На столах в продолговатых деревянных блюдах лежали огромные куски мяса, странно расплющенные рыбины, сухие плоские лепешки. Стояло множество здоровенных неудобных кувшинов, которые воины брали двумя руками и пили, обливая бороду желтой пенной жидкостью.
Охранник вел Дамианоса и Гелию вдоль стены. Ближе к князю пили не из кувшинов, а из костяных рогов – у каждого из старших дружинников имелся собственный. Здесь были и прислужники с железными кольцами вокруг шеи, забиравшие со стола кости и подкладывавшие угощение на блюда – не деревянные, а серебряные.
– В ошейниках – трелли, рабы. Видишь, они в рукавицах? – шепнула сзади Гелия. – Им запрещено касаться свободного человека руками. Когда викинга хотят предать позорной смерти, палачом назначают трелля.
– «Викинг» – это дружинник? – переспросил Дамианос и мысленно повторил слово, чтобы запомнить.
Ели вэринги так, как едят самые дикие из варваров – жадно и неопрятно. Жилистые куски, не дожевав, выплевывали прямо на стол, жирные руки вытирали о волосы, не вытряхивали из бород остатки пищи. Дружинники Кыя по сравнению с викингами показались бы патрикиями.
Наконец приблизились к верхней части залы, встали у стены. Отсюда уже можно было как следует рассмотреть конунга и его ближайшее окружение.
Дамианос почти успокоился, тревога отступила. Всё было как всегда. Сколько раз за минувшие годы повторялась одна и та же картина. Первый пир у очередного царька, трапезничающего со своей дикой дружиной. Стоишь в сторонке, приглядываешься. Сейчас начнется первый стадиум дамианизации.
Вдруг – раньше такого никогда не случалось – аминтесу стало тоскливо. «Я как осел, который год за годом тянет по кругу одно и то же мельничное колесо. Пора менять ремесло. Пожалуй, я рад предложению пирофилакса».
Спохватился. Отогнал несвоевременную мысль.
«Так. Рорик несомненно вон тот, с седым чубом и длинными усами…»
За почетным столом сидели четверо – не на скамье, как остальные, а в деревянных креслах.
Двоих Дамианос знал: Урма и Хельги. Справа от опасного хёвдинга, откинувшись на высокую спинку, рассеянно щипал лепешку седоусый и седочубый человек с вздувшимися на голом черепе венами – его-то аминтес и определил как вождя буйной вольницы. Конунг был в простой рубахе, такой же, как у большинства викингов, но с золотой цепью на груди. Лицо Дамианосу не понравилось: неподвижное, усталое, оно плохо поддавалось чтению. Еще правее смачно грыз баранью ногу румяный красавец богатырского сложения. Он был одет нарядней, чем Рорик и Хельги – в алой бархатной куртке франкского кроя и со спиралевидными серебряными браслетами на могучих руках. Светлый чуб вился кольцами, усы торчали кончиками кверху, а на бритой голове сверкал золотой обруч с большим красным камнем.
– Это принц? Как ты думаешь? – тихо спросил Дамианос.
Гелия смотрела на вождей так же внимательно, как он. И возможно, с ее знанием мужчин видела больше.
– У вэрингов клок волос на голой голове – признак знатности, высокого положения. Так что оба молодых – хёвдинги. Но старику с больной печенью они не сыновья. Не вижу никаких черт сходства… Князь больше любит здоровяка. Видишь, сидит к нему вполоборота. Слушает тощего, который плавал в Иберию и видел там черных женщин, но смотрит на румяного, с улыбкой.
За одним из ближних столов сильный и звучный голос запел. Все повернулись в ту сторону. Немолодой викинг, наполовину седой, завел тягучую песню, почти лишенную мелодии. Она показалась Дамианосу нудной, но воины слушали заинтересованно и внимательно. Иногда охали, били кулаком по столу или разражались криками.
– Что он поет?
– Сагу. Это такие сказания о героях и их подвигах. Кто за какие моря плавал, каких победил врагов, сколько привез добычи. Скучища… – Гелия всё присматривалась к княжескому столу – обычаи вэрингов ее нисколько не занимали. – Интересно. Румяный красавчик слушает с разинутым ртом, глаза горят. Кажется, он не очень умен. Рорик позевывает. Дед с заплетенной бородой вообще уснул. Зато наш приятель из шатра времени попусту не теряет. Он пишет, честное слово! Он вырезает ножом буквы на куске кожи! У вэрингов есть своя письменность, они пишут закорючками, которые называются «руны». Но чтобы хёвдинг был грамотен – это необычно!
– Смотри лучше на Рорика. Работать придется с ним.
– …Дьявол его знает, – вздохнула Гелия, поизучав конунга. – Кроме печени он еще страдает запорами. Раньше очень любил женщин, но его мужские годы на исходе. Больше ничего не вижу. Лицо, как у константинопольского вельможи – будто шторами задернуто.
Сказитель наконец закончил свою нескончаемую песнь. Зал вдруг пришел в движение. Столы из центра отнесли к стенам, освобождая пространство.
На расчищенное место вышли двое раздетых по пояс молодцов – античный скульптор с каждого из них мог бы лепить Геракла. Поклонились конунгу и затеяли борьбу. Она показалась Дамианосу простоватой. Каждый пытался ухватить противника за пояс или сделать подсечку – вот и все приемы. Наконец сцепились. Запыхтели, мелко переступая. На спинах и плечах вздулись огромные мышцы. Зрители орали, подбадривая борцов. Топтание долго длилось безо всякого результата. В конце концов один поскользнулся на валявшейся кости, покачнулся – и был с грохотом опрокинут на пол. Все взревели.
– Смотри-ка. – Гелия сжала брату запястье.
Красавец, сидевший справа от Рорика, порывисто поднялся. Снял обруч, стянул с себя алую куртку.
– Хас-кульд! Хас-кульд! – закричали в зале. И еще. – Дюр! Дюр!
– Что это за слова?
– Хаскульд – имя. А дюр значит «зверь». Наверно, прозвище. Как он сложен, ты только посмотри!
Но Дамианосу было неинтересно, как сложен Хаскульд-Дюр. Аминтес не сводил глаз с конунга. Что он за человек? Как себя с ним держать?
– Уаааа!!! – выдохнула сотня глоток. – Дю-ю-юр!!!
Краем глаза Дамианос увидел, как в воздухе, кувыркнувшись через голову, пролетело тело и шмякнулось о столешницу, с которой посыпались кувшины и миски.
Рорик восхищенно ударил кулаком по столу. Хельги чуть скривил угол тонкогубого рта. Не любит Хаскульда? Интересно!
А победитель возвращался к столу, сияя ясной, нисколько не кичливой улыбкой. Принял из рук князя рог, осушил до последней капли, стал одеваться.
Проснувшийся от воплей Урм глядел на всё подряд в оптическую трубку и изумленно качал головой.
«Варвары как варвары, – сказал себе Дамианос. – Чтут силу, боятся непонятного».
После сказителя и борцов всеобщим вниманием завладел карлик, у которого вместо штанов была надета рубаха, а вместо рубахи штаны. Это, очевидно, был шут. Он еще только выкатился в центр залы, а викинги уже покатились от хохота. У всех примитивных народов примерно одинаковое представление о смешном – Дамианос давно открыл для себя эту истину.
Шут потешал публику тем, что делал всё наоборот: поел из блюда задницей, потом отрыгнул что-то изо рта; прошелся на руках, а вместо головы пристроил шлем, зажав его ногами; довольно ловко побегал спиной вперед. Потом схватил здоровенный обглоданный окорок, приставил его спереди и исполнил похабный танец, приставая по очереди то к одному викингу, то к другому. Каждая проделка вызывала взрыв хохота.
За верхним столом веселился лишь Хаскульд-Дюр. Урм снова задремал. Хельги с серьезным видом что-то втолковывал князю. Тот слушал, кивал.
Вдруг, словно почувствовав устремленный на него взгляд, Хельги обернулся и встретился с Дамианосом глазами. Лишь теперь хёвдинг, кажется, вспомнил о бродячем лекаре. Что-то коротко сказал Рорику и поманил аминтеса к столу.
Дамианос подошел и поклонился. Проклятый годи всё не просыпался, а его заступничество было бы кстати.
– Конунг желает знать, кто ты на самом деле. Говори правду – иначе умрешь, – сурово молвил Хельги.
Рорик смотрел на чужака без любопытства. Кто это такой и умрет он или нет, конунгу было все равно.
– Хорошо. Я скажу правду. – Дамианос уже решил, как себя вести, и был спокоен. – Я вижу, что тебе, хёвдинг, врать не надо. Я не славянин. Я византиец из Константинополя. Женщина тоже. Ты был прав. Она не больная. Она моя помощница.
Глаза молодого сузились. Он быстро перевел сказанное, и Рорик воззрился на аминтеса уже по-другому – с интересом. Что-то негромко проговорил.
– Если правда, его нам Тор послал, – прошелестела за спиной Гелия, переводя. – Проверь, правду ли говорит и много ли знает.
– Зачем вы сюда явились? – спросил Хельги.
– Чтобы посмотреть, так ли вы сильны, как рассказывают.
– Вы греческие лазутчики? – Хёвдинг недоуменно нахмурился. – Тогда почему ты так легко признаешься?
– Мы не лазутчики. Я бежал из Византии, потому что мне угрожала смерть. Но я хочу вернуться. И расквитаться со своими врагами. Потому и отправился к вам. Если увижу, что вы достаточно сильны, поведу вас на Константинополь. Я знаю дорогу, знаю слабые места обороны. А еще у меня в Константинополе есть сторонники.
