А угоститься за чужой счёт — и не преступление вовсе, не так ли, судари и сударыни?
— Каким людям на Москве головы посносили?! Канцлеру Висковатому да казначею Фуникову! Боярам да дьякам лучшим!
Вот новости!
Молчан прижался к стене, вслушиваясь в пьяную болтовню.
О новых казнях в Москве Андрей ещё не знал.
Серьёзные головы полетели, не иначе как новгородское дело продолжение получило.
— Брат у меня зарублен был на Поганой Луже, слышите, суки? Брат родной, старший! Защищал меня, когда в свайку играли с арбатскими... Не жить Ироду этому! Вернусь — зарежу! Как посольские поедут отчёт давать, так и зарежу!
Марта принесла огромный поднос. Стол перед и без того пьяным стрельцом оказался уставлен бутылками и кувшинами с напитками, тарелками и блюдами — мясо и овощи, судари мои, от запаха одного слюной изойти можно, Марта для хороших гостей расстаралась, оцените!
— Нехристи нерусские, — рыгнул стрелец, разливая по глиняным стаканам пенящийся эль. — А ну, пейте за упокой души невинно убиенных! Не чокаясь, свиньи, и без ора! Ненавижу... Всех ненавижу! Зарежу его, вернуться бы только... Государь, мать его!.. Убью!
Дальше можно было и не подслушивать.
Итак, посольский. Стрелец. Брат казнён в Москве, на Поганой Луже. У стрельца на правой щеке — след сабельного удара.
Примет достаточно, чтобы опознать и заковать в кандалы ещё здесь, в Англии, до отъезда.
Надо только расплатиться с Благочестивой Мартой, вывести лошадь из конюшни и гнать к порту, искать корабль, идущий в Московию.
Или — нет. Корабль, вероятно, уйдёт из Бристоля. Искать надо посольство московитов, а это — дело техники, Молчан до рассвета справится, и стрелец окажется в оковах, даже не протрезвев.
Андрей подозвал Марту, высыпал в протянутый пухлый кулачок горстку серебра. Постоял ещё на лестнице, выслушивая пьяные обещания убить русского тирана.
И вернулся к Нари, сопровождаемый хозяйкой заведения.
На подносе у неё на сей раз было гораздо меньше снеди, чем оказалось перед стрельцом, но Молчан и не собирался плотно ужинать, не за тем сюда ходил.
— Лучшей женщине — лучшая еда, — сказал Андрей, когда Марта, понимающе улыбаясь, закрыла за собой дверь.
— Вина и мужчину, — откликнулась Анарда.
Она подошла к подносу, налила вино в два стеклянных бокала, взмахнула гривой рыжеватых волос.
— Ты не против?
Молчан был не против.
Утром он оставил Нари спящей, постаравшись одеться как можно тише.
Благочестивая Марта расплылась в улыбке, получив приятно звякнувший мешочек.
Выглядела хозяйка борделя так свежо, словно и не металась всю ночь от клиента к клиенту.
Что не скажешь о московите, вымотанном и истомлённом.
Тем не менее, ехал Молчан не спать, но к дому сэра Френсиса Уолсингема.
Слуга в чёрном, знавший московита в лицо, провёл того в приёмную, сообщив, что хозяин недавно встал и ещё не завтракал.
Сэр Френсис вышел запросто, ещё в халате.
Но глаза руководителя тайной полиции королевы смотрели ясно и цепко.
Ещё раз доказывая истину, что жизнь семейная приумножает годы, в то время как распутство их сокращает.
— У вас новости, сэр Эндрю?
Уолсингем, не тратя времени даром, сразу перешёл к делу.
— Прошлой ночью я стал свидетелем интересного, как я думаю, разговора.
Сэр Френсис даже не улыбнулся, услышав, что разговор был подслушан в борделе. Внимательно вникал в подробности, заставил повторить приметы стрельца.
— Почему вы решили, что мне станет интересен этот, не лишённый театральности, монолог?
— У вас, как и у милорда Сесила, — ответил Молчан с поклоном, — есть интересы в Московской компании.
Не спросил, а отметил как факт, подумал сэр Френсис. Многое замечает. И далеко пойдёт... если, конечно, мы ему ноги не подрежем... или голову...
— Мне показалось, что нашим торговцам в Московии пригодится такая информация. А как ею распорядиться — воля ваша, сударь!
«А ведь он уже считает себя англичанином, — подумал Уолсингем. — Хороша оговорка — наши торговцы!»
— Я доволен вами, сэр Эндрю! Можете сегодня не ходить на службу. Мне кажется, почтенный доктор Ди обойдётся на какое-то время без няньки. Отсыпайтесь, сударь, скоро у нас будет много работы.
— Благодарю, сэр Френсис.
Откланявшись, Молчан поехал к себе на постой.
Отмечая цепким взглядом, как неизменными тенями следуют за ним двое, прилипшие ещё у борделя. Вели его хорошо, но опыт, полученный в Разбойном приказе под началом Грязного, оказался полезен. Андрей знал, что за ним следят, но не делал попыток уйти от присмотра.
А какой смысл? Кто мог за ним следить?
Только люди, у которых был общий с ним самим хозяин. Уолсингем.
Этой ночью Андрей увидел, схоронившись у распахнутого окна, как собутыльники выводили из борделя упившегося до бесчувствия стрельца. Как бережно его посадили в седло, и ещё два всадника медленно тронулись, страхуя качающегося в седле пьяного.
Стрельца специально подвели к Молчану, это было ясно. Проверка, и не такая уж тонкая, явный экспромт.
Но стрелец был настоящий, да и история его внушала доверие.
В Москву поедет человек, решившийся убить царя, но Молчан не предупредит никого из своих.
Он мог уйти от слежки. И раскрыть себя — ведь честному человеку нечего скрывать. Провалить дело, ради которого с таким трудом и тщанием вживался в чужую жизнь.
Молчан припомнил, о чём говорил перед отъездом с Умным. Не Ивану Васильевичу он служил за три моря от Руси, но — Родине.
А царь... Неужто его охранить некому? Зачем тогда опричники, зачем рынды?
Да и разве Господь допустит смерть Своего помазанника?
А допустит — так по грехам царским.
Поэтому Андрей спокойно доехал до своего нового жилища и безмятежно проспал, к зависти соглядатаев, целый день, проснувшись только к ужину.
* * *Через сорок дней Елисей Бомелий сообщил царю Ивану Васильевичу, что было видение.
Один из посольских стрельцов, вернувшихся из Англии, задумал немыслимое — убить своего государя.
Опознать злодея будет просто, по сабельному шраму на щеке — Бог шельму метит. Да ещё Бомелий узнал в том видении, что старшего брата этого стрельца предали смерти во время казней на Поганой Луже.
Стрелец Антон Маталыгин был схвачен на подъезде к Москве, отвезён в пыточную Опричного дворца и во всём признался. После чего побит кнутом и, по вырыванию ноздрей, сослан на вечное поселение в Бобруйск.
Иван Васильевич ещё больше уверовал в необычные способности и силу иноземного волхва.
Сам же Бомелий не пожалел, что передал кошель с золотыми флоринами гонцу Московской компании, намного опередившему неспешно двигавшийся через северные русские земли посольский обоз и передавшему лекарю письмо с важной информацией.
Подписано письмо было просто: «МАВР».
ёдор Басманов получил от государя жизнь, оплаченную страшной ценой. Казнить отцеубийцу — дело Божье, Иван Васильевич решился лишь на высылку бывшего любимца на Белоозеро, и не в монастырь даже, а в вотчину, под неусыпный надзор.
На ком вина за прегрешения таких, как Басмановы? Не на царе ли, не сумевшем разобраться в людях, предугадать, как изломает души безграничная власть опричника?
Можно ли предсказать будущее, чтобы управлять им?
Священники только мотали головами, говоря, что неисповедимы пути Господни.
И лишь Елисей Бомелий, кто по ангельскому благословению, как считал государь, снял клеймо бесчестия с опричного братства, снова взялся помочь.
— В желании увидеть будущее нет ничего богопротивного, — шептал иноземец русскому царю. — И Иисус предсказывал! Помните, Петру на тайной вечере — «Ещё трижды не прокричит петух, как ты трижды предашь меня», да и Иуде...
Иван Васильевич кивал, вспоминая.
Был истово верующим. И как христианину не поверить доводам, опирающимся на Святое Писание?
Вот беда только, не понимал государь, что верит сейчас не слову Божьему, но домыслам и истолкованиям чёрного мага.
В слепой вере нет ничего хорошего. Умница Тертуллиан воскликнул когда-то: «Верую, потому что абсурдно!» Для этого надо понять абсурд. Надо думать и оценивать.
Уверовать в Бога — значит возвысить душу.
А Иван Васильевич уверовал в человека.
Посмотрим, что будет дальше.
— Я знаю много способов для гадания и предсказаний. Но не все достойны вашего величества, — продолжал шептать Бомелий. — Вот, к примеру, чтение будущего по поведению либо внутренностям животных. Так, в императорском Риме предсказывали исход грядущей битвы, наблюдая за священными петухами. Однако уже почтенный Цицерон в трактате «О дивинации» утверждал, что языческие жрецы жульничали, по нескольку дней перед гаданием не кормили птиц, отсюда — и благополучный для Рима исход предсказаний.
