— Не иначе как Ходкевичи знали об этом и потому не поставили там орудий! — заметил воевода. — До чего же умные! Тогда, пане, дайте совет, с чего начать?
— Если мы собираемся начинать, — подал голос военачальник князя Острожского, — то надо попробовать взять штурмом ворота со стороны улицы Савич. Да, мы потеряем там много людей, не без того, на то и война. Может быть, погибнет там очень много, но к вечеру ворота взять можно. Когда они увидят, что мы взяли ворота, то выйдут биться с нами. Если завяжется бой во дворе, наши силы уравняются.
— Они не выйдут, побоятся, чтобы их не окружили, — заметил Зборимский. — Жмудский староста не пойдет на это. Они только зря загубили бы много людей, потому что мы с нашей силой можем быстро отсечь их и взять в мешок.
— Тогда что посоветуете вы? — спросил Зборимского воевода.
— Если уж дойдет до дела, — отвечал тот, — то нужно идти на штурм со всех сторон одновременно: и на ворота, и на все стены.
— Только загубим людей, а ничего не сделаем, — проговорил кто- то. — Всю силу в одно место…
— Но ведь всей силой двинуться никак нельзя, даже часть ее не поставить в одном месте. Тесно, войскам негде развернуться, солдаты будут давить друг друга. В такой толчее свой своего не узнает. А столпимся вот так, и они легко перебьют нас — дадут несколько залпов, и мы поляжем, как снопы.
— А может, все же порешим на том, чтобы начать атаку со стороны церкви? — после минуты молчания заговорил один из военачальников. Там у них самое слабое место. Они кинутся защищаться туда, а в это время второй отряд овладеет воротами со стороны улицы Савич.
— Вы думаете, что у них так мало людей, что они побегут защищаться со стороны церкви и никого не оставят у ворот? Солдат у них хватает, их даже слишком много для обороны дворца.
Все замолчали. А потом снова посыпались разные предложения, но ни одно не давало уверенности в том, что крепость будет взята без большой потери людей и длительного сражения. Воевода терял терпение. За разговорами шло время, солнце поднималось все выше, а еще ничего не было решено. Войска Радзивиллов все это время стояли в большом напряжении, ждали приказа, а его все не было.
А во дворце Ходкевичей, казалось, все вымерло — стояла глубокая тишина. Ворота были закрыты, окна забиты, форточки заложены. На стенах иногда показывалась голова в шишаке или в шлеме, но тут же исчезала. Изнутри не доносилось ни лязганья оружия, ни конского топота. Никто не выходил в город, а из города никто не проходил внутрь.
Но, несмотря на такую тишину и молчание, все было в готовности: солдаты стояли на стенах, оружие заряжено, зажжены фитили для орудий. Сам Ян Кароль в блестящей испанской кирасе, искусно украшенной, позолоченной, прохаживался взад-вперед, осматривал позиции. Он проверил сооруженные перед стенами заслоны, посмотрел, хорошо ли поставлены орудия. С высокой башни, построенной в углу дворца, староста мог хорошо рассмотреть подтянутые к нему войска Радзивиллов, которые, казалось, заполнили все вокруг. Осмотрел и молча спустился вниз. Пан Барбье с удовлетворением заметил:
— Большое, надо думать, замешательство сейчас в кардиналии! Не знают, откуда начать. Твердый им достался орешек, не разгрызть!
Озабоченный жмудский староста ничего на это не ответил, он не обращал внимания на француза.
Он обошел двор, еще раз поглядел на своих людей, готовых к бою; их было полно везде, все были вооружены, хватало оружия, военного снаряжения, припасов.
Потом он подошел к брату и каштеляну, которые, как и он, были в доспехах, при саблях; они сидели и ждали начала битвы, сигнала браться за оружие. Только сандомирский воевода как посредник не был вооружен, стоял спокойно и не выглядел готовым к предстоящему сражению. Наморщив лоб, он сидел в отдалении от других, опершись о большую книгу.
А княжна? О, тяжелым был этот день для нее! В черном траурном платье она с самого утра стояла на коленях перед иконой Покрова Божьей Матери и молилась. Ее глаза покраснели от слез, она еле могла рассмотреть икону и лампаду над ней. Она воздела руки к иконе, молитвенник лежал на полу. Она хотела молиться снова, но уже не было сил. Сто раз начинала и сто раз подбегала к окну, как только слышался лязг оружия, какой-нибудь шум, смотрела, вслушивалась, возвращалась, снова становилась на колени, начинала молитву и снова бежала к окну.
Таков был для нее, этой бедной сироты, день ее рождения, пятнадцатая годовщина ее прихода на этот свет.
Ее молитвы и ожидание на какой-то момент прервали каштелян и оба его брата. Они появились в комнате, холодно поздоровались и тут же вышли. Княжна снова осталась одна перед иконой Покрова Божьей Матери, снова заламывала руки и плакала. Минуты тянулись бесконечно, часы казались столетиями, а над всем властвовали неуверенность и страх. И никто не пришел утешить ее, никто не обнадежил, никто даже не разделил с ней тревогу. С ней молились служанки, порой в приоткрытую дверь робко заглядывала пани Влодская.
А в это время на совете во дворце Радзивиллов также проходил час за часом, миновал полдень, оставалось не так уж много светлого времени в этот короткий зимний день, а штурм все не начинался, войска не двигались с места. С вершины башни несколько раз осматривал окрестности Ян Кароль, но тоже видел солдат на прежних местах.
— Что бы это значило? — спрашивали во дворце Ходкевичей.
— Что бы это значило? — перешептывались жители города.
— Пойдут на примирение, — начинали предсказывать те, кто всегда торопится выскочить вперед со своими догадками, опережая события.
А что же случилось на самом деле? На совете никак не могли определить, каким способом брать хорошо укрепленный дворец, недоступный из-за своего местоположения в городе. Напрасно воевода нажимал, возмущался и торопил. В бесплодных спорах терялось время. Епископ использовал подходящую минуту и напомнил, что войну нельзя начинать, не спросив Ходкевичей хотя бы для проформы, намерены ли они выполнить ранее заключенные договоренности. Ему хотелось выиграть время. Он видел, что военный совет не может достигнуть соглашения, столкнувшись с трудностями уже в самом начале этого противостояния; обсуждение затягивается, и их затея вообще может ничем не кончиться, придется расходиться восвояси.
Воевода поддержал епископа, он попросил нескольких придворных сходить к Ходкевичам и спросить, выдадут ли они княжну Софию за князя Януша в тот день, который был определен давнишним договором. В это посольство вошли Криштоф Зенович, Лев Сапега и львовский писарь Сташевский.
Они вышли из кардиналии и пошли напрямик к двери на Замковой улице. Пан Сташевский постучал. Но внутри никто не отозвался: стражи поспешили к жмудскому старосте с вестью, что из кардиналии пришли послы и просятся войти.
Они стучали снова и снова, ждали довольно долго, наконец, староста вышел, дверь открылась, решетки и цепи убрали. Пока этим занимались, к воротам подошли также виленский каштелян, пан Александр Ходкевич и сандомирский воевода. Ян Кароль, отдавший приказ открыть дверь, оставил дядю и вернулся в дом. Послы вошли, холодно поздоровались, виленский каштелян повел их направо к небольшому помещению, наполовину запрятанному в землю, с одним небольшим окошком и лестницей, ведущей вниз. Послов вели сюда, чтобы они не шли через двор и не видели того, что было сделано в целях обороны.
— Мы не можем провести вас дальше, — сказал каштелян, — поэтому простите нас, что мы принимаем вас здесь, но это не наша вина.
Паны Зенович и Лев Сапега молча приняли извинения. Ничего не ответив, они прошли в комнату. Там Лев Сапега объяснил каштеляну, с чем они пришли:
— Нас послал сюда князь воевода, который хочет еще раз узнать от вас, пане каштелян, намерены ли вы держаться данного слова и заключенного некогда договора. Хотите ли вы сегодня же выдать княжну Софию за князя Януша?
— В этом и состоит смысл нашего посольства, мы ждем вашего ответа, — добавил Зенович.
— Наш ответ прежний, — сразу же ответил каштелян, — ведь мы вам, пан канцлер, недавно говорили, и сегодня еще раз повторяем: время покажет, кто и как придерживается соглашений. Мы от своего не отступаемся, ждем князя Януша со сватами. Приведем к нему княжну, она жива и здорова, у нее свой ум, она сама, без нашего принуждения скажет, согласна ли она вступить в брак, по сердцу ли ей князь Януш. Вот так. Мы придерживаемся прежних договоров и расписок. Что касается меня, — прибавил он, — то я даже и не знаю, и не догадываюсь, что может ответить княжна, потому что я не спрашивал у нее об этом.
Послы удивленно переглянулись, они ожидали совсем другого ответа. Они даже не знали, о чем дальше говорить и чего еще требовать: каштелян дал исчерпывающий ответ.
— Поскольку я ее опекун, — добавил он, — и у меня есть власть над ней, я мог бы заставить княжну, но я не хочу этого делать, не хочу даже советовать ей что-либо, чтобы не брать грех на душу. Пусть она сама определит свое будущее. Если вы, панове воевода и канцлер, хотите, то сходите сами к княжне и спросите, пусть она скажет вам, что она думает о браке и князе Януше.
