— Но ведь царем сделался Ликург?
— Да, но после Полидекта, и мы об этом завтра почитаем.
— У нас я не допущу беззакония, — сказал Павел, — и не дам себя убить кухонным ножом. Но чтобы царствовать спокойно, как лучше мне в будущем проводить время, в котором часу вставать, когда ложиться и что делать для управления?
Порошин задумался. Мальчик с надеждой глядел на него.
— По многотрудному состоянию царствующего монарха, — ответил воспитатель, — надобно вставать с постели в шестом или седьмом часу утра. На уборы не много времени употреблять и до двенадцати часов упражняться в делах и рассуждениях важных. В первом часу обед. После стола, отдохнувши, от пяти до семи часов в каких-нибудь распоряжениях или полезных беседах время проводить. В семь часов выйти в публику, выслушивать, ежели кто что предложить имеет, разговаривать или сесть играть в карты. Часа через полтора-два уйти, в десятом часу поужинать, в одиннадцать ложиться опочивать. День или два в месяц можно будет положить на отдохновение или на какие-нибудь забавы.
Павел очень внимательно выслушал предложенный Порошиным распорядок дня и сказал:
— Я с твоим расположением согласен. Думаю, что если мы этак время препровождать станем, люди скажут нам и спасибо!
2
На утренний прием к великому князю пришел артиллерийский капитан Яков Козельский и принес в подарок своего перевода книгу. Называлась она так: «История славных государей и великих генералов о их поступках и делах, собранная господином Шофиным из сочинений Роллена, Кревиэра и других».
Увидев слова «история генералов», Павел тотчас взял книгу и прочитал ее оглавление. В ней содержались краткие повести о великих мужах древности, почерпнутые составителем со страниц трудов французских историков Роллена и Кревье. Нума Помпилий, Анк Марций, Ликург, Крез, Аристид, Фемистокл, Дион и прочие деятели античного мира сменяли один другого, и шествие замыкала повесть о герцоге Бургонском. Никаких иных генералов не было, и великий князь отложил в сторону увесистый том.
— Куда как много книг-то, ежели все сосчитать их, сколько ни есть! А все-таки пишут да пишут, — сказал он.
— Оттого пишут, ваше высочество, — ответил Порошин, — что много на свете есть вещей и дел еще не открытых, кои мало-помалу открываются, а многие известные требуют дополнительных объяснений. Поэтому читать всем людям необходимо, и чем человек выше над остальными, тем книги ему полезнее. Но среди книг есть и посредственные, и дурные. Надобен выбор. Первое правило такое — чтобы книги были самые лучшие. Второе — чтобы они соответствовали тому состоянию, в котором читающий находится. Зачем, например, купеческому сыну читать учебник фортификации — строения крепостей — или монарху книгу по геометрии? Со всем тем есть такие книги, которые людям всех состояний для просвещения разума необходимы, — например, книги славного Монтескьё или сочинение Гельвециево «Об уме». Но подобных книг очень еще мало, и о том сожалеть приходится.
Павел убежал в залу, к своему кораблю, а Порошин принялся проглядывать «Историю».
Предисловие к читателю от трудившегося в переводе подарило ему несколько мыслей, справедливость которых он вполне оценил.
Переводчик Яков Козельский писал о том, что чтение исторических сочинений приносит большую пользу. Людей низкого звания научают они быть довольными своим состоянием, а монархам напоминают об их обязанностях перед народом и страной. Жаль, правда, что некоторые историки излагают пристрастные мнения и хвалят недостойные дела, чем сбивают иных читателей с прямого пути. Надо различать великость людей и помнить, что не каждый из тех, кто именуется молвой «великим», на самом деле таков и что не все поступки достойны подражания.
Многих государственных деятелей называют великими за военные успехи, но война может восторгать только грубых людей. Напротив того, людям, одаренным здравым разумом и нежными чувствами, вид крови отвратителен, а пленяют их миролюбие и благие дела, которые приносят обитателям вселенной покой, изобилие и взаимную любовь. Великость Рима заложили вовсе не победы в битвах: это плод добронравия Нумы Помпилия, результат умеренности, великодушия и мудрых законов. Уничтожены были злонравие, свирепость, леность, вкоренены трудолюбие, страх божий, занятия художеством — и Рим расцвел.
Нельзя также именовать великим Македонского Александра: он разорял государства и убивал их жителей. Военные люди нужны, но не для завоеваний чужих земель, а для обороны от неправедных нападений властолюбивых соседей — и только для того!
«Это очень верные рассуждения, — думал Порошин, — и надобно, чтобы великий князь их запомнил и пользовался ими на благо российского государства и его подданных!» Занятый своими мыслями, он поднял голову от книги, лишь услышав голос великого князя:
— А кто это с вами, Никита Иванович?
Порошин вскочил и поклонился обер-гофмейстеру.
С Паниным вошел румяный мальчик лет двенадцати, ростом повыше Павла и гораздо его полнее. Видимо, он возрастал на усадебных хлебах и упитан был свыше меры. Кафтанчик его шил на вырост домашний портной.
— Познакомьтесь, ваше высочество, — сказал Никита Иванович. — Это мой внук, князь Александр Борисович, по фамилии Куракин. Батюшка его скончался, он, как и вы, сирота, и государыня разрешила Саше быть в отведенных мне покоях дворца. Прошу любить и жаловать. Теперь вы часто будете видеться, и вам играть станет веселее.
Сказав это, Никита Иванович вышел, предупредив, что обедать поедет к брату.
Саша Куракин был родным внуком сестры Никиты Ивановича Панина, Александры Ивановны, в замужестве Куракиной. Отец его, Борис Александрович, гофмейстер двора и сенатор, недавно умер. Мальчик мог бы оставаться и дома вместе с младшим братом Алексеем, за ними было кому присмотреть, но Никита Иванович имел свои планы.
Слова Порошина о том, что великому князю потребны товарищи в играх и занятиях, не остались без внимания его начальника. Павел получил компаньона из хорошей, как был уверен Никита Иванович, семьи, его двоюродного внука. И если ребят свяжет дружба, в дальнейшем Куракины и Панины, — а у Петра Ивановича от покойной его жены Анны Алексеевны было четырнадцать детей, да собирался жениться и Никита Иванович, — приблизятся к монарху и упрочат свое положение в свете, если даже не сумеют получить особенных милостей.
Как вскоре выяснилось, медлительный, неуклюжий Саша Куракин плохо владел своим телом, ронял из рук вещи, боялся темноты, плакал от ушибов — и стал мишенью насмешек великого князя. Немало досталось ему щипков и толчков, которые он приучился переносить молча, боясь рассердить слезами своего грозного товарища и властелина.
Но все это произошло позже, а в первый день знакомства мальчики дичились друг друга. Порошин отвел Сашу Куракина в залу поглядеть на линейный корабль «Анна». А Павел, увидев, что новый подданный занялся сигнальными флагами, стал бегать по комнатам, выкрикивая команды:
— Целься! Пли! В атаку! Ур-ра-а!
Наконец он запыхался, устал и присел на диван в биллиардной. — Позволите поздравить ваше высочество с одержанной победой? — спросил, улыбаясь, Порошин. — Да, — бросил великий князь, торопливо заглатывая воздух: физические упражнения и подвижные игры требовали от него заметного напряжения сил. — А с кем была война и ваше высочество кого представлять изволит?
Павел перевел дух.
— Это, братец, началось давным-давно, — ответил он, — еще до Никиты Ивановича.
«Значит, великому князю шести лет еще не было!» — сообразил Порошин.
— Придумал я, что набрано двести дворян, все конные. И я в этом корпусе служил сперва ефрейт-капралом, потом вахмистром. И когда ты к нам пришел жить, и как в Москву на коронацию ее величества ездили — я все вахмистром был. А ты и не знал ничего!
Павел засмеялся.
— Конный корпус по указу государыни затем превратили в пехотный, а состав довели до шестисот человек, далее — до семисот. Тут я получил чин прапорщика. Штат еще укомплектовали, стало тысяча двести человек — пехотный полк, а я в том полку поручик и адъютантом у генерала князя Александра Михайловича Голицына. Рассказывать дальше? Еще о том никто не знает, что я тебе говорю!
Саша Куракин вошел в биллиардную и, раскрыв рот, слушал великого князя.
— Расскажите, ежели не надоело, ваше высочество, — сказал Порошин.
— Дальше получил я назначение в гвардию, в Измайловский полк. Ходил в караул при турецком посланнике, помнишь, когда он приезжал? Потом вдруг очутился в Сухопутном шляхетном корпусе, кадетом. Оттуда выпущен в Новгородский карабинерный полк поручиком и теперь служу там ротмистром. А война, что была сейчас, — это с турками.
— Немало удивлен, государь, такой игрою, — сказал Порошин, — и восхищаюсь ее смыслом. Я понимаю так, что, ваше высочество, в воображении своем, переходя с одной должности на другую, тем себя к исполнению их готовите. Славно!
