много войн, знаю, что кровавая война значит, умею ценить благословления мира; поэтому я желаю, чтобы мы забыли наши кривды и, жертвуя их Богу, положились на переговоры. Сколько же раз стоящие напротив друг друга отряды, мудрое слово сдержало и простило? Я хочу мира! Хочу! – повторил смело.
Его заглушили криком.
Теттинген, комтур эльблонгский, и Швелборн, бросились с поднятыми кулаками на старца.
– Нужно тебе было, старый болван, – воскликнул он, – сидеть дома и за больными смотреть. Для войны-то ты непригоден: зачем же ты сюда прибыл?
Невозмутимый Венде стоял спокойно.
– Я прибыл с тем, чтобы бороться с другими, когда прикажут, и пасть, когда потребуется, – сказал он громко. – Совет мой был здравым советом, мир превозношу над войной; я повторяю, что пока есть хоть слабая надежда избежать пролития христианской крови, я предпочитаю переговоры, чем рваться на оружие. Да, я советую мир, я желая мира, но если Бог решит иначе, стану мужественно и умереть сумею; смотрите, чтобы вы с поля боя не бежали, несмотря на ваших молодых волонтёров.
Теттенген весь затрясся и грозила ссора, когда старый Шибор из Шиборжич, до сих пор молчавший, начал говорить.
– Ия, – добавил он. – Я старый солдат, сражался всю жизнь, не страшась войны: всё-таки не отвергал бы мир, когда возможно.
Великий магистр обернулся к нему с насмешливой полуулыбкой.
– В ваших устах объясняется речь, – сказал он иронично, – вы поляк, мы знаем, что ваш род из Куйявской земли происходит; вы говорите за своих из-за того, что за них боитесь: но ни Орден, ни я не согласимся на мир позорный, ножём у горла вытянутый. Нет! Нет!
Шибор немного отошёл.
– Кажется мне, – отозвался он, – что не для Польши, но для вас самих я желал добра и желаю: никогда не годится христианину согласие и примирение отталкивать.
– Позвольте, – ответил Ульрих, по-прежнему насмешливо, – что и мы тоже что-то в христианских обязанностях должны знать.
– Вы все восхваляете Ягайлову мощь, – прервал великий комтур, – мы знаем её! Мы знаем из чего выросла и что значит; но вы не знаете мощи Ордена, который по целому миру растягивает свои сети, который от Иерусалима доходит до Мариенбурга и за Двину, который имеет в Германии тысячи союзников, в королях – защитников и опекунов, в Наивысшем пастыре – своего главу. С мощью Ордена никакая другая мериться не может. Пусть Ягайло дрожит: земель забранных когда-то и завоёванных во имя креста вырвать у себя не дадим, а за ущерб он должен новыми уступками заплатить.
Мерхейм зааплодировал, другие вторили. Великий магистр добавил в конце:
– О мире речи уже нет и быть не может, о чём другим советуем! Король Сигизмунд должен нам опеку и помощь: он обещал её…
– Да, – ответил Тара, – но услуга, какую он вам предоставляет, взаимно оплачивается. Король нуждается в той сумме, о которой просил.
– И объявит войну королю польскому? У вас есть же письма с объявлением? – спросил магистр.
– Есть, – ответил Тара.
– Мы хотели бы их видеть, – прибавил магистр.
Шибор немного вздрогнул.
– Ваша милость всё же можете нам поверить, что мы рассказываем от имени короля Сигизмунда – не лож. У нас есть письма объявления войны и поручение отправить их в то время, когда сорок тысяч червонных золотых будут нам выплачены.
Магистр усмехнулся.
– Значительная сумма для Ордена, – ответил он, – но честь слишком велика, что мы можем ею служить королю, чтобы о ней торговались. Следовательно, мы заплатим тут сразу двадцать, столько же ожидает вас в Гданьске.
Казначей дал знак согласия.
– Лишь бы мы письма имели, деньги ожидают готовые, – добавил он, потрясая связкой ключей у ремня.
– Значит, дело закончено, – сказал Тара.
– Но мы должны видеть письма! – сказал магистр. – Дабы их силу мы могли оценить.
Тара и Шибор посмотрели друг на друга и пошептались; последний вышел из шатра.
– Иду, – сказал он у двери, – Петра Корцбога к королю отослать, а письма вам для прочтения принести. С чем же Корцбог отбудет?
– С войной! С войной! – крикнули толпы комтуров, поднимая руку. – Пусть объявит кровавую борьбу.
– Мы унизим этого гордого язычника, – воскликнул Швелборн, – с ним и с его родом ящериц борьба никогда не кончится; наконец нужно той гидре головы поотрезать до последнего. Ненавистное племя идолопоклонников без чести и веры!
Некоторые вторили Швелборну, иные молчали. Магистр беспокойно ходил. Через секунду вошли Шибор и Корцбог, неся шкатулку. Этого Корцборга крестоносцы, хоть должны были принять в лагере, равно как Шибора преследовали неприязненным взглядом. Был это человек незаметный с лица, но большого сердца, молчаливый и опытный; таким образом, он мало говорил и вмешивался, что увеличивало неприязнь к нему.
– Господин Пётр, – обратился к нему Шибор, – уже дольше вам тут ждать не придётся, на мир надежда пропала; итак, несите от нас королю слово сожаления, что мы ничего сделать не могли.
– Нет причин плакать! – шепнул Пётр.
Его улыбка и равнодушие до наивысшей степени возмутили крестоносцев, которые гонялись за ним гордыми глазами.
– Да, – воскликнул орденский маршал, приближаясь к шляхтичу. – Скажи своему королю, что мы несём ему войну, а с нами Бог!
Он указал на свой крест, вышитый на плаще.
Корцбог слегка поклонился, ничего не отвечая, и, преследуя глазами собравшихся, медленно вышел из шатра.
Венгерские паны остались уже только для получения обещанной платы, не вдаваясь больше ни в какие переговоры о мире. Тем внимательней стали при получении целой суммы, что для них будущее Ордена было достаточно сомнительным. Война, на какую собирались, обещала израсходовать огромные сокровища, о каких у крестоносцев рассказывали. Повсеместно в то время ходили вести, что одна из круглых башен Мальборгского замка была засыпана золотом, которое туда корками и мешками выгружали. Может, сами монахи распространяли эти новости для придания ещё более высокого понятия о мощи Ордена, чем она была на самом деле.
Вся старейшина, составленная из самых известных немецких родов, гордая, считающая себя представительницей мощной Империи и Христианства, недооценивала собранной толпы рыцарства, над которой насмехаться следовало для правил хорошего тона.
Только старцы, которые не раз уже испробовали битвы с Ягайлой и Витольдом, некоторые пограничные комтуры, лучше знающие Польшу, были другого убеждения. Венде, комтур гневский, имел за собой много других; но те все предпочитали молчать, чтобы обвинению в трусости не подвергаться.
Второго дня, когда Шибор из Шиборжич собирался принять обещанные деньги, около полудня вбежал один из братьев с сияющим лицом и начал панов венгерских просить, чтобы шли в шатёр великого магистра, так как тот хочет сообщить им интересную новость. Поведав это, он ушёл, словно избегал, не желая больше подвергаться
