В кухне заготовлялись говядина, баранина, свинина и все виды приправ. В печах выпекались пироги, начиненные лучшими сортами ароматизированного мяса, украшенные королевскими символами. Стол должен был ломиться от разносолов, иначе я сочла бы недостойным принимать у себя королеву. Королева сама, я знала это по опыту, ела крайне мало. Однако я не должна была ударить в грязь лицом. Я приказала выкатить из погребов бочки с лучшим вином. Уолтер гордился своими винными погребами, куда доставлялось вино из Италии и Ливана.
Я бы не допустила слухов о себе, что я плохо принимала королеву.
В течение всех тех дней музыканты разучивали мелодии и песни, которые пользовались успехом у королевы. В Чартли редко бывали такая суматоха и такое возбуждение.
Филип Сидни был идеальным гостем, его непринужденные манеры и очарование сделали его любимцем моих детей. Прислуга также любила его.
Он читал детям длиннейшие поэмы, которые, боялась я, могут наскучить мальчикам, но, к моему удивлению, даже юный Уолтер сидел смирно и слушал чтение.
За столом он пересказывал им истории из своей жизни, которые очень увлекали детей: истории о днях, проведенных в Шрюсберискул, в Оксфорде и в Крайст Черч, а также о том, как отец послал его продолжать образование на три года на континент. Пенелопа в таких случаях, положив локти на стол, слушала, будто в трансе, не отрываясь. И я думала в эти моменты, глядя на дочь, что я бы очень желала, чтобы Филип стал ее мужем. Нужно обязательно рассказать об этом Уолтеру, когда тот вернется.
Некоторые из приключений Филипа были легкими и веселыми, про другие этого нельзя было сказать. В Париже он жил в доме английского посланника, когда случилось несчастье в Варфоломеевскую ночь. По ночам и рано утром он слышал звуки набата, а выглянув в окно, видел расправы католиков над гугенотами, ужасные сцены убийств и кровопролития.
— Та ночь, — говорил Филип, — стала кровавым пятном в истории Франции — и это никогда не забудется.
И Филип искусно обратил эту историю в небольшой урок терпимости к мнению других, а дети слушали так внимательно, что я была изумлена. А затем он рассказал им о празднествах и развлечениях, которые мы только что оставили в Кенилворте: о волшебных ночных зрелищах на озере, о выступлениях мимов и акробатов, танцоров и актеров. Все это было рассказано так, как будто я видела это наяву.
Он часто и с любовью говорил о своем дяде Роберте. Дети и до того нередко слышали о всемогущем графе Лейстере. Имя его было известно повсюду. Я надеялась только, они еще ничего не знали о скандалах, связанных с этим именем, а если слышали, то им хватит разума не говорить об этом при Филипе. Было ясно, что Филип почитал своего знаменитого дядю как божество, и мне было приятно, что такой, безусловно, достойный человек, как его племянник, создаст совсем иной образ Роберта, чем тот, что создают сплетни и грязные слухи.
Он рассказал нам, как искусно обращается его дядя с лошадьми.
— Вы же знаете, он стремянной королевы и был им с начала ее правления все время.
— Когда я вырасту, — провозгласил мой сын Роберт, — то я буду стремянным королевы.
— Тогда не остается ничего лучшего, чем последовать примеру моего дяди Лейстера, — сказал Филип Сидни.
Он рассказал нам кратко даже об искусстве обращения с лошадьми, которым владел его дядя и которое он мог наблюдать. В практике дяди были специальные французские приемы, доведшие его искусство до совершенства. После Варфоломеевской ночи Лейстер вызвал некоторых французских объездчиков лошадей, которые потеряли в ту роковую ночь и хозяев, и заработок, однако они были, как сказал Роберт, чересчур высокого мнения о себе и требовали чрезмерной платы.
— Тогда, — продолжал Филип, — мой дядя решил поехать за объездчиками в Италию. Они не столь заносчивы, как французы. Во всяком случае, мало есть на свете людей, которые могли бы научить моего дядю обращению с лошадьми.
— Королева собирается выйти замуж за вашего дядю? — спросила вдруг Пенелопа.
Наступила тишина. Филип смотрел на меня.
— Кто мог сказать тебе, что она собирается? — спросила я.
— Ах, миледи, — с укоризной отвечала за нее Дороти, — все об этом говорят.
— О высокопоставленных людях всегда были и будут слухи. Самое достойное — постараться не слушать их и не верить им.
— А я думала, нам следует все видеть и слышать, что нам говорят, и никогда не закрывать ни глаза, ни уши, — настаивала Пенелопа.
— Уши и глаза должны быть открыты для правды, — высказался Филип.
И он продолжил рассказ о своих приключениях в чужих странах, и дети, как всегда, слушали его как зачарованные.
Позже я увидела Филипа с Пенелопой гуляющими в саду и еще раз подумала о том, как они наслаждаются обществом друг друга, несмотря на то, что Филип — молодой человек за двадцать, а Пенелопа — девочка тринадцати лет.
В день ожидаемого прибытия королевы я была в нетерпении. Как только должна была показаться кавалькада — а впереди должны были ехать скауты, чтобы дать мне знать — я с сопровождением должна была выехать вперед.
Я получила предупреждение. Одета я была в красивую накидку из темно-красного бархата и того же оттенка шляпу с пером кремового цвета. Я знала, что выгляжу эффектно, и не только из-за элегантной одежды, но и из-за слабой пунцовой окраски щек и блеска в глазах: мне достаточно было мысли, что вскоре Роберт будет здесь. Я причесалась очень просто, но один локон был спущен на плечо по французской моде и привлекал внимание к естественной красоте моих волос, что было моей гордостью. Это будет контрастировать с напыщенным стилем причесок королевы — завитыми кудрями и шиньонами. Я была намерена выглядеть гораздо моложе и красивее ее, что было несложно, ибо так оно и было, несмотря на все ее великолепие.
Я встретила кавалькаду королевы на полпути к замку. Роберт ехал подле королевы, и я вновь не смогла устоять против его магнетизма — мое желание было превыше всех иных, мне хотелось лишь быть с ним и любить его.
Его камзол в итальянском стиле, украшенный рубинами, накидка на плечах того же глубокого винного цвета, шляпа с белым пером — все было небрежно-элегантно. Я едва заметила фигуру королевы рядом с ним, которая благожелательно мне улыбалась.
— Добро пожаловать в Чартли, Ваше Величество, — сказала я. — Боюсь, вы найдете мой замок убогим после Кенилворта, но мы сделаем все возможное, чтобы развлечь Вас — в манере, возможно, недостойной королевы.
— Ну что вы, кузина, — сказала она, поравнявшись со мной, — вы так хорошо выглядите и, по-видимому, в отличном настроении, не правда ли, милорд Лейстер?
Милорд Лейстер устремил на меня взгляд, который можно было бы перевести единым словом: «Когда?» Вслух он произнес:
— Леди Эссекс действительно прекрасно выглядит.
— Это оттого, что развлечения в Кенилворте оживили и омолодили всех нас, — отвечала я.
Королева нахмурилась: она не любила напоминаний о том, что уже немолода. Ее надлежало воспринимать как вечно молодую. Именно в таких вопросах неожиданно проявлялась ее забавная женская глупость. Я никогда не могла понять этого в ее натуре. Но одно было ясно: она полагала, что если будет вести себя как вечно юная особа и вечная красавица, сохраненная некоей алхимической субстанцией, то весь мир поверит в это.
Я поняла, что должна быть очень осторожна, однако присутствие Роберта действовало на меня как крепкое вино, и это было трудно: я стала беспечна и дерзка.
Мы втроем ехали во главе кавалькады: я — с одной стороны от королевы, Роберт — с другой. Это было символично.
Она задавала мне вопросы о состоянии земель, о моем поместье, что показывало редкий интерес и знания вопроса. Королева была очень любезна и сказала, что замок производит прекрасное впечатление своей ухоженностью и внушительностью башен.
Апартаменты удовлетворили ее. Лучших во всем замке было не найти: мы с Уолтером занимали их под спальню, когда он бывал дома. Полог кровати был тщательно отреставрирован, а настил из душистых трав придавал помещениям свежий аромат.
Еда была великолепна, а прислуга, возбужденная и восхищенная визитом королевы, наперебой старалась угодить ей. Она обращалась с ними, по ее традиции, милостиво, и они готовы были пасть ниц перед ней. Музыканты играли ее любимые мелодии, а я подстраховалась, чтобы пиво было не слишком крепким.
Она танцевала с Робертом. Однако и я, как хозяйка, танцевала с ним несколько раз. Королева не позволила бы ему танцевать сколько-нибудь долго с другой.
Он крепко пожимал в танце мою руку, и его пожатие было исполнено смысла.
— Я должен видеть тебя, — проговорил он, обратясь в то же время к королеве и улыбаясь ей.
С рассеянным выражением я отвечала, что мне также нужно многое ему сказать.
