«Что со мной?» – думала она смятенно. Этот человек чересчур силен и дик. Она не страшится, но его звериная сила как-то действует, задевает струны ее души. Надо от него держаться подальше. Она княгиня, а не селянская девка, что живет так же просто и бездумно, как ее коровы и козы!
Уже видны были лица собравшихся на том берегу. Причал был из толстых бревен, каждое в два обхвата, торцы измочалены от ударов парома. Вода вокруг причала была желтой, берег был голым, глинистым.
Ольха снова подивилась множеству людей. Это же сколько народу переправляется каждый раз через великанскую реку, которую и рекой назвать нельзя? Может быть, это все-таки и есть окиян-море, о котором поют кощунники?
Тонкий детский голосок пропищал за спиной:
– Мама, гляди – веселка!
Ольха обернулась, от неожиданности едва не села на мокрый пол. Через все синее-синее, умытое небо перекинулась исполинская, расцвеченная всеми цветами – от красного до фиолетового – широкая дуга! Даже не одна дуга, а семь, если не больше, каждая плотно прижатая к другой, словно вдетая в нее: за красной – ярко-оранжевая, затем желтая, как созревший одуванчик, еще – зеленая, как молодая травка, голубая, синяя, а уж затем фиолетовая, что незримо истончалась, словно таяла…
А много ниже круто изгибалась еще одна точно такая же дуга, похожая на сказочное коромысло, только намного меньше и не такая яркая.
Люди указывали на нее детям. Те радостно верещали. Ольха потрясенно не отрывала глаз:
– Что… Что это за чудо?
– Радуга, – объяснил Ингвар. – Дуга Солнца, радуга… Местные ее зовут веселкой. У вас ее не бывает? Впрочем, что в лесу увидишь, кроме прыщавых рож…
Ольха впервые не огрызнулась. Глаза не отрывались от небесного коромысла. Растолкав дружинников, к ним подошел Асмунд. Не отрывая взора от небесного чуда, положил Ингвару и Ольхе ладони на плечи. Голос был гулкий, отеческий:
– Добрый знак. Боги пророчат счастье.
Паром ударился о причал. Все устояли, держались, только Ольха едва не упала, но снова ее подхватила огромная волосатая рука. Она с неудовольствием отстранилась. В глазах Ингвара плясали насмешливые огоньки. Волосы на его руке были густые, у нее пробежала по всему телу дрожь. Кожа пошла пупырышками, но ощущение не показалось таким уж отвратительным.
– Как видишь, древляне нуждаются в поддержке.
– Древляне нуждаются только в свободе, – отрезала она гордо. – И они ее получат!
Его лицо потемнело.
– Была у собаки хата… Дождь пошел – она сгорела.
Он отвернулся, схватил коня за повод. Она сердито смотрела на его руки, покрытые, как у зверя, шерстью. Кожа лоснится от пота, воевода вспотел, пока, как простой мужик, помогал паромщикам тащить через реку огромный паром. От него пахнет, как от коня. Запах отвратительный, мерзкий, гадкий. Она прислушивалась, потому что это запах смертельного врага, надо запомнить. Любое знание – оружие в умелых руках.
Ингвар первым вывел своих людей, внезапно подхватил и бросил Ольху на своего Ракшана. Она ахнуть не успела, как он оказался сзади в седле, одной рукой ухватил поводья, другую положил ей на пояс.
Она напряглась, готовая вспыхнуть, резкие слова вертелись на языке, но воевода не вольничал, просто придерживал, чтобы не упала при скачке.
– Киев! – заорал сзади счастливым голосом Влад. – Стольный град всех народов!
– Мать городов русских, – сказал Ингвар почтительно.
Ольха сказала язвительно:
– Тогда хотя бы отец!
– Много ты понимаешь… женщина, – ответил Ингвар. Глаза его были мечтательными. – Вперед! Нас ждут Золотые Ворота.
Массивные ворота в городской стене были открыты. Стражи кричали хриплыми пропитыми голосами, а женщины, попавшиеся навстречу их отряду, улыбались Ингвару до ушей, отчего, по мнению Ольхи, становились похожи на жаб. Одна даже бросила цветы. Ольха проводила ее долгим взглядом. Это была пышная молодая девка с неопрятной головой, толстая в поясе и с вислым задом. У нее были длинные толстые ноги, крупные, как у коня, зубы и слишком вывернутые губы. Хохотала чересчур громко, суетилась и трясла телесами отвратительно откровенно.
Так ему и надо, подумала она мстительно. Он другой и не стоит.
Кони галопом пронеслись по улице. По обе стороны замелькали мастерские гончаров. У Ольхи закружилась голова от изобилия горшков – больших, малых, широких и узких, расписных и простых, с круто выгнутыми краями. Были и такие затейливые, что потрясенная Ольха уже не назвала бы такую красоту горшками.
Потом в лицо, как дубиной, ударил аромат свежевыпеченного хлеба. Они неслись через улицу булочников. Ольху поочередно овевали запахи хлеба черного, белого, с орехами, с ягодами, хлеба тминного и укропчатого, хлеба и калачей с медом, а еще хлеба настолько странного, но возбуждающе пахнущего, что она ни за что бы не догадалась, из чего пекли.
Когда эта улица наконец оборвалась, а на ней поместилось бы целое племя древлян, пошла улица кожевников, и Ольха вдыхала ароматы кож, самых разных и по-разному сделанных, а потом пересекли улицу оружейников, но она была уверена, что их улица не короче хлебниковской, потом проскакивали через кварталы красильщиков, еще каких-то ремесленников… Наконец, когда Ольха устала дивиться огромности города, – его уже и городом не назовешь, это что-то другое, большее, только слова такого нет, – пошли терема добротные, богатые, искусно срубленные.
Голова шла кругом от богатства и убранства теремов: резные ставни, коньки, богато украшенные стены, крыльцо, окна, но потом кони вымахнули на другую улицу… и у нее перехватило дух, будто дубиной ткнули в живот.
Здесь высились настоящие хоромы. В два-три поверха, со светлицами и горницами, украшенные еще богаче, со странными цветными окнами. Заборы из толстых бревен, а ухоженные деревья полностью скрывают первые два поверха.
На следующей улице хоромы были в три, а то и четыре поверха. Ольха сжалась, чувствуя себя маленькой и жалкой. Как она могла рассчитывать воевать с такой мощью? Киевский князь возьмет народ с одной улицы, получится такое войско, что все племя древлян забросают щитами, как глупую и жадную девку рутуллов.
Киевский князь научился собирать силы соседних племен раньше других, поняла она обреченно. Кого кнутом, кого пряником. Кому достаточно просто показать кулак, грозно цыкнуть, а где и кровь льется как вода. Но Киев уже силен и богат. На их крови, на полюдье, на тяжелой дани.
Дружинники начали попадаться за три квартала до детинца. Перед воротами во двор княжеского терема их стояло около дюжины. Все рослые гиганты в кольчужных рубашках до коленей, с широкими пластинами доспехов, в остроконечных шлемах. Половина с длинными мечами, остальные при боевых топорах и коротких копьях.
Их пропустили во двор, не задавая вопросов, только кричали Ингвару что-то одобрительное. Его любят, подумала Ольха с удивлением. И не страшатся. Эти дружинники, из чужих отрядов, тоже разговаривают как с равным.
При виде детинца она снова ощутила себя маленькой и потерянной. Весь нижний поверх сложен из каменных глыб! Сколы блестят, будто их еще вчера ломали горные великаны и вбивали здесь в землю. А над первым поверхом еще три – из толстых ошкуренных бревен, с широкими окнами… Она протерла глаза, думая, что мерещится. Во всех окнах блещет, переливается едва заметная радуга. Какая-то особенная кожа бычьих пузырей?
Двор вымощен камнями, вбитыми в землю так плотно, что земли не видно. А трава если и пробьется, тут же стопчут. В Искоростене же, вспомнила она со щемом, лишь перед княжьим теремом мостили весеннюю грязь, да и то жердями и хворостом.
Тяжелые кони русов звонко били подковами. Из-под ног летели искры, будто кресалом били по гигантскому огниву. Двор был огромен. На нем поместился бы град Искоростень… И весь двор вымощен каменными плитами!
С широкого крыльца за ними очень внимательно следили пятеро гигантов русов. Все в булате, с головы до ног обвешаны оружием, шлемы надвинуты на глаза. Солнце так играет на выбритых подбородках, что кажутся вырубленными из тех же глыб, что и плиты в основании терема.
Ингвар соскочил с коня, подал ей руки. Павка привычно перехватил ножом веревку под брюхом коня. Ольха попыталась спрыгнуть сама, но Ингвар, угадывая ее изнеможение, подхватил почти на лету. Она пошатнулась, уперлась ладонями ему в грудь. Несмотря на вспышку гнева, ощутила тень благодарности. Ноги занемели, могла бы упасть на потеху киевским русам.
– Спасибо, – сказала она нехотя.
– Не за что, – ответил он, донельзя удивленный, что она знает такие непривычные для лесной зверюки слова. И даже иногда пользуется. Хотя наверняка здесь какой-то подвох. Сейчас укусит, лягнет или хотя бы поцарапает.
