Началось жертвоприношение. Люди вокруг судьи и пророка – все, за исключением короля – уже поверили, что буря миновала. Едва окончились всесожжения, Шмуэль велел:
– Приведите Агага.
Когда пленный появился, и его поставили напротив Шаула, все увидели, что судья и пророк одного роста с царём амалекитян. Всю дорогу до Гилгала Агаг не желал разговаривать ни с кем, даже с королём Шаулом. Он принимал воду и пищу только в уединении и отказывался переменить изодранную одежду. Но когда его подвели к Шмуэлю, Агаг внезапно сник, опустил глаза и стал что-то лепетать на своём языке. Стало тихо. Налетел ветер, и дым от жертвенника скрыл на несколько минут Шмуэля и Агага от стоящих вокруг них воинов. А когда дым развеялся, все увидели, что амалекитянин так и стоит, понурясь, а в руке у Шмуэля – обоюдоострый нож, каким режут животных для жертвоприношения.
Сказал Шмуэль:
– Как меч твой жён лишал детей, так и твоя мать лишится сына.
И рассёк Шмуэль Агага перед Господом в Гилгале.
– Принеси Священные свитки, – велел Шмуэль коэну Ахимелеху бен-Ахитуву.
Тот принёс. Шмуэль раскрыл свиток на нужном месте, отодвинул его от глаз и громко прочитал:
« И даст вам Господь мясо, и будете есть. Не один день будете есть и не два, и не пять дней, и не десять дней, и не двадцать дней, а в продолжении месяца, пока не выйдет оно из ноздрей ваших и не станет для вас отвратительным из-за того, что вы презрели Господа, который среди вас ...»
И пошёл Шмуэль в Раму.
Ещё несколько мгновений длилась тишина, потом Шаул услышал рядом голос эдомского князя Доэга:
– Возьми меня на службу, король иврим.
Шаул мрачно кивнул и направился к своей палатке.
– Царя не тревожить! – прикрикнул на вестовых Авнер бен-Нер.
И не видел больше Шаул Шмуэля до самого дня смерти своей.
Глава 16Было ещё темно, только у жертвенника, уже отмытого от крови, горели факелы.
Король обходил селение, двигаясь по утоптанной стадами тропе вдоль защитной стены, молча кивал, когда из темноты возникала охрана, и жестом отказывался от провожатых. Он шёл и удивлялся, до чего всё знакомо ему в Гилгале. Впервые он оказался здесь в самый знаменательный день своей жизни- когда судья и пророк Шмуэль помазал его перед Богом и народом, и стал Шаул первым королём иврим. И это было единственное счастливое его пребывание в Гилгале – сразу после победы в Явеш-Гил’аде. Зато два следующих прихода сюда, прошлогоднее и сегодняшнее, совпали для него с двумя проклятиями.
Напротив лежал сожжённый в прошлом году филистимский лагерь. Шаул поднялся на залитый лунным светом холм и зажмурился. Листву, колючки, мох, засыпанные пеплом остовы палаток – всё окрасили в белое луна и звёзды. Шаул подумал, что стоит на том самом месте, откуда наблюдал год назад грозный стан врага, ожидая приезда Шмуэля.
И дождался...
Кольнуло сердце, Шаул с отчаянной тоской подумал о старости. Мимо прошла рабыня в длинной шерстяной рубахе, заколотой на плече птичьей костью, на шее – ожерелье из тёмно-коричневых каменных бус и медный обруч. Рабыня улыбнулась и поклонилась Шаулу. Он кивнул и прошёл дальше
Ещё вчера у Шаула оставалась надежда: он исполнил слово Господа, разгромил Агага. Теперь всё кончилось, судья и пророк объявил: у иврим будет другой король.
– Но разве я это выбрал?! Разве я хотел стать королём? Разве хоть на один день после встречи с Шмуэлем в Алмоне от меня зависела моя судьба?
Шаул посмотрел на небо: скоро ли рассвет? Утром он оставит всё, и никакие самые срочные дела не помешают ему поехать в Гив’у. Он всё расскажет жене. Только ей.
...Женщину звали Ахиноам, то есть «Приятная», но все вокруг побаивались строгой жены короля Шаула. Даже дети больше тянулись к отцу, забирались к нему на колени, гладили бороду, целовали и делились тайнами, а иногда шёпотом жаловались на мать. Но сам Шаул, который не много жил при своей матери, уважал Ахиноам, никогда не сомневался в её правоте, хотя и был старше жены на десять лет. Она несла все заботы по дому, ухаживала за стариками, пока те были живы, а теперь за внуком. Став королём, он не часто видел жену. Но иногда, придумав предлог и краснея, как в молодости, она приезжала в военный стан и наводила порядок в палатках мужа и сыновей. При этих встречах оба, Шаул и Ахиноам, не могли наговориться. Шаулу казалось, что от этой женщины ему передаётся уверенность и твёрдость. Они смеялись, беседуя, и люди удивлялись, ибо король и его жена слыли людьми очень серьёзными, даже сухими.
Ахиноам, если приносила совсем уж печальные новости, то и тогда прибавляла к ним какую-нибудь утешительную историю из Танаха. Шаул рассказывал ей обо всех происшествиях в стане, о своих солдатах, объяснял, почему поступил именно так, а не иначе, уводил свою гостью за холмы, показывал луг или долину внизу. Он заметил, что после того, как Ахиноам одобрит его замысел, он действует решительно, без колебаний. Часто он ловил себя на том, что мысленно советуется с Ахиноам, ищет её поддержки. Так же относились к ней и три их взрослых сына. Когда мать входила к ним в палатки и, будто прежде в доме, начинала прибирать и наводить порядок, сыновья рассказывали ей о своей новой жизни, хвастали трофеями и боевыми схватками, в которых они отличились, и, волнуясь, ожидали от неё похвалы.
Теперь Шаулу казалось уже странным, что не так давно они с Ахиноам совсем не разлучались. Когда Шаул ночевал на пахоте, Ахиноам приходила к нему туда и оставалась с мужем до рассвета. Два этих молчаливых и застенчивых человека между собой могли говорить и говорить, хотя казалось бы, чего ещё не знают друг о друге муж и жена, да ещё и из одного селения.
А потом у Шаула появилась от неё тайна: он не рассказал ей ни о Человеке в красном, ни о помазание, ни о предсказании. Ахиноам чувствовала, что муж что-то скрывает, но не донимала его расспросами, ждала. А он чем дальше, тем больше боялся посвятить её в предсказание о чёрном будущем – своём и всего его рода. Лучше было бы поговорить с каким нибудь мужчиной, чтобы тот высмеял его страхи и сказал что-нибудь вроде: «Судьба!» или «Всё от Бога!» До разрыва с судьёй и пророком, даже ещё после их первой ссоры Шаул надеялся, что всё обойдётся, ведь он же исполнил Божью волю. За своими победами Шаул видел одобрение Господа.
Вчера Шмуэль лишил его всякой надежды.
Скорее бы рассвет, скорее бы Гив’а, скорее бы увидеть Ахиноам! Нету сил. «Хоть на этот раз не помогут мне ни слово твоё, ни совет, жена моя, я расскажу тебе, почему уже не обрадуют меня ни замужество дочерей, ни рождение внуков; почему я завидую отцам, умершим своей смертью и похороненным с достоинством. Я всё тебе скажу. Вряд ли мне от этого станет легче, но я расскажу. Если не тебе, так кому же ещё? Кому?!»
Размышляя о своём, Шаул дошёл до палатки левитов и отыскал ту, где хранились Священные свитки. Вошёл, велел слугам принести факел, развернул свиток и отыскал нужное место.
«И сказал Моше Господу:
– Зачем сделал ты зло рабу Твоему и отчего не нашёл я милости у Тебя, если возлагаешь бремя всего народа на меня? Не могу я один нести весь народ этот! Слишком тяжело для меня...»
Он долго стоял, прикрыв веки, потом свернул и убрал свитки, вышел из палатки левитов и сразу увидел, что начинается рассвет. Небо было окрашено в цвет, названия которого он не знал, но помнил, что такого цвета была изнутри большая ракушка из Филистии, которую подарил ему отец.
Вдруг Шаул заметил внизу, в долине, на высветленной луной дороге всадника на муле. Тот приближался к Гилгалу и уже начал последний подъём на холмы, окружающие селение. Шаул направился к воротам, куда должен был въехать всадник.
Когда тот приблизился, Шаул узнал молодого воина из армии Йонатана. «Ничего, ничего, – сказал себе Шаул. – Значит, видят глаза и при утреннем свете». Ещё подумал: молодец солдат! Отпросился домой до утра, и вон как спешит из Гив’ы! Ночью пустился в путь!»
Шаул прошёл за ворота и остановился там, где вот-вот должен был выехать из-за последнего холма всадник. Уже были слышны топот и фырканье мула.
Голова воина показалась из-за холма. Широкая чёрная повязка приподнимала волосы над его лбом. Вестник беды!
– Кто? – прохрипел Шаул.
– Жена твоя... Ахиноам... Да будет благословенная её память!
***
И поклялся Шаул, что, как жив Господь,
Давид не будет убит.
«Пророки», «Шмуэль» I, 14:52
В королевскую армию вступили один за другим три старших сына Ишая бен-Оведа: Элиав, Авинадав и Шамма. Позднее, когда началась затяжная война с Филистией, в войско отправились и средние: Натаниэль и Радай. Подходил срок и Оцема, а Эльханану ещё немного не хватало до шестнадцати лет. Теперь это был высокий, крепкий юноша с длинными светлыми волосами, стянутыми надо лбом свитым из шерстяных нитей шнурком. В пятнадцать лет он уговорил отца отпустить его на заработки – охранять караваны, проходившие неподалёку от Бет-Лехема по Царскому тракту. Ишай разрешил сыну только после того, как Оцем и сестра Эльханана Авигаил пообещали, что будут пасти стадо за младшего брата. А он из дальних стран приносил домашним подарки, однажды Авигаил, кроме бус и серёг достался даже тканый платок.
