— …Он же всех побил! — жалостливо плакался рыжий целовальник.
Гренадеры братья Агеевы и Потап Маслов внимательно стояли за спиной рыжего. Семен Паламошный тупо усмехался. Наверное, пользуясь своим ложным даром, уже провидел будущее рыжего целовальника. — …Мы за такое дело! — жалостливо плакался целовальник. — Да мы за такое дело государево слово, захочем, крикнем. По всем пунктам.
Господин Чепесюк сидел на возке и молчал.
Пустыми оловянными глазами господин Чепесюк скучно смотрел поверх головы избитого целовальника, усердно растирающего по лицу кровь. Ошибочно приняв скуку господина Чепесека за некую задумчивость, может, даже за скрытую робость перед обещанным государевым словом, рыжий целовальник подпустил в голос угрожающую нотку:
— Прямо вот так сейчас крикнем! Прямо по всем пунктам!
Господин Чепесюк медленно поднял взгляд на целовальника.
Наверное, Похабин никогда в жизни не видал таких глаз. Всякие битые, изрезанные морды видал, всякие пьяные наглые глаза тоже видал, но таких вот — тусклых, оловянных, не имеющих ни к чему интереса, зато пронизывающих все, как лунный свет, никогда не видал. Враз задохнулся от ужаса. Вдруг до него впервые дошло, что, может, наткнулись они совсем не на того барина, сделали что-то совсем не так, как надо, как-то не так поступили. Не оборачиваясь к телеге, на которой лежал повязанный Крестинин, Похабин упал на колени: — …Это же беглый барин! Он сам говорил! Так говорил, что идет в сторону Апонии по пустым дорогам, питается милостыней! Мы ж решили обратно его вернуть! Зачем барину одному ходить по дорогам?
Семен Паламошный, тупо усмехаясь и тем пугая рыжего целовальника, негромко сказал:
— Коль в селе Бунькове не сломался паром, ушли бы, потеряли…
И прикрикнул на целовальника:
— Просил о чем барин?
— Да где ж просить? Только дрался шибко, — сказал кто-то из хороших мужиков, столпившихся между братьями Агеевыми и Потапом Масловым, успевшими примкнуть багинеты к ружьям. — Мы и спросить не успели.
— Были при барине деньги? — спросил Паламошный уже строже.
— Так угощал ведь много…
— Я спрашиваю, были при барине деньги?
— Так он хотел заплатить за все… Он ведь беглый барин… Мы только хотели помочь… — рыжий целовальник, снова ошибочно принял молчание господина Чепесюка за вид тайной робости, и подпустил в голос угрозу: — За нами село… Никаких чудес… Как так?… Бить хороших мужиков безвозмездно…
— Молчи! — приказал Паламошный, хорошо научившийся понимать молчание господина Чепесюка. — За тобой село, а за нами казенный обоз. Скоро здесь будет. Там солдатики, служилые люди, пушки, зелье, припасы всякие. Мы не только твой кабак, мы все твое село сроем с земли, а тебя первым отдадим в съезжую. — Паламошный мечтательно полузакрыл глаза: — А через сто лет встанут на здешнем пустыре избы светлые из прозрачного стекла, телеги забегают своим ходом. Хорошая жизнь здесь начнется через сто лет.
И мрачно глянул на сгрудившихся за кабатчиком мужиков:
— Но только через сто лет!.. При вас ничего не будет!..
Хорошие мужики окончательно растерялись:
— Так мы чего? Мы только беглого барина привезли? Думали, заплатите хоть немного.
— Ага, привезли, — зловеще подбил итог Паламошный. — Всего обобрали, помяли ребра, ухо надорвали. А еще за усердие требуете денег, будто на продажу привезли барина.
— Так он же буйствовал… Он лавки в кабаке переломал… Мы кричали ему: что, мол, барин, воюешь, как с бусурманами? А он отвечал непотребное, бил нас и ломал лавки…
— Мужика бить — земле легче.
— Может, и так, — снова запричитал Похабин, боясь даже глянуть на молчащего господина Чепесюка и обращаясь исключительно к Паламошному. — Если б не мы, валялся бы барин сейчас в канаве… — И не выдержал, поднял испуганный взгляд на белое, иссеченное шрамами лицо господина Чепесюка, спрашивая при этом исключительно Паламошного: — Чего это он, а?…
— Думает.
— А зачем так бровями ведет?
— Тоже думает.
— Да зачем же так страшно думает?
— А может, хочет порешить вас всех, — объяснил Паламошный. — Вот поставит пушку и сметет все село с земли!
— Да как? — запричитал рыжий целовальник. — Разве ж так можно? Я, например, чахотошный.
— А можно!.. — оборвал его Паламошный, быстро взглядывая на господина Чепесюка. — Ты, чахотошный, больше людей не мути… Мы сейчас уходим, так догонишь нас за поскотиной, привезешь чего-нибудь от села. Ну, солонинки там, капусточки, чесноку… Ну, сам знаешь, догадаешься… — И добавил значительно: — Может, простим.
— Так мы что!.. — обрадовался, засуетился рыжий целовальник. — Мы подвезем… Мы моментом… Мы понимаем, казенная надобность… Мы на всю сумму подвезем, которую сумму барин потерял… Мы ж не знали… Мы думали, простой беглый барин…
— От кого ж бегать ему? — усмехнулся Паламошный.
— А нам как знать?
Иван, наконец, приоткрыл опухшие глаза.
Он, конечно, все видел и слышал, но смутно, как во сне. Он даже помнил, что действительно бил мужиков, но ведь такое от бесов… Как без их помощи один смог бы побить стольких?… Ему и самому попало. Ныла каждая косточка. Поддали ему хорошие мужики. Особенно, помнил, старался рыжий целовальник Похабин. Изловчась, даже обмакнул голову Ивана в квашню, в кислое тесто. Пришлось квашню разбить о того же Похабина. Вон стоит, распустил губы, и кафтан на нем лопнутый.
Спросил хрипло:
— Что? Обратно меня? В Тайный приказ? На пытки?
Совсем был готов принять муку, но Паламошный, быстро глянув на господина Чепесюка, тупо, но охотно разъяснил:
— Ты что! Ты нас ведешь, барин!
— Тогда развяжи руки.
Паламошный шевельнуться не успел. Рыжий целовальник, не вставая с колен, метнулся, и руками и зубами, улыбаясь счастливо, сноровисто распустил веревку. Черная ворона, оравшая на дереве, как в горячке, умолкла и с любопытством вывернула голову набок — не выдадут ли ей теперь валяющегося на телеге странного человека? …Не ходи подглядывать, не ходи подслушивать игры наши девичьи…
Нет, никто не собирался выдавать вороне человека.
— Выпить дай, — прохрипел Иван рыжему целовальнику.
— Да как же, барин? — растерялся тот. — Ты столько пил! Никогда я не видел, чтоб столько пили!
— Теперь еще сильнее хочу…
Остановил туманящийся взгляд на Похабине:
— Хочешь со мною, мужик?
— Выпить? — изумился доброте барина рыжий.
— Не выпить, дурак… В Сибирь!.. В Сибирь со мною хочешь?… Зачем тебе жить в кафтане посреди мужиков?…
— А-а-а, в Сибирь… — разочарованно протянул целовальник. И вдруг загорелся: — А как прикажешь, барин!
— В для начала прикажу — выпить.
С трудом приподнявшись на локте, Иван перехватил взгляд господина Чепесюка. Вот чего угодно ожидал. Даже укора, презрения, даже брезгливости, но в отталкивающих оловянных глазах господина Чепесюка будто тускло льдинка блеснула, что-то, как усмешка, впервые прострельнуло на малое мгновение, что-то такое, чего он, Иван, пока еще ни разу не видел в глазах господина Чепесюка. Охнув, сел, повел вывихнутым плечом:
— Вот… Хороших мужиков встретил…
— А чего ж, — тупо ответил Паламошный. — В самый раз мужики. Не дали тебе пропасть. Привезли, значит.
— А теперь?… — хрипло переспросил Иван. — Теперь, правда, в Сибирь?…
И посмотрел на господина Чепесюка.
Квадратный, чугунный, в квадратной черной накидке. Видно было, что о Тайном приказе господин Чепесюк даже и не думал. Он то ли впрямь произнес, то ли почудилось Ивану:
— Правда…
1
— …Ты, барин, морду не вороти. Я для тебя говорю. Надо будет, возьмусь за сабельку, а надо, и за топор. Неважно, что голова болит, главное, совесть чистая. Я везде защищу тебя. Похабин плохо не служит. Ты, барин, как на человека посмотрел на меня, на то у меня нет обид, даже напротив, так что слушай внимательно. Похабин плохому не научит, не даст барину умереть. Даже если захочешь, не даст. Со мной, барин, дойдешь до самого края земли, никак не ближе. Ты ведь не простой барин. Я вижу. Ты только с виду кажешься простым. Вон господин Чепесюк едет в возке, он тоже совсем не простой барин. Он даже не смотрит на тебя никогда, а все равно на тебя трудится, барин. Я вижу. Не ты на него трудишься, а он на тебя. Похабин разницу знает. Вот и суди отсюда, кто проще? Господину Чепесюку наверху, наверное, приказали, господин Чепесюк нам вниз приказывает, а все равно трудится господин Чепесюк на тебя. Похабин все видит. Есть в тебе, барин, тайна. — Похабин изумленно присвистнул и на всякий случай предупредил: — А если суждено тебе умереть, при мне умрешь — хорошо, весело, без позора.
Вспомнил, изумленно вскинул рыжие брови:
