Вызвалось шестеро.
— Лошадей вам нужно достать, — решил Богдан. — Демьян Лисовец, ты с людьми умеешь ладить. Иди к Линчаю, попроси у него лошадей. Скажи, у Богдана есть королевские привилеи, собирает Богдан охочих людей идти на Крым. — Достал мешок с деньгами. — На шесть лошадей тут довольно будет. Станет цену ломить — торгуйся. Лишних денег у нас нет. Продаст три лошади — бери три, две — бери две и даже одну, хоть поклажу не на себе нести. Да еще попроси у Линчая бечевы — сети рыбные плести. Богдан, мол, на Томаковке собирается ждать охочих людей.
Линчай продал четыре лошади, подарил сеть. Шестеро казаков уехали в тот же день на четырех лошадях. Остальные вместе с Богданом и Тимошем ночью бежали с Томаковки на Никитинский Рог. Бежали на лодках, по замерзающему Днепру. Скрытно ушли, ловко. И вовремя. В ту ночь покинутый курень обстреляли неизвестные.
1
Кошевой атаман Тягнирядно сидел по-турецки на ковре, а перед ним на серебряном турецком подносе сидела жаба по прозвищу Сирена, и оба они курлыкали: то жаба, то кошевой атаман.
— Т-с-с-с! — шикнул Тягнирядно на вошедшего Богдана и показал ему рукой, чтоб тихонько садился и не мешал.
— Ур-р-р! — курлыкнула жаба.
— Ур-р-р! — вытянул из огромных своих телес серебряную трель Тягнирядно.
— Ур-рр-р! Ур-рр-р! — откликнулась жаба.
— Ур-р-р-рр! — розовея от удовольствия, зашелся колокольчиком кошевой атаман, подмигивая Богдану.
Тягнирядно почитал себя за великого чародея. Накурлыкавшись, он посадил жабу в глиняную кринку с молоком и спрятал за печь.
— По-звериному учусь говорить, — не без гордости признался Тягнирядно Хмельницкому и пронзил его «всевидящими», в поросячьих ресничках, глазками. — Великая смута в душе твоей, и помыслы у тебя греховные. Великая гордыня одолела тебя.
— Эко! — Богдан даже подскочил, разыгрывая испуг.
— От моего глаза таракану убежать некуда, — кошевой атаман залился добродушным смехом.
— Про что жаба тебе рассказывала? — спросил Богдан озабоченно, и кошевой не сыскал на лице гостя ухмылки.
— Говорила, когда у людей спокойная жизнь, то и у нас: у зверья, у рыб, у гадов ползучих, у птиц — золотая пора.
Богдан сдвинул брови, набычил голову.
— Я, Тягнирядно, жабий язык сызмальства знаю… Другое она тебе говорила. Говорила она вот что, слово в слово: «Тошно нам, зверюшкам, на людей глядеть, когда они перед другими людьми спину ломают и всякую неволю сносят не ропща».
— Ладно! — хлопнул себя ладонями по круглым коленкам кошевой. — С чем на Сечь прибыл?
— С привилеями короля.
Достал привилей Владислава IV о его королевской воле — строить казакам «чайки» для похода на Крым и на турецкие города.
— Великих дел давно уже за казаками не водилось! — вздохнул кошевой. — Только Крым лучше не тревожить. В Крыму ныне Ислам Гирей! Таких ханов еще не было.
Стал кошевой угощать гостя жареным гусем.
— А какую же король награду казакам обещает за их службу?
Богдан простодушно полез за пазуху, достал еще один привилей, показал кошевому: за службу король обещал увеличить реестровое войско с шести до двадцати тысяч.
— Большое дело! — ахнул кошевой.
— Дело большое, — согласился Богдан. — Думаю к хану людей послать, чтоб глаза ему отвели. Мол, в мире хотим жить.
— Я твоим людям лошадей дам. Сколько послов будет?
— Троих хватит!
— Двое твоих, один мой человек. На подарки тоже найдется в скарбнице нашей.
— Согласен. Дело у нас общее.
К Исламу Гирею поехал казак Клыш с товарищами.
2
Его преосвященство Савва Турлецкий, вытянув губы дудочкой, трубил тоненько и жалобно, как укушенный слоненок. Он мчался по спальне пани Ирены Деревинской, размахивая над головой золотой цепью, забыв о бремени лет и тяжести своих телес. Пани Деревинская с кисейной занавеской через плечо — она успела сорвать эту кисею с балдахина над кроватью — летала, словно лань, и ее отражения метались во всех двенадцати зеркалах, которые по приказу епископа были вмурованы в стены.
Догнать пани Деревинскую у Саввы сил уже не было, и он, хитря, выскочил на середину комнаты, бросился на бегущую, целя в нее цепью, и — попал.
Цепь ударила пани Деревинскую в плечо, и она, отбежав в дальний угол, потянулась розовым кошачьим язычком к алой ягоде, вызревшей на ее мраморном плече, слизнула ягоду. У Саввы Турлецкого в голове помутилось, он на коленях перебежал комнату и набросился на пани Деревинскую с птичьим клекотом. Поднял пани в воздух, потащил с победным ревом к потайной двери за кроватью. Прижимая пани к этой двери, он неистовствовал, изрыгая невероятные ругательства, и пани визжала, как кошка.
— Кошка! — сказал он, глядя на нее с восхищением.
Он знал: в потайной комнатке сидит любовник пани Деревинской. Савва запер дверь тайника снаружи и теперь, принимая ласки, решал участь несчастного.
— Я тотчас прикажу замуровать эту дверь. Он долго еще будет слушать нас.
Пани мурлыкала, весь мир был для нее, как розовая бенгальская жемчужина, и ее еще распаляло, что есть свидетель их любви. Но когда розовые облака стали меркнуть, а к предметам вернулись их очертания, она сказала:
— Зачем же? Он нужный человек.
— Кто он? — спросил Савва Турлецкий.
— Ханон Михелев.
— Ты допустила до себя иудея?
Она вздохнула.
— Я без него пропаду.
— О боже мой! Какое падение! Почему ты бва него пропадешь?
— У меня долги, — вздохнула пани Ирена.
— Какие долги? Откуда?!
— Я купила земли и винокуренный… — она замялась. — Заводы.
— Завод или заводы?
— Заводы, — призналась пани Ирена. — Два неподалеку один — в Тульчине, на паях с дядей Ханона Ирмой Пейсиховичем.
— И еще в Томашеве! — закричал из-за двери несчастный Ханон.
— Томашев не в счет, мне там принадлежит четвертая часть.
Наступила удивительная тишина. Его преосвященство Савва Турлецкий проглатывал комок удивления.
— Когда ты успела? — наконец задал он риторический вопрос, не дождался ответа и перешел к делу: — Сколько ты должна?
— Я точно не помню, да и не знаю точную сумму. Земля частью куплена, а частью еще нет Торги продолжаются. Ханон знает.
— Эй! — крикнул Савва Турлецкий. — Выходи.
— С вашей стороны заперто. Подайте мне, пожалуйста, одежду! — попросил Ханон, стоя за потайной дверью.
— Подождешь! — рявкнул епископ. — Может быть, я еще и передумаю. Может, мне дешевле замуровать тебя.
— В таком случае вы понесете убытки! Клянусь моей мамой!
3
Савва Турлецкий сам изучил деловые бумаги пани Ирены. Ханон Михелев дал кредиты под проценты самые грабительские, от двадцати до сорока двух со злотого.
— Я понимала, что иду в кабалу, — призналась пани Ирена, — но доходы с винокуренных заводов самые верные. Я рассчитала, что лет через пять погашу основной долг, а еще через два-три года — долг по процентам…
— Эта братия так бы тебя опутала, что ты платила бы им не только телом своим, но и своей вечной душой!
Епископ приказал переписать бумаги, позвал каменщика и только потом подошел к потайной двери.
— Ханон, я приготовил другие документы. Пять процентов тебя вполне устроят.
— Помилуй Бог! — закричал Ханон. — Я сам взял деньги в кредит и плачу по пятнадцати процентов с каждого злотого.
— Каменщик, приступай! — приказал епископ.
Загремели кирпичи, заскрипел мастерок. Дело у каменщика спорилось быстро. Ханон завороженно следил за кирпичами в ловких руках мастерового.
— Я согласен! — закричал несчастный кредитор.
— А я уже нет! — зарокотал епископ, наливаясь гневом. — Этот мерзавец даже в безнадежном положении умудрился затеять торг. Три процента!
— Согласен! — завопил Ханон.
Стена закрыла его уже с головой. Бумаги были переписаны, переданы Ханону, тот приложил к ним руку и перстень, получил одежду, перебрался через стену на волю.
— Заплати каменщику за то, что он клал стену, и за то, что он ее разберет, — приказал епископ, разглядывая ладного красавца. Если посмеешь хотя бы еще раз даже поднять глаза на пани Ирену, посажу на кол. А теперь о деле. Ты говорил о затруднениях с деньгами…
— Я бедный человек, ваше преосвященство. Через мои руки проходит много денег, но чужих.
— Сколько процентов ты даешь?
— Смотря, какая сумма…
— Я дам тебе сорок тысяч.
— Сорок тысяч! — вскричал Ханон в восторге, но тотчас и побледнел. — Ваше преосвященство, вы особый человек. Я должен спросить у судьи кагала, какие проценты мы сможем дать столь великому человеку. Вы же знаете: кагал — опекун над всеми нашими поступками.
