Однажды осенью я получил через связного приказ явиться на экстренное заседание Центра. Оно, как обычно, проходило в одном из надежных подвалов лагеря.
Николай Кюнг – большой знаток всех укромных уголков Бухенвальда – умел выбрать место.
На заседании, как всегда, присутствовал Вальтер Бартель. Обычно жизнерадостный, остроумный, он сейчас чем-то озабочен. Руки нетерпеливо мнут какую-то вещицу на столе.
Когда все собрались, Вальтер сказал:
– Наша подпольная работа достигла такого размаха, что привлекла внимание не только комендатуры, но и германского правительства. Саботаж на заводах «Густлов-верке» и ДАУ не мог не вызвать подозрений. Эсэсовцы замечали и пропажу оружия и дефицитных материалов. Они обратили внимание и на то, что во время бомбежки многие их солдаты были убиты явно не осколками бомб, а оружие их таинственно пропало. Словом, в лагерь приехала правительственная комиссия. В наши ряды заброшено много шпионов и провокаторов. Интернациональный комитет требует: бдительность и тщательная конспирация прежде всего.
Вальтер прав: в последние месяцы мы так размахнулись, что, пожалуй, пора призадуматься, пока половина лагеря не вылетела в трубу. Повсюду у нас рассовано оружие. У Венки Щелокова – в тряпках портновской мастерской. У Леньки Крохина – в подоконнике. И хоть он и говорит, что у него сам черт не отыщет, но ведь кто знает, где и как будут искать? И у многих других есть оружие. И, наверное, уж не так трудно его отыскать даже без помощи чертей.
Действительно, надо принимать спешные меры, чтобы предупредить всех подпольщиков об опасности.
Вальтер Бартель ушел все такой же озабоченный и встревоженный, а мы остались думать, что же делать дальше. Если передать предупреждение по прямой связи от командиров к подчиненным, на это уйдет много времени. Да, пожалуй, в лагере будет заметна некоторая суета, оживление: после работы забегают командиры, политработники, связные.
Не лучше ли сделать это через штубендистов и гигиенвартов? Все они люди свои, проверенные, на блоках все знают и в один вечер сумеют предупредить кого надо. А главное, их можно собрать всех сразу под видом санитарного инструктажа. Правда, это дело рисковое, но разве не больший риск не предупредить вовремя об опасности?
Мою мысль поддержали Кюнг и Симаков. Совещание было назначено в одном из каменных блоков. Пауль Шрек дал согласие своим авторитетом старосты прикрыть наше мероприятие.
– Ты скажешь своим товарищам все, что нужно, предупредил Пауль. – Лагершутцы организуют наблюдение. Среди них мой брат. Можешь на него положиться. Если я дам сигнал – не разбегайтесь. Начинай ругать штубендистов за грязь и неряшливость, говори, что посуда плохо моется, что врачи требуют чистоты. Ну, и что-нибудь еще в таком же роде…
– Спасибо, Пауль. Тебя понимаю.
Собралось человек тридцать русских. Уселись вокруг длинного стола. Перед ними немытые или плохо промытые баки для подноса баланды и миски, из которых едят заключенные. Они не знают точно, зачем их позвали. Недовольно переговариваются: им давно надоели разговоры о грязной посуде. Они все это знают сами.
Я смотрю на них и никак не могу начать. Что надо сказать – знаю, но не могу придумать, как сказать. Вроде все надежные. А вдруг все-таки среди них провокатор, доносчик?
Решил сказать так:
– Придется опять говорить о том, что вы сами виноваты в антисанитарных условиях: миски и бачки плохо моются, заключенные не всегда умываются, а вы не следите за всем этим. Эсэсовцы и без того возводят на нас всякие напрасные обвинения. Будто бы мы работать не умеем, станки и оборудование портим, растаскиваем дефицитные материалы. Будто мы вместо частей орудия делаем утюги, зажигалки, портсигары и дарим их мастерам и эсэсовцам. А они принимают подарки и ослабляют контроль за нами. Будто бы во время налета пропало много винтовок, пистолетов, ручных гранат, патронов. Комендатура подозревает, что все это оружие в лагере. В Бухенвальд приехала правительственная делегация, чтобы разобраться во всем этом. Мы, конечно, знаем, что все эти подозрения напрасны. Но можно предполагать все-таки, что на блоки заброшены десятки шпионов и провокаторов. Вы должны знать, что они работают сдельно. А потому не исключено, что могут подбросить оружие и на нас же донести, чтобы получить свою зарплату. Они могут вырвать из наших рядов десятки и сотни ни в чем не повинных людей. Надо немедленно, сегодня же предупредить товарищей на блоках, чтобы были особенно осторожны и осмотрительны.
И еще хочу предупредить «кантовщиков». Как ни ловят их, как ни избивают, у нас их много. Они могут попасться на глаза эсэсовцам, могут выдать других товарищей. Кроме того, втолкуйте им, что кто работает в лагерных командах, помогает своим же товарищам. Словом, «кантовщиков» должно быть в лагере как можно меньше…
Я не успел закончить свой инструктаж. Пауль Шрек, сидевший у окна, вдруг поднялся встревоженный, махнул мне рукой, предупреждая об опасности.
Как можно спокойнее я перевел разговор:
– Подходят эсэсовцы. Все оставайтесь на своих местах. Перейдем к – вопросам, для которых собрались здесь.
В ту же минуту Валентин Логунов, Ленька Крохин, Жорка Остапчук подхватили немытые миски и стали разносить их по столу. Откуда-то появились грязные штаны и куртки, разбитые деревянные колодки.
В комнату вошел блокфюрер СС, которого заключенные звали просто Штефаном.
Пауль Шрек громко крикнул:
– Achtung!
Мы все вытянулись в струнку. Блокфюрер застыл у входа, разглядывая собрание круглыми малоподвижными глазами. На моей голове почти нет волос, только узкий гребешок от лба к затылку (фасонная стрижка Бухенвальда), но и они поднялись от одной мысли: что теперь будет?
Штефан – высокий, грузный, с горбатым носом, черными пучкастыми усами и бровями, каменным лицом – был чудовищен в глазах заключенных. Он бил редко, но всегда смертным боем. Всегда присутствовал на публичных порках. И когда обнаженное человеческое тело извивалось на «козле», а эсэсовцы громко хохотали, черные усы Штефана приподымались над звериным оскалом.
Не удивительно, что от моей головы по спине прошел ледяной ветерок. Вдруг кто-то уже донес Штефану о нашем инструктаже? Тогда все мы подвергнемся пыткам. А если кто-то не выдержит? Тогда клубок начнет разматываться, а виноват в провале буду я один! Поглощенный своими мыслями, я даже не слышу, что говорит блокфюреру Пауль Шрек. Пришел в себя, когда Пауль громко объявил, что инструктаж можно продолжать. И сейчас же Ленька, Логунов и Остапчук начали громко кричать, ругаться, тыча грязные миски под нос сидящим.
Блокфюрер подошел ко мне вплотную и вперил в меня пронзительный взгляд черных круглых глаз. В них не было ни угрозы, ни подозрительности. В них не было ничего. Никакого выражения. И все-таки, боясь выдать себя – притворяться я не мастер, – я отводил взгляд от его глаз и деловито смотрел на грязные миски, рваные штаны и куртки.
Постояв около меня и, видимо, убедившись, что инструктаж идет правильно, Штефан медленно вышел из барака.
Васька Цуцура, наблюдавший за ним из окна, громко провозгласил:
– Пронесло! – и весело засмеялся. И как разрядка страшного напряжения раздался всеобщий хохот. Смеялся и староста Пауль Шрек.
Дело сделано. Вечером того же дня все подпольщики были предупреждены об опасности.
Так, то размахиваясь во всю ширь, то собираясь в кулак, бухенвальдское подполье шло к новому – 1945 году, шло к развязке…
С каждым месяцем все труднее становилась жизнь Бухенвальда. Лагерь уже не вмещал узников, а новые транспорты все подходили и подходили к станции Веймар. На машинах, а то и пешком, их гнали последние восемнадцать километров до Эттерсберга, и потом все в гору, в гору… В самом плачевном состоянии, какое только можно себе представить: полураздетые, обросшие, синие от холода, с ранами и язвами на теле, голодные – тысячи заключенных проходили через железные ворота с загадочными словами «Jedem das seine». С хохотом, свистом, улюлюканьем, рассыпая направо и налево удары дубинок, эсэсовские солдаты заставляли их бегом пробежать аппельплац. А потом на площадь выезжали тележки труповозов и до самой вечерней поверки курсировали между площадью и воротами крематория. А над закопченной квадратной трубой расцветал ярче венчик огня, и зимний туман прижимал к земле темный дым, пахнущий горелым мясом.
Но все это словно утраивало силы сопротивляющихся. Сжавшись в кулак, уйдя из подполья в еще более глубокое подполье, мы все помыслы свои устремили на конкретные мероприятия по подготовке восстания.
Вскоре после разгрома немецких армий под Сталинградом бухенвальдское подполье начало разрабатыватъ планы восстания. Так родились план А – наступательный и план Б – оборонительно-наступательный. Весь 43-й и 44-й годы эти планы обсуждались, уточнялись. И к началу 1945 года они сводились к следующему.
