…Митяйка Козел, не удержавшись, громко чихнул. Мина расцепил веки, выпрямился, коршуном оглядел учеников. И отроки, и усатые парни, еще ниже склонили над столом головы, забубнили усерднее. Ждан сказал: «Пришел инок Нифонт, ждет в сенях, хочет потолковать с глаза на глаз». Поп поднялся, вышел. Из сеней скоро донесся его голос: «Радей обительскому делу. Радей!» и возня, будто в сенях двигали кули. Мина скоро вернулся в горницу, дышал он тяжело, на лбу поперек протянулись гневные складки, сел на свое место под образами, велел Христе читать второй псалом, прикрикнул, чтобы читал громче, влепил в голову здоровый щелчок. Еще двоих учеников Мина оттаскал за волосы, потом велел читать молитву и идти по домам. Ученики один по одному кланялись попу и уходили, — рады были, что на сегодня отделались одними щелчками и таской.
Утром опять пришел на подворье старец Нифонт. Прежде чем идти к Мине, забрел он по обыкновению на поварню. Ждан, заставив в печь горшки, наготовлял чернило. Нифонт стал смотреть. Ждан накрошил дубовой коры, прибавил ясеневой, сколько учил Ахилла, сложил все в горшок. Кору надо было варить, пока воды в горшке останется на дне чуть-чуть. Потом следовало прилить еще воды и опять кипятить, и так до трех раз, потом положить чернильных ягод, всыпать кузнечной окалины и опять варить.
Нифонт сидел, расспрашивал Ждана, как научился он варить чернило, вздыхал: «Премудрость господня, кору проварил с железом — и черное». Потом перевел разговор на другое, спросил — крепко ли вчера гневался поп Мина, когда вернулся в горницу. Стал с обидой в голосе рассказывать:
— Затеяли игумен Нектарий да поп Мина боярина Федора посадника старого сговорить, чтобы угодья отписал Живоначальному монастырю на вечное по душе поминовение. Угодья Федоровы под самой обителью, игумен Нектарий давно на бояриновы пашни зарится, да пойди их, возьми. Нектарий сговаривал Федора и добром и гневом господним стращал, да без толку. Не так Нектарий старается, как Мина.
Нифонт поерзал на лавке, подмигнул Ждану и заговорил вполовину голоса:
— Нектарий телом слаб, не сегодня, так завтра, преставится, а помрет Нектарий, быть игуменом в Живоначальной обители Мине, того он и старается. Иноки на Мину злы, нравом попище крут, поставит Мину владыко в игумены, станет он обителью не по совету с братиею править, а как на ум взбредет. Беда только — не станет владыко у братии пытать, кого им в игумены ставить. Мина в обители и ныне верховодит: архимандрит, не спросивши у Мины совета, и шагу не ступит. А на меня Мина по-пустому гневается…
Нифонт шмыгнул носом, хотел всхлипнуть, но как ни старался, выжать в голосе слезу не мог.
— Неповинен я, как перед господом говорю, всею душой послужить рад. Сколько раз у боярина Федора в хоромах бывал. И от себя говорил и по писанию увещал: «Иди, боярин, не ведаешь ни дня, ни часа. Вострубят трубы архангельские, и предстанут на страшный суд перед господом живые и мертвые».
Нифонт махнул рукой и поник свалявшимися космами.
— Сказано есть: не мечите бисера… Боярин Федор белый в лице станет и весь трясется, кажется — не то угодья, душу инокам, отдаст, а как поведу речь: «Помысли, боярин, о душевном спасении, отпиши угодья соседям, Живоначальной обители инокам», — так разом от ворот поворот: «Бреди, Нифонт, восвояси со господом, о душе без тебя промыслю». Жаден боярин Федор без меры, а Мина на меня гневается и вчера опять за бороду таскал.
На подворье Нифонт наведывался часто, шушукался с Миной, потом пропадал на несколько дней. Ждан к монаху-бродяжке привык. При людях Нифонт был на слова скуп, за пророчества он уже вошел на торгу в славу, но когда случалось ему заходить на поварню, болтал без умолку. Не раз рассказывал Ждану о сновидениях, являлись ему то угодник Микола, то Парасковея Пятница, то равноапостольные Борис с Глебом. Один раз сказал Ждану, что видел он в сновидении Парасковею Пятницу, а вошедшему скоро старцу Ахилле — будто являлась ему сама богоматерь. Когда Ждан поймал его на вранье, Нифонт беззлобно ухмыльнулся: «Не доглядел, думал спервоначалу — Парасковея Пятница, а оказалась сама непорочная Мария». С тех пор он перестал врать Ждану о пророчествах и явлениях, рассказывал о том, что видел он, бродя по городам и селам.
В поварню тихо вошел старец Сосипатр, потыкал трясущейся рукой перед склонившимся под благословение Нифонтом, сказал, чтобы он шел к Мине, поп давно его ждет. Ждана спросил — мелко ли тот искрошил кору для чернила. Постоял Сосипатр перед печью, — на загнетке, упариваясь, кипели в горшке щи, — глотнул слюну и облизнул сухие губы:
— Снетков! Снетков-то в щи довольно ли положил?
Шло Сосипатру уже к восьми десяткам, высох весь, а в еде был жаден, и каждый день, когда забредал на поварню, всегда спрашивал — довольно ли в щах снетков.
Постоял Сосипатр перед печью и вышел, не сказав больше ни слова. Ждан выбрался за монахом во двор.
Подворье Живоначального монастыря невеликое, обитель от Пскова стоит верст за тридцать, в городе на подворье всех жильцов четверо: поп Мина, два старца и Ждан. Посредине двора стоит большая одноглавая часовня и две избы для иноков: в одной — малой — живут Сосипатр с Ахиллой, в другой — большой — келья попа и горница, где учит поп учеников грамоте, там же и чулан с разным добром. В стороне от иноческих изб — поварня с горницей, куда ходят иноки вкушать пищу, — трапезная. У самого тына добротно срубленная житница, две клети и погреб. В житнице зерно, в клетях — лен и пенька, в погребе — мед и воск.
И зерно, и лен, и воск, и мед — все дают в оброк игумену Нектарию мужики-пахари за то, что сидят на монастырской земле. Чтобы купцам-немчинам не тащиться за товаром тридцать верст в монастырь, мужики свозят оброк на подворье в город. Торг с купцами-немцами ведут поп Мина и старцы.
День был теплый, в синем небе ни облачка, снег во дворе подтаял и осел, с тесовых крыш падали частые капли. Ждан стоял у поваренной избы, щурился от яркого солнца, смотрел на небо, на ворон, облепивших кровлю и главу часовни. Весна была уже не за горами. Ждан вдыхал теплый воздух, влажный уже по-весеннему, и чувствовал, как что-то томит грудь. Так же много лет назад томился, когда жил у монахов под Можайском последнюю весну. Подсчитал, сколько времени живет он на подворье, оказалось — восьмой месяц.
Ради чего стал он жить у монахов на подворье, так и не сбылось. Книжную грамоту он постиг, и не только читать, а и с книги, хоть и плохо, списывать мог. Думал — постигнет книжную грамоту и сразу откроется ему вся мудрость: и земля откуда стала, и грех отчего пошел, и многое другое.
Ни в часовнике, ни в псалтыри о том ничего не было. Пробовал Ждан толковать с Ахиллой и Сосипатром, но ничего от старцев не выведал. Сосипатр даже рассердился, прикрикнул: «Не умствуй! Вразумил господь книжной грамоте, читай святое слово со страхом и трепетом. А мысли, то дьявол ум смущает. Хитер бес, бродит вокруг человеков, ищет, кого бы поглотити».
На крылечко большой избы выскочил Нифонт, борода всклокочена, щека багрово полыхает, опустив голову, быстро прошагал к воротам, проходя мимо Ждана, скороговоркой выговорил:
— Опять попище гневался и за бороду драл, и дланию заушал, велел идти к боярину Федору увещевать, чтоб угодья отписал.
Ждан вернулся в поваренную избу, прошел в прирубленную к избе повалушку. В повалушке — лавка да малый ларь, в углу писаный на доске образ Николы. Образ старый, плохого письма, краска на лице угодника облупилась, видно дерево. Ждан достал из ларя тонкую, в палец, книжицу. Книжицу дал Сосипатр, когда надоело ему отвечать на Ждановы вопросы. Давая, сказал:
— В сей книге вся премудрость господня, в просветление разума человеков написана.
Ждан сел на лавку, стал в который уже раз перечитывать книжицу. Сквозь маленькое оконце свет падал совсем скупо. Буквы были написаны, должно быть, переписчиком, еще нетвердым в рукописании, лепились криво. Написаны строки в два столбца, с одной стороны вопросы, по другую — ответы.
«…Аще мудр творишься, скажи слово сему силу. Премудрость ли есть в челе, или душа в мудрости?»
И ответ:
«Мудрость есть в душе.
Что есть роса аермонская, сходящая на горы сионские?
Роса есть дух святый, аермон — чистота телесная, а гора — церковь, а сходящее — вера, любовь и мир.
Что есть правда, а что истина?
Правда — Христос, а истина — богородица…»
Ждан отложил книжицу. Из прочитанного, сколько раз ни читал, понять ничего не мог. Смотрел на мутное оконце, шептал:
— …Аермон — чистота телесная, а гора — церковь…
«Родившийся умре, а не родившийся не умре?»
Стало скучно. Вот она, мудрость. Думал, как книжную грамоту постигнет, так и станет все понятно, и то, о чем толковал ему, когда был он отроком, инок Захарий, и о чем говорил ученикам поп Мина и бубнили Сосипатр с Ахиллой.
