В этот момент в комнату вошел старик. Белые волосы оттеняли его смуглое, опаленное солнцем лицо, и казалось, старик весь излучал сияние. Он подошел к Магерраму.
— Не обижайся на них, — проговорил он. — Уходи. Я искренне верю, что ты не виноват. Жена Абасгулубека благодарит за то, что ты пришел, но просит уйти. Вражда есть вражда. Пусть в этом доме больше не будет ненависти. Хватит. Гибель Абасгулубека подкосила нас.
Старик, не удержавшись, заплакал. И у Магеррама опустились плечи. И, только поняв, что плачет на виду у всех, он стремительно выскочил из комнаты. Старик вышел за ним, проводил до калитки. Магеррам хотел вскочить в седло, но старик удержал его за руку.
— Не садись, пройдемся немного.
Магеррам намотал поводья на кулак. Старик положил руку ему на плечо. Иногда он оглядывался по сторонам, и Магеррам понял, что старик боится выстрела в спину.
— Я повторяю, гибель Абасгулубека потрясла меня больше, чем смерть отца. Пусть не думают, что я пришел сюда, боясь мести. Нет! Я никогда никого не боялся!
— Я верю тебе. Но, знаешь, садись и уезжай поскорей. О твоем приезде уже сообщили властям. Уезжай, пока, не схватили. Все равно тебе вряд ли поверят.
— Я был согласен, чтобы меня пристрелили родственники Абасгулубека. Но они не должны были сообщать властям, я 'хотел сам сдаться... Но,раз так, прощай... Это сделали не близкие Абасгулубека, в его роду не может быть коварных людей.
— Огонь не всегда остается огнем, он гаснет, превращается в пепел.
Магеррам пожал ему руку и вскочил на коня.
Старик вернулся к калитке. В это время прозвучал выстрел. Но пуля, видимо, прошла над головой Магеррама. Ибо стук копыт, не прерываясь, удалялся.
Гамло остановил коня рядом с часовым. С горы Агра дул обжигающий морозный ветер. Понемногу светлело небо.
— Эй, ты еще не умер?
— Нет, слава богу, жив.
— Ну, давай сюда пленников, сейчас мы их расстреляем.
Часовой замялся. Старуха разбудила его под утро. Когда он вышел из теплого дома, ему стало жаль узников.
— Вряд ли ты сможешь расстрелять их. Наверное, давно околели от холода.
— Не околеют. Большевики живучий народ, — захохотал Гамло.
В это время на дороге появился Вели. Он увидел из окна Гамло и вышел посмотреть, что тот надумал делать с узниками, Гамло подъехал к нему и, ответив на короткое приветствие, вполголоса спросил:
— От Магеррама нет вестей?
— Нет.
— Тогда собирайся, едем. Наши дела плохи. Мы поднимаемся на гору Кешиш, там нас будет ждать Кербалай.
— Что случилось? К чему эта спешка?
— С этими, что наступают со стороны ущелья, мы бы справились. Но на Карабаглар движется отряд пограничников. Их очень много. Поторапливайся, я приехал за тобой. Возьми и Мирасу. Пока ты соберешься, я с этими закончу.
Он хотел, чтобы его путь был усеян трупами, чтобы говорили: «Здесь побывал Гамло». Хотел оставить свою «памятку» и в селе Котуз. Гамло проехал по улице и, подражая древним глашатаям, сложив руки рупором, закричал:
— Эй, люди, выходите смотреть представление! Увидите, какая будет потеха! Развлечетесь на славу!..
Некоторые едва выглядывали из-за калиток, более смелые выходили на улицу. Когда у дома, где содержались пленные, 150 собралось достаточно народу, Вели подошел к Гамло и, пригладив мягкие, шелковистые усы, сказал:
— Гамло, не стоит проливать кровь. Мы еще не опомнились после гибели тех двух, новые жертвы не принесут нам победы.
Гамло отъехал от него и сказал громко, чтобы слышали все:
— Я выполняю приказы только Кербалая. Я не слуга двух господ.
Губы Вели дрогнули, он почувствовал, как запульсировали жилки на висках.
— Отопри дверь! — крикнул Гамло часовому.
То ли от спешки, то ли по какой другой причине, часовой долго не мог вложить ключ в скважину.
— Мир праху твоего отца, как тебе удалось заиметь троих сыновей? — захохотал Гамло.
Часовой униженно хихикнул и отомкнул наконец замок. Толкнул ногой дверь. Из темноты на него блеснули глаза, и тут же их обладательница — ослица — выскочила на улицу и бросилась наутек. Вслед за ней выскочил маленький ослик.
Все остолбенели. Часовой съежился. На него просто жалко было смотреть.
— Сукин сын, что это значит? Куда делись большевики?
— Гамло, клянусь хлебом, я не отходил ни на шаг.
Гамло впервые в жизни попал в такую ситуацию. Поэтому не знал, что делать, на ком выместить зло. Решив начать с часового, опустил кнут ему на голову. Тот упал. Гамло же поскакал за ослицей. Ее он пристрелил сразу же, а вот ослик никак не попадал на мушку...
Мираса в эту ночь не сомкнула глаз. Когда часовой заснул, она осторожно вытащила из его кармана ключ и открыла дверь дома, где находились узники. Толкнув тяжелую дверь, она прошептала: «Я — мать Магеррама. Мой сын, наверное, сейчас, как и вы, в беде. Да поможет ему аллах...»
Узники торопливо, благодаря ее, скрылись в ночной мгле. Можно было уходить, но Мираса, решив довести дело до конца, загнала в помещение ослицу и ослика. Уж очень ей хотелось досадить Гамло.
Вот и сейчас она бросилась к незадачливому сторожу, помогла ему подняться:
— Брат, уноси ноги, пока цел. Несдобровать тебе, если вернется Гамло.
В этот момент поблизости раздались выстрелы, и тотчас площадь перед домом опустела. Закричали, застонали люди, чей-то конь уволок в ущелье свисающего с седла седока.
Весь этот шум перекрыл зычный голос Гамло:
— Шихалиоглу окружает нас, скачите за мной!..
Гамло изо всей силы ударил кнутом гнедого; на холке коня выступила кровь. Он поскакал к реке.
Шихалиоглу уже с вечера занял все подступы к селу. Когда с ним соединились пленные, спасенные Мирасой, он совсем повеселел. Отряд разместился на скалах, полукольцом окруживших село. Часовых снял Алескер. Он спокойно и легко взобрался на скалы, ловко и бесшумно обезоружил часовых, будто выполнял какую-то приятную, не требующую особенных усилий работу.
Шихалиоглу видел в бинокль приезд Гамло и как он собирал людей. Когда он приказал своим людям открыть огонь, то прежде всего надеялся подстрелить Гамло. Но бандиту и на сей раз удалось унести ноги.
Когда они вошли в село, Гамло и его людей уже не было. На снегу лежал человек в белой чохе. Рядом валялась каракулевая папаха. Ибрагим спрыгнул с коня.
— Эй, чей это труп? Это Гамло? — спросил он боязливо расступившихся людей.
— Нет, — ответил кто-то из толпы. — Это Вели, брат Кербалай Исмаила. Хороший был человек, да-смилостивится над ним аллах.
Посреди кладбища высился синий купол,, сложенный из глазурованного кирпича. В безоблачные дни цвет купола сливался с цветом неба. Здесь был похоронен Ядулла. Ключи от купола были всегда в кармане Кербалая, но на сей раз ворота были открыты.
Какой-то человек сидел у входа, курил папиросу.
— Кто тут? — спросил Кербалай.
Куривший обернулся, увидев его, встал, загасил ногой папарису, хотел выйти наружу.
— Постой, Магеррам! Я слышал, ты уезжал в Чиремли, на поклон, к святыне Мирали-ага.
— Нет, я был в Веди. Поехал выразить соболезнование.
— Добрый поступок. Что ты теперь думаешь делать? Поедешь со мной?
— Куда? Сражаться?
— Нет, сражаться уже поздно. Мы переходим Араке. Магеррам покачал головой, не сказал ни слова, прошел мимо. Кербалай присел на камень рядом с могилой. Вытащил из кармана свечи, вложил их в подсвечники. Поискал в карманах, но спичек не нашел.
— Для меня свет погас вместе с Ядуллой, — прошептал он и прослезился. — Сынок, ты погиб невинным. Остался бы жив — руки твои были бы обагрены кровью. Сынок, нас никто не слышит. Только тебе я могу сказать все. Я жил как мужчина. Не склонялся ни перед кем...
Кербалай наклонился, взял с могилы горсть земли.
— Попрошу насыпать на мою могилу...
Из отверстия купола струился какой-то холодный свет, освещая надгробный камень, надпись арабским шрифтом на нем. Кербалай пригнулся, потерся лицом о холодный камень.
Встал. Пошарил за надгробьем, нащупал покрытый ржавчиной медный кувшин. Желтый и голубой блеск драгоценностей ослепил его. Сунул кувшин в небольшой мешок, принесенный с собой. Постоял несколько минут, глядя на могилу, затем вышел и направился к могиле Абасгулубека.
«Абасгулубек, из всего страшного, что я совершил, главное то, что я допустил твое убийство. Бог может простить, но сам я никогда не прощу себе этого. Моя могила будет гореть в огне. Умереть на чужбине — страшное дело... Я принимаю эту муку из-за тебя».
— Дядя, ты уходишь?
Это был голос Магеррама.
— А ты решил остаться?
— Да, я останусь здесь. Кто-то должен ответить за всё то, что вы здесь совершили.
—Тебя могут убить.
— Ничего сказал Магеррам и вновь исчез среди могил.
Кербалай Исмаил не сказал больше ни слова. На дороге его ожидали люди. Поднявшись в седло, он в последний раз посмотрел на кладбище, на голубеющий купол. Нащупал в кармане платок с землей и подумал, что на чужбине он будет видеть лишь эту горсть земли. Никогда он не гадал, что придется покинуть родину. Он предполагал, что это кладбище станет его последней обителью. Но дорога к этой обители нескончаемо удлинилась.
