— Наши двинские умельцы мастерят гукоры[16] добротные, однако на другой манер. — Афанасий примолк, видимо, вороша память, и продолжал: — Припоминаю, твой батюшка, Алексей Михайлович, царство ему небесное, для сооружения «Орла» тож голландцев выписывал.
— Откуда сие ведаешь? — удивился Петр.
— Как же, государь, — оживился архиерей, — выпало мне в молодые годы на литургии служить, когда то судно в Дединове освящали. Митрополит мне благодетельствовал, всюду при себе держал.
Слушая архиерея, Апраксин неожиданно вспомнил далекое детство.
— Дозволь, отче, тогда ли боярин Ордин-Нащокин при сем деле состоял?
Пришла очередь удивляться Афанасию:
— Он самый. Тебе он ведом был?
— Привелось однажды, еще мальцом, с братцем Петром побывать в Дединове, полюбоваться государевым кораблем прозванием «Орел».
Петр прислушивался, не обрывал, когда кончили разговор, спросил:
— А пошто Ордин-Нащокин то дело не продолжал?
Архиерей знал и об этом:
— В ту пору, как «Орел» уплыл в Астрахань, боярин-то от дел отошел. Подле Алексея Михайловича в силу вступил Артамон Матвеев. Они-то с Афанасием Лаврентьевым натурами и видением дел не сошлись, распря между ними почалась. Государь взял сторону Матвеева, а Нащокин не уступил, в монастырь ушел…
Беседы с Афанасием протекали всегда за столом. Отпив вина, Петр то ли вопросил, то ли утвердил веско:
— В вашем-то крае дела корабельщицкие в почете.
— Как не быть, государь, — оживился Афанасий, — море для поморцев — дом родной. Оно их кормит, и обувает, и прибыток дает. Чай, в Белокаменной-то в торговых рядах немало нашей рыбки. Купцы иноземные, почитай, товары через Двину на всю Русь везут, отсюда же и наше добро к себе увозят. — Афанасий вздохнул. — Все бы ладно, государь, в нашем крае, да худо бывает другой год. Неурожай, хлебушка недостает, народишко голодает, не доживают многие свой срок, помирают.
Царь понимающе кивнул:
— На Руси, владыко, недород да мор тож частые гости. — И перевел разговор, спрашивая о своем: — Слыхал я, не токмо в Беломорье промышляют поморы?
— Оно так, государь. Китов бьют подле Груманта в океане, на тюленя ходят за Канин Нос к Ледовитому морю. Чаю, и по Двине до Вологды всюду наши поморы товары купеческие по воде везут. — Архиерей развел руками. — Рази в дальние страны не наладились хаживать. Видимо, срок не приспел.
Петр вскинулся:
— Погоди, придет время. Построим на будущий год судно и отправим с нашим товаром в Голландию. Глядишь, к тому времени и голландцы спроворят нам корабль на своих верфях. Об этом уже отписал Лефорт в штаты Нидерландские.
— Дай-то Бог, — просиял Афанасий, — нашему люду только б почать, дело это благословенное, доброе, отечеству во славу и пользу.
Встречались еще не раз царь и архиепископ, о многом судачили не по-пустому, по делу. Не осталось это без внимания и летописца двинского. «Великий государь изволил у преосвещенного архиепископа в доме хлеб кушати и с боляры и сержанты своими ближними. Во время кушанья великий государь с преосвещенным и боляры своими изволил милостиво и благоутешительно беседовать о царственных бытностях и о болярских и великих людях, также и о мирских простых людях и в работе пребывающих, и о домовном и о всяком здании многоразумно; также и о водяном путешествии морском и речном кораблями и всякими судами со многим искусством».
Подошел праздник Рождества Богородицы, а иноземные корабли задерживались. Апраксин отстоял с царем обедню в церкви Ильи Пророка на Кегострове. Петр сам читал вслух Апостола. После литургии Федор остался у царя, отмечали проводы части свиты в Москву.
Утром воевода провожал отъезжающих. К вечеру по заведенной привычке заехал на съезжую. Не успел выслушать дьяка Озерова, доложили, что прискакал стрелец с Мудьюга.
Ранним утром на Двинском устье показались долгожданные корабли. Бросили якорь, дожидаясь полуденного прилива, чтобы без опаски перейти через мели. Пришлось все отложить, идти на Моисеев остров. «Никак, сразу помчится на взморье, не утерпит», — подумал по пути воевода, поглядывая на тугие паруса. Так оно и оказалось.
Не дослушав Апраксина, Петр схватил кафтан и без шляпы, крикнув Меншикова, потащил Федора за рукав к шняке…
Все корабли оказались голландской постройки — трехмачтовые шхуны с косыми парусами и двухмачтовые бриги из Бремена и Гамбурга.
Петр весь день провел на шхуне. Щупал руками каждую снасть, карабкался по вантам на все три мачты до самого клотика. Спустившись на палубу, щупал, вертел руками блоки:
— Тебе ведомо, Федор, сей механизм надежную тугость производит. Припомни-ка наши худые блоки на Плещеевом. То-то мачты у нас там заваливались при ветре от худой тугости вантин.
В каюте капитана дотошно всматривался в карты. Обрадовался, когда увидел в полированной шкатулке шкипера астролябию.
— Сей угломерный инструмент мне знаком, — обрадованно сказал он капитану.
Капитан открыл красный полированный ящичек.
— Каждый добрый шкипер обязан знать свое место в открытом море. Для того служит хронометр и для сбережения точного времени в Англии изготовлен. Астролябия и хронометр первые помощники капитана.
До захода солнца Петр «щедро одарил капитанов и матросов». Тут же подозвал Лефорта и Апраксина:
— Сотвори, Франц, застолье славное, штоб сары[17] нас долго помнили. А ты, Федор, по сему случаю стрельцов наряди, пушечную стрельбу в их честь произведи.
До конца недели царь не сходил с прибывших кораблей, придирчиво изучал рангоут и такелаж, палубы и трюмы, разглядывал устройство и конфигурации парусов.
Капитан шхуны, удивляясь смекалистому ученику, на прощанье сказал:
— Ремесло моряка, ваше величество, дело весьма мудрое. Чтобы его познать, надобно многое знать и долго служить на корабле…
Несмотря на пристрастие царя к судам, Апраксин все-таки решился напомнить:
— Петр Лексеич, того, пора бы возвертаться, матушка-то убивается.
Несколько раз слезно молила Наталья Кирилловна сына поскорее закончить затянувшееся путешествие. Брат Петр сообщал воеводе из Москвы с почтой, что царица прихварывает, измучилась ожидаючи сына.
— Ведаю сам, дядько, — вздохнул, досадуя, тот, — завтра собираемся. Накажи Афанасию и приезжай сам на литургию к Илье Пророку.
У архиерея Апраксин застал гостя, архимандрита Соловецкого монастыря Фирса. Предвидя скорый отъезд царя, он привез ему, как было заведено, разные подарки.
Новость архиерей воспринял благодушно.
— Оно и по времени пора государю и о державе озаботиться. Чаю, в Москве-то бояре в дремоте пребывают, надо бы их встряхнуть. — Афанасий обратился к Фирсу: — Ну вот и твое время приспело. Укладывай свои подносы на карбас, поедешь с нами на Кегостров.
Прощальную обедню царь служил в полюбившейся ему церкви Святого Ильи Пророка. «Великий государь, — гласит летопись, — також в паперти у северных врат церковных изволил слушать божественную литургию. И по чтении Евангелия архиерей великому государю должное почтение отдал и рущие со архиереем. И великий государь у архиерея благословился и обычно целование сотвори. По сих великий государь пожаловал архимандрита соловецкого к руке. Архимандрит поднес великому государю икону соловецких чудотворцев на окладе да святую просфору и святую воду, книгу жития и службы чудотворцев и лестовки — подавали казначей архиерейской да ключарь. Великого государя поддерживал боярин князь Б. А. Голицын, а иныи боляре в слушании литоргии в церкви стояли. Литоргию служил тоя церкви священник. По заамвонной молитве ключарь подносил по чину архиерею антидор, а иподиакон — теплоту, и великий государь от руку архиерееву по чину антидор принимал и теплоту кушал, такоже и боляра».
Во вторник 19 сентября распогодилось на бабье лето. Петр расставался с Архангельским городом. На свою шняву он взял воеводу с дьяком и «гостя», начальника таможни Алексея Филатьева. За царем следовала на трех карбасах свита. Вдоль пристани, городского берега выстроились стрелецкие полки. Палили из пушек и пищалей. Когда процессия поравнялась с архиерейским домом, певчие запели государю многолетие. От берега отвалила шняка с архиереем.
— Прими наши дары, государь, путь дальний, не обессудь.
«И великий государь хлебы, и рыбу, и пироги приказал принять любезно, и архиерея изволил принять к себе в судно, а хлеб и рыбу указал отвести на кормовое судно. Архиерей с государем до архангельского монастыря (собора) путешествовал, и оттоле изволил государь по молитве и по прощении отпустить архиерея в дом архиерейской, с ним же воеводу, дьяка и гостя: а сам великий государь отпустя их, изволил Богом сохраняем шествовать в путь свой. Архиерей же пришед в дом свой кушал хлеба с воеводою».
