— Кто планировал? — спросил Дымников. — Штаб армии? Май-Маевский и Ефимов?
— Нет. Там у них... — замялся Яскевич.
— Там у них пир горой не прекращается, — уточнил Дымников. — У командующего вообще запой. Где уж тут операцию планировать. Значит, это кутеповское военное искусство. Не первый раз участвую и сомневаюсь. Решения вроде бездарные, а иногда всё получается. Везёт, что ли?
Выехали из леса на большую поляну. Впереди — село, некоторые избы догорают, испуская из черноугольных стен красное, едва заметное на солнце пламя. С поляны ещё не были убраны трупы. Пленные, человек 50, сидели в стороне под охраной.
— Мне нужен хороший пленный, — сказал Яскевич. — Чтобы говорил и всё знал. Какой-нибудь командир.
— Командиры — вон те, уже на травке лежат.
Конвой нашёл солдата, добровольно сдавшегося в плен, желающего сражаться за «Единую неделимую» и бойко разговаривающего. Майор Бондаренко разрешил капитану остаться с поручиком. «Лошадь приведёшь, — наказал он, — 15 минут, и без разговорчиков. Слышите, артиллерия уже близко бьёт!»
Солдат оказался из породы услужливых приказчиков, обычно выбивающихся в купцы.
— Всё как есть доложу, ваши благородия, — говорил он твёрдо, без заискивания, глядя в глаза и тому и другому. — Всё знаю, всё присмотрел. Из Сумов нас привезли на платформах, чтобы через три дня наступать. А нынче, как ваши начали, так вся наша Четырнадцатая армия побегла обратно.
— А Девятая дивизия здесь стояла? — спросил Яскевич.
— Так точно. Стояла, но обратно в Обоянь на поездах побегла. Я мог бы и с теми, и с этими, но я желаю сражаться...
— Ладно, мы скажем конвойному унтеру, чтобы тебя определил с нашими.
Лошади спокойно щипали траву, войска шли по дороге туда, где всё сильнее гремела артиллерия. Дымников достал флягу, огурцы, конфеты в затейливых обёртках.
— Не слабее нашей водки, — сказал он, протягивая флягу товарищу. — Сделано во Франции.
— С утра? — ужаснулся Яскевич.
— Вы ещё не понимаете, что именно с утра, до всего, до любого дела, до любой мысли надо сделать мир ярким и приветливым.
Выпили, закусили, и Яскевич начал рассуждать о ходе наступления.
— Вот видите, Виктор Антонович, вы уже ярко мыслите.
— Не ярко здесь, а сомнительно. На фланге и сзади огромные массы красных войск, но при этом левый фланг открыл себе совершенно не защищённый красными путь на Курск. Война — не шахматы. Падение Курска ликвидирует все оперативные преимущества красных. Ещё читая Жомини, я думал об этих абсурдных ситуациях.
— Угощайтесь конфетами. Тоже из Парижа.
— Спасибо, но если красные ударят сейчас на Волчанск—Белгород, я не знаю, как будет Кутепов выходить из положения. Там же Харьков... чудесный город. Знаете, Леонтий Андреевич, я недавно был там в ресторане Гранд-отель со своей знакомой барышней, и там, за одним из ближайших столиков увидел даму несравненной красоты. Золотистые локоны до плеч, милое, умное лицо, а глаза серебряно-голубые. Я никогда не видел таких красивых женщин. Сидела с каким-то обыкновенным мужчиной. Вы не поверите, но она взглянула на меня и улыбнулась.
13 августа вечером, в самый сладкий час гуляний в Харьковских садах, исходящих ароматом роз, вышел специальный выпуск «День за днём», где торжественным шрифтом объявлялось о величайшей победе Добровольческой армии, о том, что взяты Готня и Ворожба, открыт путь на Курск.
Стефан и Крайская отправили с Холодной горы очередной эшелон с товаром, получили деньги в фунтах стерлингов, спокойно за ужином обсуждали газетные сообщения.
«Артиллеристы майора Бондаренко метким огнём поразили бронепоезд противника «Третий Интернационал»...»
— Это ж наша батарея, — расчувствовалась Марыся. — Там же мой Леончик. Дай Бог ему счастья остаться живым и здоровым.
— Если Суворин не врёт и наши возьмут Курск, Начальник скажет слово. Какой бы ни был великий полководец Деникин, какой бы храбрый ни был Кутепов, далеко они не дойдут. Их войска состоят из пленных красных, а на этих, как они их называют, первопроходцах, до Москвы не дойдёшь. Недавно был июльский Пленум ЦК РКП, и там Вацетис требовал прекратить борьбу с Колчаком и все войска бросить на нас. Ленин выступил категорически против. Вацетиса сняли. Значит, Ленин не боится этих кутеповских вылазок и у него достаточно сил, чтобы подождать, а потом разбить Деникина. А если так, то Начальник должен сказать своё слово. 100 тысяч штыков польских легионеров решат всё.
— За это мы мало не возьмём, — сказала Марыся с победоносной улыбкой. — Речь Посполитая до Днепра. И Киев наш.
— Об этом придётся говорить с Деникиным.
Домой приехали, когда уже светало.
— Ну, я на свой второй, — сказала Марыся.
— Зачем тебе туда одной, — и Стефан осторожно обнял её за плечи.
— Но ты, холоп. Знай своё место. Меня лично Начальник знает.
Она оттолкнула его и побежала по лестнице к себе.
— Так я ж пошутил. Не прими во зло. Завтра отдыхай целый день. Дел нет. Может, твой капитан приедет после победы.
— А вот и приедет.
На следующий день 14-го она проснулась поздно, подошла к окну, и первое, что она увидела — это знакомый легковой автомобиль Жмудских — длинный, серый, с огромным радиатором. Вместо пассажиров — чемоданы и ящики. Даже рядом с шофёром ящик. Автомобиль направлялся к вокзалу. За ним туда же тащилась повозка с кладью. На тротуарах прохожие, некоторые с грузом, тоже тянутся в сторону вокзала.
Она звонила Стефану, в Гранд-отель, на склады — или никого нет, или ничего не знают. Собралась и сама побежала в Гранд-отель, в штаб армии. С огромным трудом добилась, чтобы её допустили к адъютанту командующего. Капитан Макаров был весь в звонках и срочных бумагах.
— Это зашифровать и телеграфить Кутепову, — приказывал он одному офицеру, — этот пакет лично в руки Шкуро. Аллюр «три креста». Бери штабной автомобиль, лошадей и исчезай, — говорил другому и при этом сердито смотрел на Марысю.
Наконец нашлась дня неё минута.
— Что случилось?
— Кутеповская стратегия. Говорят, ротой хорошо командовал. Вот и не лез бы дальше. На Москву нацелился, а здесь, в тылу, оставил чуть не десятитысячную армию красных. Уже взяли Волчанск, Купянск, подошли к Белгороду. От Харькова уж в сорока вёрстах...
К ним приблизился аккуратный унтер-офицер, и Павел сказал:
— Знакомьтесь, Мария Конрадовна, это мой старший брат, Владимир.
— Пани Крайская, — представилась Марыся и спросила: — Вместе будем от красных спасаться?
— Должны отбиться, — не очень уверенно ответил капитан Макаров. — Шкуро уже вышел на боевые позиции. А так, милая пани, война есть война. Ценности компактно, документы — не придерёшься, от своих не отставать.
— А Леонтий?
— А Леонтий нас защищает.
— Но если отступать, возьмёте меня?
Раздался звонок, резкий, как выстрел, и вспыхнула красная лампочка.
— Генерал, — прошептал Макаров и, сделав знак, чтобы вели себя тихо, взял трубку.
— Слушаю, Ваше превосходительство. Немедленно прикажу. Через пять минут будет у входа.
Схватил трубку другого телефона.
— Гараж! Буркина! Тогда любого генеральского шофёра. Лебедев! Чтобы через три минуты машина генерала стояла у парадного входа!
— Володя! Собирай охрану, — сказал он, положив труб. — Чтобы через минуту все стояли у входа. Владимир Зенонович в открытом автомобиле выезжает на прогулку по Харькову. А вы говорите — отступать.
Несмотря на демонстративную прогулку командующего, всё оставалось тревожно неясным. Поздно вечером Марыся оделась попроще, нашла знакомого извозчика и поехала в Садовый переулок, В тех краях её и увидел случайно Лео.
По договорённости в переулке всегда должен был бродить, гулять, сидеть на лавочке с гармошкой, в общем, существовать один из тех, о ком никто не знает.
— Кого ищешь, бабонька? — спросил Марысю некто в гимнастёрке, сапогах и папахе — будто уже знакомы, тот же, что и всегда, так были похожи эти люди одеждой и незаметными лицами.
— Да мне бы к рынку.
— А чего ночью на рынке?
— Тётка там рядом живёт больная, а я из Лозовой приехала...
— Да знаю я тебя — с самим Весёлым видел. Сядем на скамеечку пожмёмся, а то ночь прохладная.
Сели. Конечно, облапил — здесь всё приходилось терпеть.
— Ваши наступают, — сказала Марыся. — Возьмут город?
— Наши наступают, вот и я наступаю. Не бойсь — я так, поиграть. Руки замёрзли — погреть надо.
— Что он говорит?
— Весёлый? Говорит, навряд возьмут — Кутепов, сволочь, старается.
— Но если возьмут, меня же здесь все знают.
