Бурундай все же надеялся, что многократно помогавший ему в сражениях дух Сульде подскажет какой-нибудь необычный хитроумный план штурма этого острова, но дух на этот раз не снизошел, зато прискакал новый гонец от Джихангира. Он привез строгий однозначный приказ: тумену темника Бурундая немедля выступать на соединение с главными силами. На вопрос в чем причина такой спешки гонец пояснил… Войско Бату-хана осадило небольшой орысский городок Козелоск. Тамошние орысы оказались невероятно злыми, они заперлись в городе и отбили уже несколько штурмов, нанеся непобедимой армии большие потери. Потому Джихангир срочно собирает все тумены, которые вот так же разослал в разные стороны для совершения широкой «облавы». Бурундай внешне остался бесстрастным, но внутренне «вздохнул с облегчением». У него появилась возможность без потери собственного достоинства и авторитета уйти отсюда. Он вынужден уйти не завершив дела – нельзя не выполнять ханские приказы, за это можно поплатиться головой.
Группа всадников во главе с выделяющимся длинным телом и конским хвостом на шлеме, подъехала к гати. Милован смотрел со своей стороны и сразу узнал в нем того, про которого талмач-булгарин говорил как о темнике Бурундае. Темник отъехал от сопровождавших и остановил коня у самой гати, всматриваясь в «противоположный берег».
– Эх, стрелой бы его достать… Из татарского лука можно попробовать, – высказался один из немногих уцелевших старых оружников, стоявший недалеко от Милована.
– Далеко… и у него вон доспехи какие. В глаз как белке, отсюда ни за что не попадешь, а его доспехи никакая стрела не возьмет, – засомневался, как всегда сопровождавший князя Любим.
– Не надо пробовать, – коротко приказал Милован и, выйдя из-за деревьев, тоже подошел к месту разобранного края гати.
Бурундай его увидел, понял кто это, и как будто приветственно махнул рукой, потом указал в сторону села. Оттуда начинал подниматься пока еще не очень густой дым – татары зажгли село. Потом Бурундай махнул в сторону дороги, явно давая понять, что они уходят. И тут же сделал обратный жест – уходят, но вернутся.
– Ты думаешь, он тебя понимает? – с усмешкой спросил один из сопровождавших Бурундая тысячников
– Понимает… он все понимает, – Бурундай смотрел на другую сторону гати, где стоял орысский коназ.
Подскакал нукер-посыльный:
– Темник, мы зажгли все дома, все пленные перебиты, первая тысяча вышла на дорогу.
– Пленные перед смертью, что-то говорили? – спросил нукера Бурундай
– Кто-то молил о пощаде, кто-то взывал к их Богу, а один ругался на нас, говорил, что мы проклятые татары.
– Почему урусуты называют нас татарами? Татар еще Чингисхан всех под корень вырезал. Нет сейчас татар, – недовольно отреагировал еще один из сопровождавших темника, тысячник-монгол.
– Говоришь, нет татар?… Теперь опять будут. Я татарин и такие как я тоже татары, – Бурундай повернул коня к дороге, по которой уходил его тумен и ожег его плетью.
Проводив глазами всадников, Милован широко перекрестился:
– Слава те Господи, и на этот раз пронесло.
– Что ты князь, какое пронесло, они же село жгут, дома, церковь, твой дом, – не понимал князя Любим.
– Уходят поганые, а село… село отстроим, – уже почти весело говорил Милован.
– Так он видел, чего предупредил, что снова вернуться, – Любим явно не был столь оптимистичен как его князь.
– Вернутся, снова биться будем, сожгут, снова обстроимся. Слава Богу, мы живы, и много живых осталось, а раз живы, не пропадем.
После того как известие об уходе татар распространилось по всему «острову», отец Андрей собрал народ возле церкви-времянки и стал творить хвалебную молитву, благодарить Господа за избавление от врага. Поднимающиеся густые клубы дыма от горящего села, уже не воспринимался как бедствие – то был вестник победы. Ведь теперь можно выйти со спасительного болота, которое, как ни крути, являлось гиблым местом – за эти несколько дней от холода и сырости успели заболеть много людей, в первую очередь стариков и детей, и едва ли не все в той или иной степени страдали от плохой воды. Теперь можно вернуться хоть и на пепелище, но обжитое многими поколениями киверичан, удобное для жизни место.
Весь остаток дня на «острове» царило приподнятое настроение. Милован, тем не менее, заставу у гати не снимал – а вдруг это всего лишь татарская хитрость. А с восходом следующего дня застучали топоры, повалились деревья, для восстановления разобранной части гати. Но сначала пришлось разбирать «кучу» из татарских трупов. Хотели скинуть их прямо в трясину, но Милован приказал снять с них оружие и ценные вещи, если есть, после чего снести в свежевырытую большую яму на берегу. Но трупов было много, так что пришлось вырыть не одну, а три ямы, которые тут же заполнялись болотной водой. Этим воинам не повезло быть сожженными во славу духа Сульде, их просто побросали в воду и сверху засыпали землей.
Гать восстановили и первые разведчики пошли в село. Вернулись, сказали, что татар след простыл, а от села остались одни головешки да печи. И еще, повсюду лежат неубранные тела. В обезображенных и уже несколько дней лежащих на тающем снегу трупах родственники узнавали своих, обмывали, прибирали… рыли могилы. Бояна нашла буквально искромсанное тело Ждана. Его и отца Амвросия отпели в первую очередь. Потом настал черед оружников… Отпевания длились несколько дней. Потом… а потом вновь застучали топоры. Первым делом стали ладить новую церковь, княжий дом… избы для смердов. Потом снег совсем сошел, ушла талая вода – пришла пора пахать и сеять…
Матушка Марфа так и не смогла оправиться после гибели мужа. Она угасала не столько от болезни, сколько от гложущего изнутри горя. Незадолго до ее смерти отец Андрей попросил у нее соизволения взять в жены Веселину. Согласие было получено, а вскоре матушку-попадью похоронили рядом с отцом Амвросием. Венчание и свадьбу пришлось отложить не только из-за кончины матери невесты. Отец Андрей не мог сам себя венчать, а во всей округе не осталось более ни одного прихода, ни одного священника, либо разбежались, либо погибли. Оставалось одно, найти такого же, как отец Андрей священника-беженца.
Несмотря на всеобщее бедствие и появление в селе большого количества вдов и осироченных детей, в воздухе словно витала какая-то непоколебимая всеобщая уверенность в будущем. Ведь у киверичан был князь, которому они безоговорочно доверяли. Слава о князе Миловане быстро распространилась по ближним и дальним весям. В Киверичи, надеясь получить защиту, вновь потянулись беженцы со всей разоренной округе. Шли и дорогой, приходили и лесом, шли и одиночки и семьями, а то и деревнями. Приходили к князю, кланялись в пояс, просили принять под свою руку. Приходили, и смерды, и ремесленники, и ратные люди-оружники, разочарованные в способности своих князей, не сумевших дать отпор степным завоевателям. Пришел как-то босой, в разорванной рясе немолодой беженец-священник. Его приветили, накормили, обули, зашили рясу… Он же вскоре и обвенчал в новой церкви отца Андрея с Веселиной. К осени были срублены на месте старых новые княжий и поповский дома, где в первом стала жестко править княгиня Голуба, а во втором кротко матушка Веселина. Бояна теперь жила на два дома и была желанной, и у княгини, и у матушки-попадьи… Молодая княгиня, не сблизившаяся с Бояной за много лет проведенных под одной крышей, теперь же что называется, души в ней не чаяла. Правда, изредка, когда рядом никого не было, они в шутку разыгрывали сцены из своего детство. Голуба опять пыталась сделать из Бояны свою прислужницу, а Бояна в ответ озвучивала свое самое большое желание из девчоночьих времен, намять таки «нежные бока», все более наливающейся здоровой дородностью, Голубы. Впрочем, вскоре стала ясна основная причина той дородности – Голуба понесла. Теперь эта новость стала основной в селе. Все гадали и рядили, кого родит молодая княгиня, наследника или девочку. Не до шуток стало и Бояне. К ней стал «поткатываться» молодой воин-беженец из разбитой дружины князя Тверского… Жизнь шла своим чередом.
Темник Бурундай и его тумен, прибыв под Козельск, сыграли главную роль во взятии этого небольшого, но строптивого городка. До него его неоднократно штурмуя не могли взять восемь туменов под командованием природных монгольских найонов, под общим руководством самого Бату-хана. Впрочем, об этих не очень приятных нюансах в среде высшей монгольской знати постарались поскорее забыть. Не мог низкородный темник считаться лучшим военачальников великого монголо-кипчакского войска. И этого статуса не могли изменить победы Бурундая. Он так и остался всего лишь темником, известным разве что тягой к полнотелым женщинам благородного происхождения. В этой связи было сложено немало анекдотов.
