Такой расклад не устраивал простых ратников и казаков, которые через своих представителей в Совете всей земли прямо заявили: «Земля наша единомышленно хочет выбрать царя из прирожденных своих бояр, а из иных земель королевичей нам не надо!»
Последующие события развивались стихийно. Казачий круг, на котором присутствовало много московской бедноты, провозгласил государем псковского самозванца. Ни Трубецкой, ни Просовецкий, ни Заруцкий не осмелились воспротивиться воле казачьего войска, помня о печальной судьбе Ляпунова. Они вместе со всеми принесли присягу на имя «царевича Дмитрия». Тех дворян из окружения Трубецкого, кто не желал целовать крест «истинному государю», казаки приневолили к этому силой.
В земских полках, стоявших в отдалении от казацких таборов, присяга не удалась. Многие воеводы и ратники просто-напросто разошлись по своим городам, не желая идти на поводу у казачьей вольницы.
* * *
Среди тех, кто не пожелал присягать псковскому самозванцу, оказался и Степан Горбатов. Все происходящее в тот день на заснеженном поле между палаточными лагерями казаков показалось полковнику Горбатову какой-то дикой бессмыслицей. Невесть откуда свалившийся самозванец, известный в Новгороде как поповский сын Матюшка Веревкин, волею обезумевшей от радости толпы из казаков и посадских мужиков был провозглашен государем всея Руси!
Видя, что никто из земских воевод и казацких атаманов не смеет воспротивиться воле черного люда, Степан Горбатов решил действовать сам. Протолкавшись в середину гигантского круга, образованного многотысячным скопищем народа, он взобрался на возвышение, сооруженное из пустых пороховых бочек и снятых с петель дверей.
Поскольку все ораторы на этом народном собрании славили истинного «царевича Дмитрия», объявившегося в Пскове, и хулили бояр, засевших в Кремле, поэтому вооруженная толпа ожидала таких же слов и от полковника Горбатова. Однако зазвучавшая речь Горбатова разительно отличалась от славословий предыдущих говорунов.
— Чего вы так раздухарились, братцы? Чему вы все так радуетесь? — громко молвил Горбатов, обращаясь к казакам и простонародью. — Неужто и впрямь сошел с небес трижды убиенный царевич Дмитрий? Оказывается, как мало надо для чуда! Невесть кто является в Новгород и заявляет, что он есть спасшийся от смерти сын Ивана Грозного. Сначала этому проходимцу никто не верит, но проходит время, и люди вдруг начинают носить новоявленного самозванца на руках. Как понимать это всеобщее оглупение? Куда катится Русь-матушка и мы все вместе с ней, коли собравшийся здесь народ, отвергнув имовитых бояр, отдает царскую власть безвестному прощелыге! Одумайтесь, люди добрые! Образумьтесь, пока не поздно! Кого вы на шею себе сажаете? Очередного Гришку Отрепьева, истинно молвлю всем вам!..
Договорить Горбатову не дали, несколько пар сильных рук схватили его за длинные полы красного стрелецкого кафтана и бесцеремонно стащили с возвышения. Мигом вокруг полковника образовалось шумное сборище из рассерженных казаков, которые грубо пихали его кто в спину, кто в грудь. Горбатова окружали перекошенные злобой бородатые лица в мохнатых шапках, из-под которых выбивались длинные чубы. Неслись крики:
— Братцы, это изменник! Рубите его!
— Откель он взялся? Не иначе, кремлевский лазутчик!
— Станичники, нужно прищучить этого молодца!
— Верно! Врежьте-ка дубиной ему по башке, чтоб другим неповадно было.
Оказавшиеся поблизости казаки из куреней атамана Просовецкого заступились за Горбатова. Они попытались увести полковника в безопасное место, но у них на пути встали казаки из других куреней, которые потребовали, чтобы Горбатов немедля присягнул на верность царевичу Дмитрию. Горбатов отказался присягать, отвернувшись от креста, который ему совали под нос.
Тогда из толпы выступил какой-то есаул в белом нагольном полушубке и в черной шапке. Выкатив свои красные хмельные глаза, есаул рывком выхватил из-за кушака длинный пистоль и приставил к груди Горбатова.
— Присягай добром, полковник, — угрожающе проговорил он, — а иначе…
Есаул щелкнул взведенным курком.
Находившиеся подле Горбатова казаки разом отшатнулись от него.
— Я кому попало не присягаю! — недрогнувшим голосом сказал Горбатов.
Есаул нажал на спусковой крючок, голубоватая искра от столкнувшихся кремней ударила в запальник, но выстрел не прогремел. Видимо, порох оказался подмоченным.
Воспользовавшись этой заминкой, Горбатов сбил с ног есаула ударом кулака и, расшвыряв в стороны еще несколько станичников, прорвался к своему коню. Вскочив в седло, не касаясь стремян, Горбатов пустил своего жеребца с места в галоп. Вслед ему неслись гневные крики казаков. Кто-то надсадно вопил: «Стреляй же! Стреляй!» — однако выстрела не последовало.
* * *
Боярину Лыкову, обходившему караулы у кремлевских ворот, стражники сообщили о перебежчике из земской рати.
— Кто таков? Где он? — встрепенулся Лыков. — Тащите его сюда!
Стрельцы, стоявшие в карауле, вывели из подвального помещения Захарьевской башни рослого человека в красном стрелецком кафтане и красных сапогах.
— Вот, он, боярин! — пробасил стрелецкий старшина, заросший черной бородой до самых глаз. — Подъехал к Красным воротам часа два тому назад верхом на коне, свистел и размахивал шапкой, насаженной на палку. Мы подумали сначала, что это очередной гонец от земских приехал столковаться насчет обмена пленными, но выяснилось, что молодец сей решил на нашу сторону перейти. И зовут его…
— Да знаю я, как его зовут, — с усмешкой перебил старшину Лыков, подходя к перебежчику и кладя руку ему на плечо. — Лопни мои глаза, это же сам полковник Горбатов! Ну, здравствуй, друже. С чем пожаловал?
— Хочу присягнуть на верность королевичу Владиславу, — сказал Горбатов.
— Вот как? — Лыков от изумления шире распахнул глаза. — Дивно мне слышать это от тебя, полковник. Видать, крепко прижала тебя судьба-злодейка, коли ты к нам подался!
Лыков распорядился, чтобы стражники вернули Горбатову коня и оружие. Видя, что Горбатов пребывает в состоянии некоего потрясения, Лыков привел его к себе домой, желая побеседовать с полковником наедине. Хоромы боярина Лыкова, где жила его семья и хранились все его богатства, сгорели вместе со множеством прочих дворов во время пожаров в Белом городе. Жену и детей Лыков успел спровадить из Москвы в Тверь еще до начала сражений с земским ополчением. В Китай-городе Лыков и его слуги занимали деревянный дом какого-то купца, сбежавшего отсюда вместе с семьей, когда Семибоярщина впустила в Москву поляков.
Оглядев убогую обстановку купеческого жилища, Горбатов удивился тому, что у лестничных переходов отломаны все перила и в комнатах почти нет мебели. Его также удивило то, что двое холопов Лыкова, сняв с петель дверь в трапезной, рубят ее на части топорами.
— Чем-то же надо печи протапливать, полковник, — пояснил Лыков, отвечая на вопросы Горбатова. — Дров в Китай-городе уже не осталось, а на дворе зима. Вот и приходится жечь в печах все, что горит. Но главная беда не в этом, — Лыков доверительно понизил голос. — Есть враг пострашнее холода — это голод. Дела с ествой в Кремле и Китай-городе еще хуже, чем с дровами. Видишь, друже, что мы тут едим.
Лыков поставил на стол глиняный горшок с каким-то теплым варевом, над которым витал запах мясного бульона. Взяв половник, Лыков выловил из мутного жидкого супа лошадиное копыто, показав его Горбатову. Затем Лыков извлек из горшка собачий череп с оскаленными зубами.
От увиденного Горбатов невольно поморщился.
— Собачатина, конечно, не баранина, полковник, — заметил Лыков, — но все же лучше вареных крыс, коих подают на стол моему соседу ротмистру Порыцкому.
— В земских становищах тоже голодно, но мышей и крыс там еще пока не едят, — проговорил Горбатов, усевшись на скамью у окна, забранного ячейками из зеленого и голубого стекла.
— Чего же ты тогда перебежал от земских к нам, бедолагам? — ввернул Лыков, развалившись на стуле, который заскрипел под его грузным телом.
Поскольку в доме было чуть теплее, чем на улице, поэтому Лыков и Горбатов вели беседу, не снимая с себя теплой верхней одежды. Они сняли с себя лишь шапки и рукавицы.
Горбатов не стал ходить вокруг да около и выложил Лыкову все начистоту. Горбатова переполняли возмущение и обида. Двух самозваных государей в недалеком прошлом видела Русь, которым поначалу присягали знать и простой народ, а в конце концов оба были убиты своими же приближенными. Имена этих самозванцев и поныне на слуху, только ленивый их не ругает и не проклинает. И вот объявился третий Лжедмитрий. И опять народ вдруг узрел в нем истинного царя, отпрыска Ивана Грозного! Земское воинство так дружно ринулось присягать псковскому самозванцу, что никто из воевод и атаманов не осмелился подать голос, дабы остановить это повальное безумие.
