Оставшись одинъ у себя, я все началъ приводить въ ясность. Тогда она получила письмо, это письмо было отъ него, она спокойно притворилась, солгала, все отъ меня скрыла. Въ этомъ письмѣ, конечно, онъ извѣщалъ ее о своемъ пріѣздѣ: не случайно-же они встрѣтились въ Женевѣ! Она, уговоривъ меня остаться дома, отправилась на свиданіе съ нимъ. Изъ того, что я слышалъ, было ясно, какова была цѣль этого свиданія съ его стороны. Но съ ея стороны что-же? Она его боится. Да, это возможно. Она сказала, что слушаетъ его только по необходимости, но она его слушала и зачѣмъ это она все отъ меня скрыла? Что въ этомъ заключается? Ужасное что-нибудь, смерть наша, или нѣтъ еще? Можетъ быть, что нѣтъ и это нужно рѣшить непремѣнно! Она могла все скрыть отъ меня, изъ простого, понятнаго чувства любви ко мнѣ, она имѣла право не хотѣть впутывать меня въ это дѣло. Можетъ быть, она боялась за нашу встрѣчу; да, конечно, она должна была бояться этой встрѣчи. Можетъ быть, она хорошо даже сдѣлала, что все отъ меня скрыла. Я ничего не слышалъ дурного отъ нея сегодня въ саду, въ Женевѣ…
Все-таки-же ничего не рѣшается. Нужно выждать, вотъ она пріѣдетъ… Она пріѣхала часа черезъ три послѣ меня. Она сейчасъ-же вошла ко мнѣ, спросила что я дѣлалъ.
— Madame Brochet сказала мнѣ, что ты гулялъ долго очень; гдѣ ты былъ?
— Я былъ въ горахъ. Вышелъ пройтись, да напалъ на прелестный пейзажъ и не могъ удержаться…
Я показалъ ей одинъ изъ моихъ эскизовъ, который она не видѣла еще и который теперь я нарочно выложилъ.
Изъ ея словъ, изъ ея тона, изо всего, наконецъ, я хорошо понялъ, что она не подозрѣваетъ о моей поѣздкѣ въ Женеву. Значитъ, она не была въ Métropolé, иначе тамъ-бы ей сказали, что я ее спрашивалъ. Теперь посмотримъ что она будетъ говорить?
— А ты что такъ долго дѣлала въ Женевѣ? — спросилъ я.
— А вотъ пойдемъ ко мнѣ, я покажу тебѣ всѣ мои покупки. Все кончила довольно рано, хотѣла было вернуться, но опоздала къ пароходу…
— Гдѣ-же ты обѣдала?
— Не въ Métropole, а въ Hôtel de la Balance. Это было мнѣ по дорогѣ и тамъ очень недурно готовятъ.
— Никого ты не видала въ Женевѣ?
— Кого-же мнѣ видѣть? Никого не видала.
Она увела меня въ свою комнату и стала показывать покупки, потомъ сѣла на диванъ рядомъ со мною, положила мнѣ на плечо руку, какъ обыкновенно это дѣлала, и задумалась о чемъ-то.
— А знаешь-ли, Зина, что я очень безъ тебя тревожился, — сказалъ я. — Мнѣ вдругъ приснился на яву страшный сонъ: мнѣ вдругъ приснилось, что ты отъ кого-то получила письмо, помнишь тогда, когда я у тебя спрашивалъ, и скрыла отъ меня это письмо, что ты, можетъ быть, съ кѣмъ-нибудь видѣлась и скрываешь отъ меня это.
Это было уже такъ ясно и такъ грубо. Что она отвѣтитъ?
Она засмѣялась, засмѣялась откровеннымъ, громкимъ смѣхомъ.
— Какіе ты вздоры болтаешь! — сквозь смѣхъ проговорила она:- вѣдь, не хочешь-же ты, чтобъ я тебя заподозрила въ ревности?
— Но ты знаешь, что одна мысль о томъ, что можетъ быть когда-нибудь ты въ состояніи что-либо скрыть отъ меня, можетъ меня измучить. Скажи мнѣ, можешь-ли ты что-нибудь скрыть отъ меня?
Она тихо покачала головой.
— Теперь отъ тебя скрывать, съ какой-же стати?
Больше говорить спокойно я ужъ не могъ и поэтому долженъ былъ остановиться. Она давно-бы должна была мнѣ все разсказать послѣ моихъ словъ; если-же не разсказала, если продолжаетъ такъ упорно и хладнокровно скрывать, значитъ рѣшилась скрыть во что-бы то ни стало. Теперь весь вопросъ въ томъ, зачѣмъ ей такъ необходимо скрывать отъ меня: ради-ли меня или тутъ что-нибудь ужасное?
Я пристально, внимательно смотрѣлъ на нее и мало-по-малу начиналъ приходить къ убѣжденію, что все это дѣлаетъ она для меня, что только поэтому она можетъ такъ спокойно притворяться. Теперь было-бы слишкомъ безумно заподозривать ее и не вѣрить ей. Теперь не вѣрить ей, что-жъ-бы тогда было? Подожду еще, можетъ быть, въ концѣ концовъ она мнѣ все сама разскажетъ, и я самъ какъ-нибудь окончательно рѣшу все это.
На другое утро я и рѣшилъ окончательно: я успокоился на той мысли, что Зина имѣла право скрывать отъ меня свою встрѣчу съ Рамзаевымъ. Теперь я буду знать, увидится-ли она еще разъ съ нимъ; конечно, не увидится, конечно, отдѣлавшись отъ него, то-есть заплативъ ему, она никогда его больше не увидитъ. А что на его дьявольскія слова она не можетъ поддаться, объ этомъ теперь мнѣ было-бы смѣшно заботиться. Развѣ я недостаточно зналъ ее — новую, развѣ я могъ не вѣрить любви ея?
* * *
Черезъ два дня мы должны были ѣхать и рѣшили, что предъ отъѣздомъ непремѣнно отправимся въ горы… Этотъ день весь въ мельчайшихъ подробностяхъ сохранился у меня въ памяти. Можетъ быть, это былъ послѣдній ясный и теплый осенній день. Я, какъ сейчасъ помню, сидѣлъ предъ своимъ столомъ и дописывалъ письмо къ мама. Я сидѣлъ здѣсь, на этомъ самомъ мѣстѣ, гдѣ пишу теперь, и Зина вошла тихонько, и я замѣтилъ, что она вошла только тогда, когда она ужъ положила мнѣ на плечо свою руку. Я обернулся; она совсѣмъ была готова: вотъ предо мною ея фигура въ черномъ платьѣ, я вижу склоненное надо мною лицо ея, упавшій и касающійся моей щеки локонъ. Она пришла за мною, и мы отправились. По обыкновенію, оставили мы у знакомой таверны нашихъ осликовъ и пошли по извилистой, знакомой намъ тропинкѣ.
Мы остановились и долго молча смотрѣли вокругъ, въ послѣдній разъ любовались огромною панорамой, бывшею предъ нами.
— Вѣдь, мы вернемся сюда, не правда-ли, — сказала мнѣ Зина. — Знаешь, все это мѣсто, всѣ эти горы, все это мнѣ теперь родное, какъ будто я родилась здѣсь и выросла; пусть-же это будетъ нашимъ мѣстомъ.
— Да, конечно, мы должны сюда возвращаться, — отвѣтилъ я, и вдругъ мнѣ ужасно захотѣлось опять, чтобъ она мнѣ все разсказала про встрѣчу съ Рамзаевымъ, хоть я ужъ рѣшилъ, что она имѣла право умалчивать и что она для меня это дѣлала. Наконецъ, мнѣ самому захотѣлось сказать ей, что я все знаю, но что-то меня удерживало. Къ тому-же и нельзя теперь было: она говорила о томъ, какъ мы поѣдемъ въ деревню къ нашимъ и спрашивала меня, хорошо-ли отнесется къ ней мама, сказала, что этотъ вопросъ ее очень сталъ тревожить въ послѣднее время.
— Напрасно, — отвѣтилъ я:- развѣ ты не знаешь мамы; вотъ ужъ объ этомъ-то нечего безпокоиться! Она сразу, взглянувъ на насъ, увидитъ, что ты меня любишь… А, вѣдь, она увидитъ это? Да, Зина?..
— Зачѣмъ ты говоришь такъ? Зачѣмъ ты какъ будто спросилъ меня? — перебила Зина. — Развѣ ты теперь еще можешь во мнѣ сомнѣваться?
— Нѣтъ, я не сомнѣваюсь, но скажи мнѣ правду, думаешь-ли ты, что тебѣ всегда будетъ достаточно меня одного, что всѣ твои старые капризы никогда больше не вернутся?
Она съ изумленіемъ на меня взглянула.
— Я не понимаю, — сказала она:- о чемъ ты меня спрашиваешь, не понимаю, какъ могутъ придти тебѣ въ голову такіе вопросы!.. И это очень нехорошо, что они тебѣ приходятъ. Или мы не оставили здѣсь всего стараго?.. Я думала, что оставили.
— Да, это глупо, конечно, прости меня, я не знаю, зачѣмъ сказалъ это!..
Я самъ ужаснулся своему вопросу.
— Конечно, мнѣ всегда будетъ довольно жизни съ тобою, — вдругъ сказала Зина: — но ужъ если мы говоримъ объ этомъ, скажи мнѣ: что-бы ты сдѣлалъ, если-бы вдругъ мнѣ пришла какая-нибудь фантазія, неужели ты возмутился-бы этимъ?
— Какая фантазія? — растерянно спросилъ я.
— Такъ какой-нибудь вздоръ, то, что прежде тебя такъ возмущало…
— Такъ ты думаешь, что фантазія можетъ придти?
— Почемъ знать! Фантазія можетъ придти, но она не можетъ помѣшать мнѣ любить тебя.
«Фантазія можетъ придти!» Я съ ужасомъ взглянулъ на нее: она смотрѣла на меня и улыбалась, не такъ, какъ все это время, улыбалась какъ-то странно.
— Зина, послушай, ты получила письмо отъ Рамзаева, ты отправилась въ Женеву для того, чтобы съ нимъ видѣться. Ты съ нимъ видѣлась: отвѣчай мнѣ, правда-ли это?
— Какой вздоръ, какой вздоръ! — захохотала она.
— Зина, я самъ былъ въ Женевѣ, я самъ былъ въ саду, я слышалъ вашъ разговоръ.
Она вздрогнула, поблѣднѣла, что-то злое блеснуло въ глазахъ ея, ея губы сжались въ знакомую мнѣ усмѣшку.
— А, такъ ты подсматриваешь за мной! — шепнула она: — ну, такъ и подсматривай!
— Зина, сейчасъ-же разскажи мнѣ все; зачѣмъ ты отъ меня скрывала, зачѣмъ все это было нужно! Сейчасъ-же скажи! Ты теперь видишь, что это необходимо, что безъ этого всему конецъ!..
Она сдѣлала нѣсколько шаговъ отъ меня къ самому краю обрыва и смѣясь, и все злѣе и злѣе смотря на меня, проговорила:
— Ты слишкомъ многаго хочешь, André; ты меня хочешь сдѣлать своею рабою, а я на это не способна!
«Вѣдь, это его слова, его слова!» съ отвращеніемъ мелькнуло въ головѣ моей.
— Хорошо! Теперь я тебѣ скажу все, — продолжала она. — Конечно, я могла-бы избѣгнуть свиданія съ Рамзаевымъ, я могла-бы ограничиться простою запиской; но меня что-то тянуло увидаться съ нимъ… Для меня было что-то завлекательное и интересное въ этомъ свиданіи… именно теперь… теперь! понимаешь?.. И это свиданіе доставило мнѣ удовольствіе, и я рада была скрывать все отъ тебя… Да, мнѣ было пріятно все скрывать отъ тебя… Вотъ, я тебѣ всю правду сказала!..
