Очнувшись от скрипа, Ной спросонок сплоховал – вскочил на ноги, да столь резко, что чурбан со стуком опрокинулся, ветви заколыхались, шелестя листвой, а накидка соскользнула с плеч на землю. И луна-предательница в этот миг засветила особенно ярко.
Гостя Хоар Ной не разглядел – он уже успел скрыться в доме. Зато кое-кто разглядел Ноя, который был хорошо виден в светлой отбеленной рубахе на фоне темного куста.
– Старому петуху одного птичника мало! – донеслось с улицы. – Вдова Хоар настолько соблазнительна, что даже праведный Ной навещает ее по ночам!
Мужчина говорил не очень громко, но в ночной тишине голос его разносился на всю округу. Ной обернулся на голос и встретился взглядом с медником Савтехом. Савтех был пьян и стоял на ногах не очень твердо. Чтобы не упасть, он взялся рукой за верхний край ограды.
– Мир тебе, Савтех! – приветствовал его Ной. – Это не то, что ты подумал…
– Я ничего не думал! – Савтех расплылся в глупой улыбке. – Я только видел и завидую! Сам бы с огромной радостью вкусил бы сладость тела Хоар. Поговаривают, что она из тех кобылиц, которую не в силах утомить никакая скачка!
– Не говори так о доброй женщине! – одернул медника Ной. – Если она вдова, то это не означает…
– Печать молчания на моих устах! – Савтех дурашливо прикрыл рот обеими руками, а затем повернулся и ушел восвояси.
Шел он покачиваясь, спотыкаясь и то и дело взмахивал руками, чтобы сохранить равновесие.
«Ох, и не повезло же мне», – подумал Ной, подбирая с земли свою накидку.
Оставалось только надеяться на то, что Савтех утром ничего не вспомнит. Но надежда эта была слабой.
Раздосадованный донельзя, Ной вернулся в дом. На ходу, в наказание за опрометчивость, трижды с силой ударил себя кулаком по лбу. Но что толку теперь досадовать, если дело уже сделано? Раньше надо было думать, прятаться лучше или, хотя бы, не вскакивать с таким шумом. Хорош соглядатай – ничего не увидел, только себя всем показал. А что завтра скажет Хоар? Она же все видела! Какой стыд! Ах, какой стыд!
«Что вам до того, что скажут о вас люди, если сами вы знаете свою правоту?» – часто говорил Ной своим сыновьям. Пришло время сказать это самому себе. Правоту? Да, тайно навещать Хоар он не собирался, но подглядывал из кустов, а это нехорошо.
Никому из домочадцев Ной не рассказал о том, что случилось ночью. Был шанс сохранить все в тайне – вдруг Савтех забудет о том, что видел, а Хоар не станет никому рассказывать о том, что сосед ночью тайно наблюдал за ней. Утром Ной был в сильном расстройстве и даже молитва не принесла ему облегчения.
– Что с тобой?! – заволновалась Эмзара. – Уж не привязалась ли к тебе какая болезнь? В той проклятой яме, куда вас бросил Явал, скопилось столько дурного, что нельзя побывать там и не заболеть!
– Все хорошо, – ответил Ной.
По выражению лица Эмзары было видно, что она ему не поверила. Но и спрашивать больше ничего не стала.
У соседей утром было тихо – или Хоар еще спала, или же ушла куда-то. Идя к Ковчегу, Ной увидел мужчину в пыльной, местами прорванной одежде, который подрезал ветви в соседском саду. Работал мужчина вяло, словно через силу, несмотря на то, что день только начался. «Ленится или так устал за ночь, что быстрее работать не может?» – подумал Ной, невольно ускоряя шаг.
При виде Ковчега настроение улучшилось, как это случалось каждое утро. Одно дело – самое начало строительства, когда ничего еще нет, когда только в воображении существует то, что надо построить, и другое дело сейчас, когда Ковчег уже не строится, а достраивается.
Первое чувство, которое возникало при взгляде на Ковчег – радость. Вот он – Ковчег Спасения, наш Ковчег.
Вторым чувством была гордость – это мы строим такую громаду, на фоне которой кажемся муравьями! Трудясь изо дня в день, отказывая себе во всем ради нашего дела, мы строим Ковчег, выполняя Высшую волю и обретая надежду на спасение!
Третьим чувством у Ноя была грусть. Мир, в котором он родился и вырос, обречен на гибель. Обречен заслуженно, но от этого легче не становится. Да, люди уже не те, что были раньше. Начав строить Ковчег, Ной стал внимательно присматриваться к людям, пытался найти в них добро, призывал покаяться и встать на путь спасения, но все его призывы остались втуне. Никто не думал о спасении, никто не сознавал и не хотел сознавать того, что погряз в грехах. Добра не осталось в душах, осталась только память о нем, но память не есть добро. Можно помнить о том, что когда-то все было по-другому и спокойно, без помех и угрызений совести, творить дурное.
«Я покончу со всеми, кто живет на земле: она переполнена их злодеяниями. Я уничтожу их всех, а с ними и всю землю…»
Ною всегда нравилось плотничать, он любил запах дерева, понимал его красоту, но сейчас работа была не просто в радость, а в огромную радость. Смотришь на Ковчег – и наполняешься Светом, коснешься его рукой – и наполняешься Светом, стругаешь доску – и тоже наполняешься Светом. Начав работать, Ной позабыл о своих невзгодах, чело его разгладилось, печаль и смущение исчезли. Вот еще одна доска встала на свое место, за ней – другая. Ковчег растет на глазах! И пусть дерева уже остается немного, не станем о том печалиться, ибо будет день – и будет пища, будет день – и будет дерево.
Если есть вера и цель, то все остальное подстроится под них и для них.
«Ты войдешь в ковчег – с сыновьями, женой и женами сыновей…»
Женщины, охранявшие Ковчег день и ночь, когда Ной с сыновьями находились в заключении, хотели охранять его по ночам и дальше.
– Одну ночь я с Симом могу спать у Ковчега, – говорила Сана, другую ночь Шева с Иафетом, проведут там, а брат наш Хам, который никогда не ночует дома, поспит у Ковчега третью ночь. Так и сохраним наш Ковчег!
– Не надо спать у Ковчега, – сказал Ной. – У Ковчега есть Хранитель, лучшего и пожелать нельзя. Спите дома и не беспокойтесь о том, что уже сделано. Надо беспокоиться лишь о том, что еще не сделано.
Ной был уверен, что никто не причинит Ковчегу вреда. А если кто и захочет, то ничего у него не получится, Бог не допустит.
Эмзара и Шева принесли обед. Ной немного замешкался с последними гвоздями, которые проявили неожиданную строптивость и никак на хотели входить в дерево ровно. Приходилось вытаскивать, выпрямлять и забивать снова. Эмзара пришла за Ноем и сказала:
– Иди же к нам, ведь без тебя не начинаем трапезы. Ной одним сильным ударом вогнал гвоздь до конца и хлопнул ладонью по доске, выражая свое удовлетворение тем, что доска встала на свое место, как должно, затем посмотрел на жену, увидел складку на переносице и крепко сжатые губы и сказал:
– Вижу, что ты пришла не для того, чтобы позвать меня. Говори, что хочешь сказать.
– Три человека кричали мне вслед, пока я несла обед вам, что мой муж Ной по ночам посещает вдову Хоар! – сказала Эмзара. – И Шева тоже слышала. И еще кричали, что…
Эмзара умолкла и отвернулась.
– Договори, раз начала, – попросил Ной.
– И еще кричали, что это ты убил Ирада! – выпалила Эмзара, и кулаки ее сжались от ярости, а глаза засверкали нехорошим огнем. – Когда это закончится?! Ты подозреваешь сыновей наших, люди подозревают тебя! Воистину, злосчастным был тот день, когда наши семьи поселились рядом!
– Злосчастным был тот день, когда убили нашего доброго соседа, – поправил Ной. – Не путай час добра и час зла, Эмзара, – то разные часы! Что же касается Хоар, то ночь мне не спалось, и я решил немного понаблюдать за ней, а медник Савтех, проходивший мимо, застал меня за этим занятием, вот и все. Но я был на нашем дворе, а не на соседском. Вот что видел Савтех, а остальное пусть останется на его совести, если у него вообще есть совесть!
Сыновьям и невесткам Ной сказал короче:
– Некоторые люди добавляют втрое к увиденному и говорят: «мы видели». Верить им не надо, но и опровергать их слова ни к чему, ведь мы знаем одно, а они хотят верить в другое. Пусть говорят, что хотят…
– Собачий лай хорошему сну не помеха, – вставил Хам.
– Ты сказал хорошо, – похвалил Ной.
Вечером, по дороге домой, Ной и Сим, задержавшиеся позже остальных, встретили торговца деревом Ахава. Обычно Ахав при встрече с Ноем здоровался на ходу, не останавливаясь. Скажет «мир тебе» или «мир вам», если Ной идет не один, и проходит мимо. Сегодня же Ахав подошел, остановился, да еще и изобразил на морщинистом лице своем радость от встречи. От радости этой так и веяло притворством, потому что, хоть губы и растягивались в улыбке, а голос звучал радостно, глаза Ахава оставались такими же тусклыми, как и обычно. Глаза эти оживлялись на миг-другой лишь в том случае, когда их хозяин получал какую-то прибыль.
