью протянул обе руки леди Гариссон. – И вы здесь, прекрасная леди? – начал было он по-французски, но она, смело глядя ему в глаза, остановила его:
– Вы можете говорить со мною по-русски, мой отец! Я уже настолько овладела этим языком, изучая его все время, пока я здесь, что могу изъясняться совсем свободно.
Грубер как-то искоса взглянул на нее, чуть заметно усмехнулся и, вскинув слегка плечами, ответил, поклонившись: «Я удивляюсь только вашим способностям!» – а затем обратился снова к Вере, придвигая стул и садясь:
– Итак, вы теперь богатая наследница?
– А разве это уже известно? Я сама только сегодня получила об этом извещение! – удивилась Вера.
Грубер качнул головой.
– О, будьте уверены, об этом уже знают в Петербурге теперь все! Такие вещи нельзя сохранить в тайне.
– Я думаю, в особенности от вас, отец, ничего не может укрыться, – заметила леди, опять взглядывая на патера в упор своими прекрасными миндалевидными глазами.
– Да-да, – вздохнул Грубер, – ничего не может быть тайно, что не стало бы явным! Все выйдет в свое время на чистую воду.
– Вашими бы устами да мед пить! – вдруг вступил в разговор Елчанинов.
Грубер, к которому он имел уже несомненное право питать враждебное чувство, зная о его делах, был ненавистен ему. Ему так и хотелось попросту сейчас уничтожить патера, виновника гибели Кирша и чуть было не погубившего Варгина.
«И он может так спокойно сидеть и разговаривать!» – невольно подумал он.
Грубер, как бы не замечая его слов, наклонился довольно фамильярно к леди и сказал ей немного покровительственным тоном:
– А я могу поздравить и вас! Вы очаровали всех на своем балу; он имел успех огромный, и не сегодня-завтра вы получите приглашение ко двору. Поздравляю!
