дом, или в подношениях, которые он раздавал всем нуждающимся, молившимся за успех в его делах или за него лично, или в благородстве и порядочности, готовности прийти на помощь друзьям и знакомым, которую он считал своим долгом, чем-то вроде опеки, пропитанной любовью и верностью. Они были тоже верны ему, но лишь когда того требовала необходимость — будь то совет, заступничество или какая-то услуга в разных рабочих, хозяйственных делах, а то и в лично-семейных, вроде помолвки, брака и развода. Да-да, он охотно возложил на себя эти обязанности, и исполнял их безвозмездно — только по любви — и был посредником, представителем кадия по брачно-семейным делам и адвокатом, и выполняя их (несмотря на всю их тяжесть), всегда считал, что жизнь полна радости и ликования.
Этот человек, которого природа столь щедро наделила социальными добродетелями, таил их в себе, как будто проявить их было для него огромной мукой. Он был достойной персоной, а когда погружался в собственные мысли, та стыдливость, что охватывала его в присутствии других, улетучивалась, и он долго наслаждался своими достоинствами, предаваясь тщеславию и самолюбованию. Потому-то он с истинным восторгом и стал вспоминать упрёк своих дорогих друзей и приглашение Умм Али-сводницы к радости и удовольствию, до тех пор, пока его уединение не нарушило острое сожаление. Он сказал себе:
— У госпожи Нафусы есть преимущества, которые нельзя сбрасывать со счетов… Её многие желают заполучить, но она захотела меня, меня… Однако я никогда не женюсь ещё раз. Это давно решённое дело, и она не из тех женщин, которые согласятся иметь отношения с мужчиной без женитьбы… И как нам встречаться?.. Если бы она подвернулась мне в другое время, не сейчас, когда австралийцы повсюду преградили все пути… Навязались они на нашу голову! Увы!
Его мысли прервал остановившийся у входа в лавку экипаж. Он с любопытством поднял глаза и увидел повозку, накренившуюся под тяжестью крупной женщины, которая медленно вышла из неё, насколько это позволяли ей складки её огромного и жирного туловища. Но сначала на землю ступила её чернокожая служанка, протянувшая руку своей госпоже, чтобы та оперлась на неё, спускаясь. Госпожа испустила глубокий вздох, словно обременённая тяжким грузом, и собираясь с силами, чтобы опуститься, вся затряслась, и сделала шаг в сторону лавки. Её служанка громким голосом — точь-в-точь заправский оратор — объявила о приходе своей госпожи:
— Молодой человек, пропустите госпожу Зубайду, царицу мира.
У Зубайды вырвался смешок, похожий на воркование голубки, и обращаясь к служанке обманчиво угрожающим тоном, она сказала:
— Да помилует тебя Аллах, Джульджуль… Царица мира!.. Разве такая добродетель, как скромность, тебе не знакома?
К ней тут же поспешил Джамиль Аль-Хамзави, оскалив зубы в широкой улыбке со словами:
— Добро пожаловать, нам следовало бы посыпать землю песком перед вами.
Ахмад встал, внимательно изучая её взглядом, в котором сквозили изумление и задумчивость, а затем, заканчивая слова приветствия своего помощника, произнёс:
— Да нет же, хной и розами. Но что же мы можем сделать, когда удача сваливается на нас так неожиданно?
Ахмад увидел, что его помощник собирается принести ей стул, но опередил его, сделав широкий шаг, который был больше похож на прыжок, и тот отошёл в сторону, маскируя улыбку на губах. Ахмад собственнолично подал ей стул, указывая ладонью, словно говоря: «Прошу вас». Однако ладонь его раскрылась — возможно, он даже и не почувствовал это — из последних сил, выпустив что-то, что он зажал пальцами, пока рука не распрямилась, словно веер. Возможно, он ощутил это, когда раскрыл свою ладонь и образ её огромного зада поразил его воображение: как он заполнит собой весь стул, переливаясь по обеим сторонам. Женщина поблагодарила его улыбкой. Лицо её, не покрытое хиджабом, было бледным. Она уселась на стул в своих сверкающих украшениях, и повернулась к служанке, сказав, обращаясь на самом деле не к ней, а к другому собеседнику:
— Разве я не говорила тебе, Джульджуль, что нет причины, что бы заставила нас добираться в эти края купить то, что нам нужно, когда есть такой роскошный магазин?
Служанка подтвердила слова своей госпожи:
— Вы, госпожа моя, как всегда правы. Поэтому-то мы и ходим так далеко, а ведь у нас есть великодушный господин Ахмад Абд Аль-Джавад!..
Госпожа наклонила голову, словно её напугало то, что сказала ей Джульджуль, и бросила на неё порицающий взгляд, затем вновь поглядела на Ахмада и на служанку, словно затем, чтобы взять его в свидетели упрёка, и сказала, пряча улыбку:
— Какой стыд!.. Я тебе говорила о магазине, Джульджуль, а не о господине Ахмаде!..
Проницательное сердце Ахмада почуяло, что благодаря разговору с этой женщиной атмосфера стала вполне дружелюбной, и в присущей ему бодрой манере инстинктивно подключился к нему, пробормотав с улыбкой на губах:
— И магазин, и господин Ахмад — это одно целое, госпожа.
Она кокетливо вскинула брови и ласково упрямясь, сказала:
— Но мы хотим магазин, а не господина Ахмада.
Казалось, что Ахмад был не одним, кто почувствовал приятную атмосферу, созданную дамой. Джамиль Аль-Хамзави то торговался с клиентами, то поглядывал украдкой на тело певицы, пока клиентки принялись осматривать товары, чтобы иметь возможность пройти туда-сюда перед дамой. Однако казалось, что её благословенный приход в магазин уже привлёк к себе взгляды некоторых прохожих. Ахмад попробовал подойти поближе к женщине и встать у двери, закрыв её своей широкой спиной от незваных гостей. Но даже это не заставило его забыть о чём они говорили, и, продолжая прерванный разговор, он сказал:
— Так уж рассудил Наимудрейший Аллах, что подчас вещи бывают более счастливыми, чем люди.
Она многозначительно заметила:
— Вы, как вижу, преувеличиваете. Никогда вещам не везло больше, чем людям. Однако многое из того и впрямь полезно.
Ахмад буравил её своими синими глазами, прикидываясь, что очень удивлён:
— Точно, полезно. (Затем, указывая на пол)… Например, этот магазин!..
Она наградила его коротким нежным смешком, и тоном, в котором проскальзывала некая, заранее продуманная грубость, сказала:
— Я хочу сахара, кофе и
