Была ли она даже с еще более далекого Запада, предположим, из шахтерского края, день и ночь мерзла в какой-то лачуге выше снеговой линии, именно так она превратилась в дитя серебра и злата? Ее заметил владелец шахты, или заместитель владельца шахты, привез в город, в какой-то город, познакомил с товарищем скульптора, каким-то ловкачом, который бывал во Франции, ветераном интрижек художников с моделями, завсегдатаем всех салонов Киппервилля...
В отличие от других девушек в ряду моделей, она подошла к заданию по-актерски и действительно восприняла абстракции, которые ей велели воплотить, как способ «проникнуть в характер». Какой смысл пытаться олицетворять Биметаллизм, если не можешь прочитать о Нем всё, что возможно? То же самое с Артуро Нонтом и его АС. Эта работа — гнать стадо душ военных, Далли не могла не смотреть на нее с точки зрения Ангела. Возможно, капюшон был не для того, чтобы скрыть лицо, а для защиты, так же, как голову классической semeuse, сеятельницы, иногда закрывала шаль для защиты от солнца — от чего-то сверху, чего-то мощного, но изменчивого, какого-то сияния или неожиданной формы энергии...Божья милость? Зачем Ангела Смерти, действующего, как представитель Бога, загораживать от милости? А тогда — от какой другой, непредвиденной темной энергии? Какой антимилости?
Конфликты начались сразу же. Артуро хотел покоя, неподвижности, а Далли являла ему энергичную спортсменку, поддающуюся только ветру, который она могла почувствовать, непроизвольно испытывая оргазм от его скорости. «Ну, я — не Чарли Сайкс, не так ли, — часто можно было услышать его бормотание». Как и лицо ее предшественницы Фионы Плаш, лицо Далли было слишком специфическим, чтобы смотреть на него долго. Мы видели такие лица, при смене освещения, на фоне длинных ровных стен пригородных складов, в дни тумана или далеких пожаров, пепел от которых опадал незамеченным, неизменные, накапливавшие белизну, словно мороз...их лица, кажется, требовали нарушения освещения и, возможно, желания, чтобы их увидели, но их с тревогой отвергали те из нас, кто увидел.
Тем временем 'Перт, которая была занята тем, что безуспешно пыталась заронить сомнения относительно девушки в душу Хантера, узнала от членов И. П. Н. Т. кое-что о его прежних приключениях и о возникших в результате немощах, и назначила себя некой антимузой, надеясь низостью побудить Хантера хотя бы работать, если уж нельзя заставить его расположить к себе британскую публику. Но вскоре ее история подверглась некоторой корректировке. В сентябре Хантер пригласил ее сопровождать его в Глостерский собор, в рамках Фестиваля Трех Хоров в том году должны были впервые представить новую работу Ральфа Вогана Уияльмса. Руперта, ненавидевшая церковную музыку, почувствовала непреодолимое желание принести бесполезное зло, поскольку приехала в игривом наряде, более подходящем для Брайтона, в шляпе, которую она всегда считала омерзительной, но держала под рукой как раз для таких случаев. Композитор дирижировал двумя струнными оркестрами, канторы и деканы сидели лицом друг к другу у алтаря, а струнный квартет находился между ними. В то мгновение, когда Воган Уильямс поднял дирижерскую палочку, даже еще до первой ноты, что-то случилось с Рупертой. Словно фригийский резонанс толкнул огромное колесо, двойные струны звенели, девятичастные гармонии заполняли кости и кровеносные сосуды приглашенных зрителей, Руперта начала медленно воспарять, ничего вульгарного, просто деликатный и величавый подъем к сводам, на полпути по ее лицу безостановочно начали течь слезы, она плыла в осеннем свете над головами публики, пока играли произведение. Во время последнего длинного диминуэндо она спокойно вернулась на землю и снова пришла в себя, больше она никогда не возвращалась к своим прежним занятиям решительной вредительницы. Они с Хантером, который смутно подозревал, что с ней произошло что-то судьбоносное, молча шли по берегу Северна, и лишь несколько часов спустя она смогла довериться ему и заговорить:
— Должно быть, ты никогда меня не простишь, Хантер, — прошептала она. — Я никогда не смогу надеяться ни на чье прощение. Каким-то образом я сама должна найти для каждого дурного дела в своей жизни хорошее, которое его уравновесит. У меня для этого осталось не так уж много времени.
Обычно он в шутку оспаривал ее теорию моральной бухгалтерии. Но позднее он мог бы поклясться, что видел, как ее окружает загадочная светящаяся аура, и понимал, что над ней шутить нельзя. Обладая тем английским слухом, который никогда не упустит ровное седьмое созвучие, Хантер, конечно же, сразу клюнул на удочку «Фантазии» Таллиса, он всегда будет ее любить, но перелом в чувствах, который был ему необходим, должен прийти из какого-то другого источника. Время поднималось, как река в сезон штормов, несла свои волны в гребешках по переулкам и площадям его души, и он не знал, сможет ли взобраться достаточно высоко, чтобы спастись.
Когда его картины приобрели эксцентричность, Далли сразу это заметила. В композициях появились нарочитые пробелы — фигура, находящаяся на одном краю полотна, смотрела или жестом указывала на другую сторону, словно там кто-то находится, но там никого не было. Или две фигуры, расположенные аналогичным образом, толпились с одной стороны полотна, а рядом с ними, на расстоянии прикосновения, раскрывалось это невыносимо сияющее пространство, словно пропущен ключевой термин. Иногда в пустой части композиции не было даже заднего плана, только сырая имприматура, принимавшая качество присутствия, требовавшая, чтобы на нее смотрели...
— Что это? — хотела прошептать Далли в страхе за него. — Что ты не хочешь показывать?
Тех, кто его об этом спрашивал, он обычно отсылал к безудержному свето-пространству, возникающему на картине Тернера «Дидона строит Карфаген», в то время висевшей в Национальной галерее.
— Если уж взялся воровать, всегда разумнее воровать лучшее.
— Я это не куплю, Хантер, прости.
— Или, возможно, обладая солидным опытом в качестве Ангела Смерти, ты могла бы приходить сюда позировать для одного из этих пустых пространств, если тебе надоест в мастерской Артуро.
— На самом деле это немногим менее гадко.
Она рассказала ему о недавнем случае в ателье Челси. Недавно Нонт попросил ее снять обычные драпировки Ангела Смерти, а вместо этого надеть лишь пару военных ботфорт. Потом из задней комнаты возник тот, кого в этой отрасли называют Хорошо Сложенным Молодым Человеком, аналогично раздетый, на нем лишь темно-синяя пехотная каска.
— Тебе известна поза, Карл, — проинструктировал его Нонт. Карл без комментариев опустился на четвереньки и представил свою — Далия не могла не заметить — презентабельную задницу.
— А теперь, Далия, встань позади него, схвати его за
