— А не боюсь я никого, — вмешался вдруг дотоле молчавший Алефан. — Я, ваша высокобродь, с Астрахани. Там у нас немцем прозывается мешок с песком, который на малых судах для перекренки от ветра ставят. Я энтих мешков погрузил на своем веку вдосталь. И живой немец мне не в диковинку. А начальства я тож не пужаюсь. Потому меня господин ротный учил: ходи право, гляди браво. Я же…
— Что здесь есть за шум? — раздался вдруг холодный голос. — Как стоишь, любезный? Э, да ты пьян?
Емковой с отчаянием смотрел на Ивонина. Тот, поморщившись, обратился к вновь подошедшему:
— Я знаю этого солдата, господин барон. Разрешите мне расследовать это дело и взыскать с него.
— Как дворянин дворянину готов услужить вам, — ответил Бринк. — Но как официальное лицо, не имею права. Могу лишь обещать, что до окончания экспедиции установленное наказание не будет приведено в исполнение. Ступай-ка за мной, любезный.
Ивонин пожал плечами и, не глядя на Емкового, зашагал прочь.
После дневки войска продолжали свое движение. Днем второго октября конные части передового отряда достигли Вустергаузена, а к ночи туда прибыла и пехота, посаженная на повозки. В этот же день Чернышев подошел к Фюрстенгальде, а главные силы русской армии приблизились к Рубину.
В Берлине царила растерянность. Комендант города, генерал Рохов, отдал приказ гарнизону очистить город. Но в Берлине лечились от ран генералы Левальдт, уволенный к тому времени в отставку, Кноблох и Зейдлиц. Они явились к Рохову и потребовали, чтобы он защищал столицу.
— У меня всего три батальона пехоты и четыре эскадрона кавалерии, — заявил Рохов.
— Прежде чем подойдут русские, вы получите сильное подкрепление, — уверял его Зейдлиц.
Рохов, поколебавшись, уступил и немедленно начал укреплять подступы к городу.
Берлин, расположенный на берегах реки Шпрее, был окружен обширными предместьями, три из которых находились на правом берегу, а четыре, в том числе замок Копеник, у переправы через реку — на левом. На правом берегу город прикрывался палисадом, на другом берегу — невысокой каменной оградой.
Проникнуть в предместья можно было через десять ворот: Котбусские, Галльские, Бранденбургские и Потсдамские на левом берегу Шпрее и Гамбургские, Розентальские, Шонгаузенские, Аандсбургские, Франкфуртские, Восточные — на правом.
Перед всеми воротами начали набрасывать флеши и ставить в них пушки. Ночью работа не прекратилась. При дымном свете факелов тысячи людей копали землю и пробивали бойницы в стенах.
Однако ни эти приготовления, ни пребывание в Берлине прославленных Фридриховых генералов, ни даже известие о подходе крупных сил, высланных королем, — ничто не могло успокоить берлинское население.
Жители предвидели капитуляцию города. Зная, как ведет себя прусская армия в занятых местностях, они не рассчитывали на снисхождение русских. Кто мог, покидал Берлин и бежал. Тщетно взывал Рохов к добрым берлинцам, обнадеживая, грозя и умоляя. Никто не хотел итти копать укрепления, никто не верил ему. Купцы, ратманы, дворяне — все, кто побогаче, старались нанять экипаж и уехать.
Прислушиваясь к покуда далеким залпам русской артиллерии, они с бледными, смущенными лицами торопливо рассаживали в нивесть откуда появившихся старомодных рыдванах и простых крестьянских подводах своих домочадцев. Они оставляли награбленное в Силезии, наворованное в Саксонии, бросали на произвол судьбы собственное имущество. Война, казавшаяся таким прибыльным делом, обернулась другой стороной. Война пришла к ним в гуле русских орудий, в смятении и растерянности кичливых генералов, и прусская столица с трепетом ждала расплаты.
3
Утром третьего октября первые гусарские эскадроны и казачьи сотни подошли к Берлину. Погода была ясная и безоблачная. Переправа через Шпрее у Копеника была занята неприятелем, но после короткой схватки гусары завладели ею.
Понемногу, мелкими партиями стала подходить русская пехота. Солдаты с любопытством и одновременно с разочарованием рассматривали город.
— С той норы змеюга, значит, выползла.
— Ужли же столько годов воевать надо, чтоб сие гнездо воровское порушить?
Ивонин с недоумением следил за действиями начальника отряда. Сперва Тотлебен намерен был штурмовать какие-нибудь ворота одной конницей. Но солнце успело уже заметно склониться к закату, а штурма все не было. Наконец Бринк объявил, что в результате личной разведки начальник отряда решил атаковать Котбусские ворота и назначает атаку на ночное время.
— А почему бы не пробить посредством артиллерийского огня брешь? — спросил Ивонин.
— Генерал Тотлебен не хочет до времени выпалить орудийную амуницию. Он полагает, что сукцесс[34] будет одержан и без этого.
— Но тогда, не поясните ли, господин подполковник, отчего именно Котбусские ворота? Ведь, атакуя оные, мы попадаем под фланговый огонь из галльских флешей.
— Так распорядился господин начальник отряда.
Голос Бринка был зловеще сух.
Стемнело. С реки поднялся сырой, холодный ветер. Солдатам не велено было разжигать костров, и они жались друг к другу, с нетерпением ожидая сигнала к атаке.
В десятом часу вечера Тотлебен собрал офицеров. Выпятив грудь, он произнес длинную напыщенную речь; Бринк почтительно переводил.
— Я предложил берлинскому коменданту капитулировать, но он не согласился. Потому я возьму Берлин штурмом. Атака начнется в полночь. Триста гренадеров и два орудия под командой князя Прозоровского атакуют Галльские ворота, а равносильный деташемент майора Паткуля — Котбусские ворота. В подкрепление каждому дается по двести гренадеров и по два эскадрона кавалерии. Я приказываю, чтобы командиры отрядов меня наиподробнейше рапортовали.
«Я… я… — думал Ивонин, угрюмо слушая Бринка. — Мнит себя великим полководцем. Чего глупее: вместо атаки совокупностью в полторы тысячи человек дробить силы наполовину».
Едва окончилось совещание, он торопливо пошел в отряд Прозоровского, куда был прикомандирован. Чья-то высокая фигура выросла на дороге.
— Ваше высокоблагородие! Дозвольте слово молвить. То я, Алефан. Спасибо вам за вашу милость, что меня оборонить хотели. А только господин Бринк меня к батогам приговорили.
Солдат шагнул вперед. Ивонин слышал его частое, бурное дыхание.
— Нехай меня лучше насмерть расстреляют. А пороть — я не дамся.
Ивонин подошел к солдату и положил руку ему на плечо.
— Наказать тебя нужно, в российской армии на походе хмельных быть не должно. Да только не на теле наказать. Правда твоя: таких, как ты, не порют. Вот что, Алефан: сейчас бой, ты в нем себя выкажи, а я опосля генерала Чернышева о тебе рапортую.
— Вашбродь! Ежели так… Ежели избавите… век мне того не забыть. А насчет боя — не имейте сумнениев.
Когда Ивонин скрылся из виду, из кустов вышел Емковой.
— Что, дурья башка? Говорил тебе: обратись к нему. Это офицер настоящий!
— И впрямь! Вот бы все у нас такие были. То-то воевали бы!.. Как он сказал мне: «правда твоя», говорит…
— То-то! Правота, что лихота: всегда наружу выйдет.
Они еще долго говорили об Ивонине, торопливо пробираясь кустарником в свою роту.
В двенадцать часов ночи высоко в небо взлетела ракета, медленно упала в Шпрее и, зашипев, погасла. И сейчас же с громким «ура» русские гренадеры бросились на штурм. Отряд Прозоровского, несмотря на то, что его атака почти не была подготовлена артиллерией, ворвался в Галльские ворота. Но к этому времени гарнизон города уже усилился: за двенадцать часов, напрасно потерянных Тотлебеном под стенами Берлина, туда успели войти первые семь эскадронов из спешившего на выручку корпуса принца Вюртембергского.
Пруссаки установили в домах трехфунтовые пушки и били почти в упор по гренадерам, проникшим за крепостную ограду. Русские двигались наугад по узким, кривым улочкам, а немцы стреляли из проходных дворов, из переулков, устраивали засады, появлялись оттуда, откуда, казалось, не было путей. Их становилось с каждой минутой все больше.
Отряд Прозоровского начал медленно отходить. Теснимый со всех сторон, он яростно отбивался, то и дело переходя в штыки. Князь Прозоровский посылал уже второго гонца, прося ускорить посылку подкреплений. Солдаты тоже ждали подмоги.
— Держись, паря. Скоро лезерв подведут, — хрипел Емковой. Алефан, дважды раненный, но оставшийся в строю, молча посылал привычными пальцами пулю в дуло ружья.
Луна скрылась за облаками, и бой продолжался почти в полной темноте, при вспышках выстрелов и дымном пламени от горевшего где-то строения.
— Секунд-майор! Возьмите с собой двух казачков и скачите к начальнику отряда, — обратился Прозоровский к Ивонину. — Гром и пекло! Объясните, что без резерва я дальше держаться не могу, что… Да вы и сами, впрочем, знаете.
