Не менее перепугал марабдинцев приказ чубукчи ловить сетью возле родника поганых змей, волочить их в замок и выпускать в особые клетки, наполненные мягким золотистым песком. Так их уже несколько тысяч. А «змеиному» князю все мало!
Осторожно оглядываясь на замок, тихонько сокрушались марабдинцы: «Как поступил проклятый чубукчи в день прилета ангелов! Все осторожно ходили, не подымали правую руку, дабы, упаси бог, не задеть ангела, сидящего у каждого на плече. А чубукчи, прислужник черта, размахнулся и выбил у своего ангела правый глаз. Встревожились крылатые и, не дожидаясь вечера, улетели на небо. Теперь на целый год марабдинцы без них остались. Только черт доволен, хвостом пыль до верхнего леса поднял, овцы чихать не устают…»
Многие из княжеских слуг охотно сбежали бы из замка, но верные мсахури, вооруженные колючими палками, зорко следят за каждым. Женщин и детей тоже как пленников держат.
Княжна Магдана, дочь Шадимана, еще больше побледнела. Как тень, слоняется по дико разросшемуся саду и молчит, молчит, вселяя страх и жалость.
Слухи и шепоты подползали к замку, окружая его незримым кольцом. Но жалобы чубукчи на затаенную враждебность крестьян вызывали у князя только недобрую усмешку.
Едва вечерняя заря окрашивала Алгетские высоты, дверцы кованых ворот открывались, бесчисленные слуги и дружинники выходили с кирками, лопатами и принимались рыть второй ров. Им с усердием помогали согнанные марабдинцы. Но едва утренняя заря золотила Дманисские изломы, все уползало в замок, и ворота наглухо захлопывались.
Сам Шадиман, сопровождаемый только чубукчи, скрытно даже от преданных мсахури, проверял подземный ход… Подкоп шел не в сторону Ирана, а в сторону Тбилиси. Можно переодетым скрыться в Гурии или в Самегрело — там гостей не выдают. Но это невероятное предположение: замок готов к пятилетней осаде, а шах Аббас не позволит Саакадзе столько времени хозяйничать в Картли.
И Шадиман, тщательно вытирая сафьяном листья любимого лимонного дерева, своевременно перевезенного из Метехи, обдумывает дальнейший ход в игре с Саакадзе в «сто забот».
Снова верные лазутчики расползались по Тбилиси, Гори Мцхете и… Носте. Махара, сын погибшего Отара, удачно пробрался в Имерети, Гурию и даже Абхазети. Он привез неутешительные вести: повсюду прославляется имя Георгия Саакадзе. Самые знатные ищут с ним дружбы и не прочь породниться. Но замужество двух дочерей Саакадзе решено. Старшую берет Иесей Эристави Ксанский, а вторая уже сосватана за внука Теймураза Мухран-батони…
— Ниже царской родни народный вождь не признает? — усмехнулся Шадиман.
О ностевском съезде азнауров князь проведал тотчас же, тем более, что Саакадзе не делал из этого тайны: глашатаи надрывали горло, извещая майдан о «великом событии».
Шадиман решительно вынул из ларца гусиное перо. Пора действовать, пора собрать разбредшееся стадо. Пора скрепить княжеское сословие одной золотой цепью. Или безнадежно ослепли благородные? Или опоены мертвой водой? Страшная глыба движется на князей, а они, подобно неразумным детям, любуются блеском ледяного обвала.
Ранним утром во владения Джавахишвили, Липарита, Цицишвили, Квели Церетели, Амилахвари, Эмиреджиби и Магаладзе понеслись гонцы. Под чепраками спрятаны послания с настойчивым предложением немедленно посетить Марабду, где князь Шадиман ждет от шаха Аббасе ответ на полное описание дел Картли. Разобщение долее преступно, честь княжеств требует немедленных действий, надо договориться. Марабда — ворота, через которые вернется могущество владетелей.
Особое внимание уделил Шадиман князю Андукапару, в любезном послании прося забыть вражду и ради спасения княжеского сословия выступить, кольчуга к кольчуге, меч к мечу, на жестокий бой с Саакадзе…
С крайней осторожностью пробирался Махара, переодетый странствующим монахом, в замок Арша. В этом подзвездном гнезде, не менее чем Шадиман в Марабде, готовился Андукапар выдержать любую осаду.
Он знал, что где-то в тайниках теснин Гудамакарских Саакадзе притаил стражу, подстерегающую каждый его, князя Андукапара, шаг. Вот еще на той неделе, в одной агаджа от Арагви, схватили очередного гонца, направленного им в Тбилиси, но, выведав, что гонец держит путь к князю Амилахвари, тут же отпустили. Лишь миновав Мцхета, очухался посланный. А пользы? Меньше, чем из камня меду! Кровный брат так перепугался, что выгнал аршинца и приказал впредь на глаза не показываться. Но князь Андукапар не сомневался, что именно ему предстоит возглавить княжеское возмущение и смести с истинного пути нечисть, ибо Шадиман, запертый в крепости, сам жаждет освобождения. И он продолжал гнать гонцов и в Тбилиси и в Имерети. Иные из них попадались, но и те, которые проскальзывали, приносили вести, способные вызвать только отвращение: в Картли, поддерживаемый церковью, безраздельно господствовал ностевец; в Имерети, куда рвалась скучающая Гульшари, князь Леван Абашидзе без прикрас объявил гонцу, что против Моурави не пойдет ни царский двор, ни католикос Малахия.
Гульшари не преминула выдрать букли у старой приживалки, вышвырнуть за окно венецианский сосуд и расцарапать щеки двум прислужницам. Ее гневные выкрики слышались даже в оружейном зале, куда укрылся Андукапар: «Как, мне, дочери царя Баграта, отказывают в гостеприимстве?! Советуют пасть к ногам ностевского плебея? О бедная царица Мариам! Сколько должна была выстрадать она от жестокосердных имеретин, если сбежала под хвост «барса»!».
Гульшари приказала разыскать князя, и когда Андукапар, вытирая шелковым платком вспотевший лоб, ступил на белый ковер в покоях княгини, она заявила ему, что не в силах дольше томиться в проклятом Арша, где, кроме снега и надоедливых звезд, можно наслаждаться лишь тупостью князя Андукапара. Она сама напишет Левану Дадиани, и не одному Левану, — Мамия Гуриели дружил с ее отцом… Наконец неплохо пробраться в Абхазети, из этого медвежьего логова легче всего ускользнуть, хотя бы в Турцию, а оттуда — в Исфахан.
Уныло слушал Андукапар свою гневную супругу. Если не пожелал принять их царь Имерети, нечего рассчитывать на остальных владетелей. Видно, боятся Саакадзе, и никому нет выгоды ссориться из-за непомерно прекрасной Гульшари с непомерно страшным «барсом». Андукапар угадал, посланный гонец вернулся с вежливым советом Мамия Гуриели — подождать лучшей погоды для рискованного путешествия. Но что хуже всего — заарканенному гонцу саакадзевцы дали пинка в зад и отпустили его, даже не обыскав. Саакадзе не боится его, князя Андукапара.
Ответ светлейшего Мамия несколько охладил Гульшари, гордо заявившую, что она не удостоит отныне ни одного владетеля просьбой о помощи и сама изыщет способ пробраться в Исфахан.
Можно себе представить изумление и радость князя, когда перед ним возник Махара. Прикинувшись равнодушным, Андукапар поспешил запереться с Гульшари и с жадностью несколько раз прочел приглашение князя Шадимана пожаловать в Марабду на совет князей.
Но буря восторга скоро сменилась тревогой: легко сказать — в Марабду! Если гонцов отпускают — значит, выслеживают более знатного зверя, а может, нарочно поощряют — пусть, мол, князь без опаски покинет Арша. Но стоит ему перешагнуть последнее укрепление у крутого спуска, как саакадзевские черти выскочат из расселин и пленят его, гордого носителя фамильного знамени.
Отказаться? Но не вызовет ли это насмешку Шадимана и собравшихся в Марабде князей? И потом, если сейчас не впрячься в общую колесницу мести, придется навек остаться в Арша, ибо, победив Саакадзе, князья начнут расправляться с отступниками. Нет, пора присоединиться к знамени Сабаратиано ради уничтожения плебея и снова водвориться в Метехи… Под власть Симона? А может быть, шах крепок памятью и глупого заменит умным?
Два дня ждал Махара решения князя. Он успел осмотреть укрепления замка Арша. Пять горных вершин соединились, чтобы сжать в своих могучих объятиях замок. Плоские скалы без выступов с четырех сторон обрывались в пропасть. Одна лишь узкая тропа с едва заметными насечками для пешеходов продолблена в южной скале. Но взбираться по ней к замку могли только желанные князю, ибо она от подножия до вершины преграждалась четырьмя железными воротами, примкнутыми краями к каменной круче.
Гуляя под облаками по выступу второй стены, Махаpa встретил вынырнувшего из тумана слугу, который объявил радостную весть: «Князь готов в путь».
Уже зябкий рассвет забрезжил на остроконечных грядах, когда крик совы известил о безопасности, и Андукапар, переодетый мсахури, и Махара монахом, осторожно, опираясь на крючковатые палки, стали спускаться по едва заметным насечкам. Затем в сопровождении двух телохранителей вскочили на коней и свернули не к теснинам Гудамакарским, где, наверное, притаились лазутчики Саакадзе, и не к руслу Арагви, где безусловно устроена засада, а к каменистой горе, круто обрывающейся в пропасть.
