Гуаиь Хань-цин сидел, выпрямив спину, ладонями сжав колени. Глаза впились в сцену, но одно ухо в полоборота прислушивалось к зрительному залу. Там еще переходили от стола к столу, звенели посудой, не снижая голос, заканчивали разговоры. На сцене школяр Доу умолял ростовщицу пожалеть его маленькую дочь.
Гуань Хань-цин слушал напряженно и придирчиво, иногда загибая палец, чтобы запомнить слово, которое вдруг показалось неудачным. Все слова казались не так хороши, не так убедительны, как они были, когда он их написал, когда они снились ему ночью.
«Трагедия провалится, все не то», — подумал он в холодном отчаянии и искоса взглянул на сидевшего рядом Xэй Мяня. У Хэй Мяня рот был полуоткрыт — он смотрел и слушал всем своим существом. За его спиной Лэй Чжень-чжень громогласным шепотом повторял то реплику, то неожиданное движение актера. На сцене старик Чжан и его сын Люйцза спасали ростовщицу, которую душил должник. Гуань Хань-цин вздохнул и сел свободнее.
Словно стон ветра в тростниках, пронесся чистый и нежный звук флейты. На сцену колеблющимися шажками, будто ступая по листьям лотоса над тихой заводью, вышла Доу Э. В строгих одеждах ее стан был строен и юн. Под темной лентой, прикрывающей прическу и щеки, лицо, тонкое, как нераспустившийся бутон.
В зале зрители вскочили, чтобы лучше ее увидеть. Шеи вытянулись, глаза уставились.
Доу Э остановилась, слегка наклонив голову. Правая руки, oбращенная внутрь ладонью, скользнула вниз от груди к правому колену и поворотом кисти откинулась назад. Повинуясь этому знаку, флейта издала мелодичный, протяжный стон. Доу Э запела.
Будто жаворонок вознесся в прозрачную небесную высь и скрылся за облаками, близится к солнцу и уже не видно его с земли, а лишь звенит его песня с неизмеримой высоты, наполняя тоской и восторгом людской слух. Доу Э пела:
Сердце мое скорбью полно,
Вечно печалиться осуждена,
Утро, вечер — мне все равно.
Я не ем и не сплю от зари дотемна.
Неужели всю жизнь мне придется страдать?
Как текучие воды — печаль без конца.
Мне было три года — скончалась мать.
Исполнилось семь — потеряла отца.
«И я тоже так», — думала Маленькая Э, и горячие слезы смочили ворот ее платья. А Доу Э пела:
Умер мой муж, совсем молодой.
Оставил меня печальной вдовой…
О муже покойном я горько тужу.
Веленьям свекрови покорно служу.
И белые рукава, взлетев, упали, заслонили лицо, как белая пена водопада.
Очень хорошо, — сказал Гуань Хань-цин.
— Хорошо, хорошо, хорошо! — словно морской прибой, шумел зрительный зал.
Подлый Люйцза сыплет яд в суп из бараньих потрохов, чтобы отравить ростовщицу, и Доу Э, оставшись одинокой, принуждена была выйти за него замуж. По ошибке старик Чжан съедает суп и умирает. Люйцза тащит Доу Э в суд. Судья велит ее пытать.
— Тысяча палок!
Палачи набросились на нее.
Невыносимо такое страдание!
То я очнусь, то теряю сознание.
Тысяча палок — я вся в крови!..
Раз и другой обходя сцену, тюремщик ведет Доу Э на казнь. На ней одежда осужденной на смерть — красная куртка и штаны, белая юбка, задрапированная вокруг талии. На шее деревянная канга в виде рыбы. Трижды бьет большой барабан и гонг. Палач точит меч. Непрерывно, захлебываясь, бьют, звенят, грохочут барабаны и гонги. Доу Э поет:
Осуждена за чужие козни,
Присуждена я к ужасной казни.
Я упрекаю Небо и Землю!
Они равнодушны, и мне не внемлют,
И не хотят спасти меня.
Скрипки визжат и рыдают. Захлебывается гонг. Надрмнанпч и барабаны. Доу Э поет:
Добрые — бедны, и жизни им нет,
Злодеи живут до преклонных лет.
Небо боится знатных и грубых,
Скромных и слабых безжалостно губит
И не противится злу!
Трогательно прощается она со свекровью:
Пожалейте ту, что всю жизнь вам служила,
Придите раз в год на мою могилу,
В жертву моей замученной тени
Бросьте в огонь поминальные деньги!
В последнее мгновение перед казнью, когда невинная жертва уже стояла на коленях и палач снял кангу с ее шеи, потрясенные зрители, содрогаясь, услышали вопли Доу Э:
— Когда меч отрубит мою голову, ни одна капля моей горячей крови не оросит землю, а подымется вверх по белому флагу. В середине лета снег покроет мое тело.
Веселая, легкомысленная Юнь-ся вдруг вскрикнула:
— О! Это невыносимо слышать! — и, зарыдав, забилась головой о доски скамьи.
На столе слабо мерцает светильник. Около него груда судебных дел. Бывший школяр Доу теперь важный сановник, присланный императором проверить приговоры провинциальных судей. Невидимая ему, в комнату входит тень Доу Э.
Ее лицо белое, как известь, красное пятно крови темнеет меж бровей. Из-под каждого уха свисают, тихо шевелясь, пучки длинной белой бумаги, какую приносят в жертву на могилах. Опущенные, неподвижные руки прижаты к телу, рукава свисают до полу.
Духи погибших насильственной смертью слабы, как паутина. Ветром их носит, вихрем их крутит — ни выпрямиться, ни остановиться. Тень Доу Э трижды быстро закрутилась у входа, и будто движением воздуха понесло ее вокруг сцены, беспомощное тело согнуто под крутым отвесным углом, бумажные ленты, белые рукава метут пол. Так скользнула она к столу и погасила светильник.
Фитиль моргнул и погас. Судья Доу снова зажег свет — поверх кипы бумаг дело Доу Э. Он снова откладывает это старое дело, и снова тень гасит светильник. И, когда светильник погас в третий раз, судья увидел тень Доу Э.
Торжественным решением судьи заканчивается трагедия.
— Чжана Люйцза казнить на рыночной площади. Судью, несправедливо решившего дело, лишить чинов и дать ему сто палок. Аптекаря, продавшего яд, обезглавить!
Оркестр заиграл «Вэй Мэнся» — конец спектакля.
Сюй Сань подняла заплаканное лицо и сказала:
— Доу Э отомщена, и честь ее восстановлена, но она мертва. Как это грустно! Неужели должна кончиться жизнь, прежде чем исправится несправедливость? И где судья, который отомстит за наши обиды?
Гуань Хань-цин посмотрел на нее и тихо проговорил:
— Наши обиды так многочисленны, одному человеку отомстить не под силу. Если бы поднялась вся страна… Может быть, всего через сто лет… Может быть, внуки Маленькой Э.
Все посмотрели на Маленькую Э, а она встала, оправила ладонью платье и сказала серьезно и деловито:
— Об этом не беспокойтесь! У меня будет очень, очень много храбрых сыновей и внуков. Они отомстят.
