Верстах в трех от села вверх по реке был низинный луг с ласковым и поэтичным названием Оленница. Когда-то в этих местах стадами бродили дикие олени. В свадебные дни хоры ухаживали за важенками[25], пили воду из ручья, струящегося из тундры, отгуливались за лето. Когда они выбирались к реке, берег, как живой, шевелился от множества спин животных. Разлив узорчатых рогов напоминал заросли старого вереска.
Теперь диких оленей не стало. Ненцы сбили их в большие стада, и на берега они выходили в сопровождении пастухов и косматых полярных лаек.
В середине лета ундяне запасали на Оленнице сено для скота. А сенокосной поре предшествовала заготовка дикого лука. Огородничество в этих краях не прижилось: лето короткое, холодное, солнца мало, частые заморозки губили все на корню. А без овоща, без зелени здесь, поблизости от Полярного круга, легко можно заболеть цингой. Потому-то жители и заготовляли на зиму дикий лук, засаливая его, словно капусту.
Откуда и как он здесь появился — неизвестно. Вероятно, произрастал издревле сам по себе, как морошка или клюква, никем не сеянный. Перья тонкие, как молодой хвощ, жесткие, а луковки — величиной с дольки некрупного чеснока. На вкус — лук как лук. Он рос в изобилии, как в других местах по берегам растет трава-осока.
В последнее перед поездкой на покосы воскресенье Родион собрался на Оленницу за луком. С ним поехал Тишка, уже давно отдыхающий от школьных забот на каникулах, и еще вызвалась в поездку Густя.
Столкнули лодку на воду. Ожидая девушку, Родион нетерпеливо посматривал в сторону деревни, а Тишка, сидя в корме, надраивал суконкой блесну у дорожки.
Наконец появилась Густя с бураком за плечом, и не одна, а с Сонькой Хват. Сбежали по тропке, остановились у воды. На ногах сапоги, на плечах старенькие кацавейки, на головах косынки, у Густи — синяя, у Соньки — розовая с цветками-ромашками.
— Ладно, поехали! — Родион оттолкнулся от берега и сел в весла. Напротив него на банке — Густя и Сонька, за ним, в корме, — Тишка с рулевым веслом. Как только отъехали от берега, он принялся разматывать шнур дорожки: Авось щучонка хватит!
Родион сначала греб сильно, рывками посылая лодку вперед. О борта плескались волны. Пригревало солнце. Вода блестела в его лучах, вспыхивала перламутром. Густя, закрыв глаза, подставила лицо солнцу, ласковому, теплому.
— Солнышко! — сказала она. — Так редко оно навещает нас!
Лодка ткнулась носом в кочковатый перегной берега. Все вышли из нее, взяв бураки.
Разбрелись по лугу, стали собирать лук. Девушки пели припевки:
Хорошо траву косить,
Которая зеленая.
Хорошо девку любить,
Которая смышленая.
Потом сели отдыхать, перекусили. Тишка предложил Родиону пойти в лес, поискать удилищ. А девчата легли на траву.
— Любишь Родьку? — спросила Сонька с оттенком зависти.
— А чего же не любить? — улыбнулась Густя.
— Баской парень, умница. Хороший будет мужик в дому, — по-взрослому сказала Сонька и вздохнула. — А мне так пока не нашелся хороший парень. Нашелся — так бы полюбила! Уж так полюбила-а! Да не скоро найдется. Не баская я: вишь, курносая, в детстве оспой переболела. На лице, говорят, будто черти горох молотили…
— Не горюй. Ведь молода еще. Все, что тебе сужено, — твое и будет. — Густя вытянулась на траве и глубоко и шумно вздохнула всей грудью. — А давай-ка пошутим над парнями!
— Как?
Густя встала, осмотрелась. Ребят не видно.
— Ищи камень поболе!
Девушки нашли увесистый камень-голыш, вытряхнули из бурака Родиона лук, положили камень на дно и опять набили бурак зеленью. Попробовали поднять — вдвоем еле оторвали от земли.
— Велик камень, — сказала Сонька. — Надорвется парень.
— Ничего. Поглядим, сколько у него силенки.
Ребята вернулись без удилищ — лес мелкий. Родион поднял бурак, удивляясь его непомерной тяжести, взвалил на спину, только витая ручка заскрипела.
— Что-то тяжел сей год лук, — сказал он, поглядев на девчат. Те засмеялись.
— Не знаю, почему тяжел, — ответила Густя, отводя взгляд.
Родион молча подошел к лодке, поставил бурак и стал выгребать лук,
— Каменья возить домой ни к чему, — вывалил камень, снова собрал лук и внес бурак в лодку. Девушки переглянулись и запели:
Ой, под горку ноги ходки,
Едет миленький на лодке.
В лодке два веселышка,
Весела беседушка.
Отмерцали тихие приполярные зори, отава на лугах потемнела, пожухла от непогоды. Скучные сентябрьские дожди назойливо царапались в избяные окна, низкие бахромчатые лохмотья облаков, гонимые восточными ветрами, волочили из океана серые космы влаги и туманы,
Рыбаки еще не вернулись с промысла. Те, кто оставался в деревне, сидели по избам, вязали сети из суровья, мастерили на поветях да в сараях к зимнему лову рюжи.
Родион и Федька готовились к поездке на Канин. Изба Мальгиных, заваленная обручами и сетной делью, смахивала на мастерскую.
Тишка в конце августа уехал в Архангельск. Он поступил в мореходное училище. Мать управлялась по хозяйству: готовила пойло скотине, возилась с горячей запаркой. Родион сидел на низенькой табуретке и, разложив на лавке перед окном все необходимое для работы, деревянной иглой вязал из пряжи крылья — длинные сетные полотна для рюжи, которыми рыба в воде направлялась в горловину снасти.
Волосы у него, чтобы не свисали на глаза, подобраны в сетку из шелковых крученых ниток, связанную Густей. В окошко бьется ветер, тянет свои заунывные песни. Плохо вмазанное стекло в раме позвякивает. Зябко дрожит на ветру еще не сброшенной потемневшей листвой корявая, приземистая — не выше изгороди — черемушка: вверх почти не растет, стелется, греется возле земли.
В избу вошел Федька Кукшин, сел на лавку, вынул из кармана тоненькую книжечку в серой невзрачной обложке.
— Вот тут про навагу описывают, — сказал он. — В правлении взял книжку. Почитаем? Надо знать, что будем ловить.
— Ну читай, — согласился Родион.
Федька придвинулся ближе к окну, раскрыл книжку и начал читать:
— Навага принадлежит к семейству тресковых рыб, куда относятся также треска, пикша, сайда и ряд других. По своему внешнему виду она имеет сходство с треской, отличаясь от последней в первую очередь своими меньшими размерами.
Родион покачал головой.
— И на треску похожа, и размеры меньше… Да это ясно и без книжки!
— Слушай дале, — Федька продолжал читать: — Не менее сложны взаимоотношения наваги с рыбой сайкой. Крупная навага охотно питается сайкой и поедает ее в немалых количествах.
— Что верно, то верно. Навага сайку ест. Но и сайка, в свою очередь, охотится за мелкой навагой. Обычно эти рыбы избегают друг друга. В этом, значит, и есть сложность взаимоотношений?
Родион положил иглу на лавку, зевнул, стал ходить по избе, расправляя спину, затекшую от долгого сиденья.
— Ты, видно, не в настроении? — промолвил Федька, пряча книжку в карман. — Уж не поссорился ли с Густей?
— Не-е, — протянул Родион. — Чего нам делить? Я о другом думаю… Тишка вот учится, а я на всю зиму на Канин пойду.
— Можешь не ходить. Валяй в Москву, в университет! Ломоносов, бывало, пешком ушел.
— С четырьмя-то классами? Какой, к лешему, университет!
— Да, брат Родя… У тебя теперь дорога одна: Густя тебя захомутает. Тишка вернется капитаном либо штурманом — к нему в команду пойдешь матросом. Ты скажи, когда свататься будешь?
Родион опять сел за вязанье.
— А ты что, сватом хочешь быть?
— Сватом не умею. Дружкой — могу.
— Дорофей не пришел с промысла. А нам скоро отправляться на Чижу, — уклончиво заметил Родион.
— Незавидная твоя судьба, — вздохнул Федька, и не понять было — сочувствует он Родиону или шутит. — А все-таки жениться-то хочется? Скажи по правде.
— Оставим эти пустые разговоры. Тут дело серьезное.
— Конечно, серьезное, — тотчас подхватил Федька. — Недаром говорится: Что весел? — Да женюсь. — Что голову повесил? — Да женился…
— Вон в ту мережку, что в углу лежит, надо поставить еще два обруча. Вицы под лавкой, — перевел на другое разговор Родион.
Федька озорновато блеснул глазами и, наклонившись, стал длинной рукой шарить под лавкой.
Семга, пройдя Зимнезолотицкий берег, вышла в горло Белого моря. До Унды оставалось около десяти часов ходу при спокойной волне. Порыбачили хорошо, направлялись домой.
В кубрике для команды рыбаки собрались обедать. С камбуза принесли большой бачок с наваристой ухой, широкий противень с горой нажаренных звенышков камбалы и морского окуня.
