Кайса видела, как он вырвал у вянрикки Таммилехто гранату, бросился наперерез броневику. Но едва полковник успел швырнуть ее под колеса – сразу же упал, как-то неловко дернувшись всем телом. Потом, встав на корточки и пытаясь подняться на ноги, пополз к забору…
– Юсси!.. Юсси!.. – несколько раз повторила Кайса и, выбежав из дому, увидела полковника уже прислонившегося к забору, он стоял и командовал:
– Где, черт возьми, мотоциклисты?.. Закидайте гранатами!.. Таммилехто, слышишь?..
– Юсси, что с тобой? – крикнула Кайса, подбегая.
– Плечо, – сказал полковник, – плечо…
Броневик уже пылил в конце поселка, потом с разгона врезался в шлагбаум, и Кайса, подхватив полковника, выругалась в сторону Таммилехто:
– Ты что… сам не мог?.. Мальчишка!..
Через несколько минут, пристыженный и робкий, вянрикки пришел в дом полковника, сказал:
– Херра эвэрсти, ушли они… Завяз броневик в болоте, а эти успели вылезти из него и ушли…
– Убитые есть? – спросил Пеккала, смотря, как Кайса перевязывает ему рану.
– Восемь раненых, – ответил вянрикки.
Кайса всхлипнула. Полковник, лежа на постели, сказал:
– Брось хныкать!.. Через неделю затянется…
– Это была глубокая разведка, – вслух подумал вянрикки.
– Ну и черт с ними! – сказал Пеккала. – Кайса, у тебя кофе готов?..
– Готов, – ответила Кайса, вытирая слезы.
– Так чего же ты? – сказал полковник. – Если готов – подавай, я хочу кофе… Да и вянрикки не откажется…
– Спасибо, херра эвэрсти, – поблагодарил Таммилехто. – Я не откажусь…
Заунывные причитания ветра, скрип шпангоутов, монотонное гудение турбин, и над всем этим, словно непроницаемый колпак, черная осенняя ночь.
Открытый океан…
В кубриках и каютах полумрак; горят синие лампы, слышно неровное дыхание усталых людей да тяжкий грохот волн за бортом. Все это привычно, размеренно, сурово, и от этого никуда не уйдешь, – война.
Через каждые два часа в духоту отсеков эсминца врывается через репродуктор голос командира:
– Такой-то смене заступить на вахту! – и после паузы: – Ветер и шторм усиливаются. Леера в районе торпедных аппаратов срублены. По верхней палубе ходить осторожней…
Оживают кубрики. Матросы собираются к люкам, ныряют в них, один за другим взлетают по трапам и – помнят: «По верхней палубе ходить осторожней». Вот она, стылая громада воды: подошла, нависла, разбилась – ух, ты! – держись, матросы!..
Хватаясь руками за обледенелые поручни, Пеклеванный лезет уже по четвертому трапу. Еще один – и мостик. Здесь качает сильнее, ветер опрокидывает навзничь, потоки воды сшибаются, перекатываются под ногами. Но лейтенант знает: пусть тяжело, холодно, но, черт возьми, он любит стоять на возвышении вахтенного офицера и смотреть вперед – туда, где разбиваются кораблем водяные ухабы.
– На румбе?.. Так держать…
Бекетов ходит с одного крыла мостика на другой, по-извозчичьи хлопает рукавицами, сшитыми из серых волчьих лапок.
– Эх-эх, – крякает он, и вестовому, который принес ему кофе, говорит дружески: – Спасибо, Андрюша!
Потом, возвращая стакан и осматривая горизонт, весело кричит рассыльному:
– Будите штурмана!.. Кажется, вон там прояснило и показались звезды, – пусть определится.
Приходит штурман, обрадованно и торопливо протирает линзы секстанта.
– Вега и Сириус, – опытным глазом определяет он и ловит отражение звезд на темные, словно закопченные, стекла оптики. – Сейчас, – бормочет под нос, – поймаю…
На мостик, выбравшись из душных машинных недр, поднимается костлявый механик. Он так высок, что голова его и плечи уже показались в люке мостика, а ноги еще только перебирают первые ступени трапа.
– Ну и жара! – говорит он, распахивая ворот комбинезона. – А у вас тут рай!
Одетые в шубы сигнальщики в этот момент готовы обменять свой ледяной «рай» на тот раскаленный «ад», из которого выбрался механик…
Так проходит жизнь походного мостика, но за всем этим – простым и будничным – кроется другая жизнь; она бьется в пульсах морзянки, в стонах приборов, что вслушиваются в толщу вод, протекает в неусыпном бдении сигнальщиков, которые всматриваются в бесноватую баламуть шторма.
Пеклеванный живет этой второй жизнью. Его пальцы плотно сжимают бинокль. Сейчас он ответствен за все, что происходит на тридцати двух румбах исчезнувшего во мраке горизонта. Четыре рыболовных траулера вот уже какой день черпают в свои трюмы косяк сельди и никак не могут вычерпать. Где-то глубоко под водой, в сплошном мраке, сейчас валом валит жирная полярная рыба, но в этом подводном мире живут и гремучие шары мин, быстрее акул проносятся хищные субмарины врага. Вот потому-то не слышит сейчас Артем разговоров на мостике, забывает о холоде и, не доверяя сигнальщикам, сам всматривается в мрачную долину океана.
– На «Рюрике» видна щель света! – докладывает матрос.
Что такое щель света? Пустяк. Но, может быть, этот свет уже заметил враг?.. Может, чья-нибудь предательская рука подает сигналы врагу?..
– Передайте, – говорит Пеклеванный, – командиру траулера «Рюрик»: «У вас виден свет с правого борта в районе спардека».
Прославившийся на весь флот своим зрением сигнальщик Лемехов быстро отыскивает в темноте ныряющий на волнах силуэт «Рюрика» и отщелкивает во тьму приказ по клавишам фонаря. Скоро щель света пропадает, и Лемехов, закрывая фонарь от брызг, говорит своему соседу-пулеметчику:
– А все-таки, что ни говори, а им труднее, чем нам.
– Кому – им?
– А вот им, всем, – и сигнальщик показал во тьму, где, захлестанные мутной пеной, трудились четыре траулера…
* * *
– Мастер! – кричат из трюма. – Эй, мастер!
– Где мастер? – отзываются в темноте.
– Позовите мастера, – приближается зов.
– Тетя Поля, – говорят у рыбодела, – иди, тебя кличут.
– Господи, да что там стряслось такое?..
Подтянув повыше гремящие при каждом шаге заскорузлые от соли пуксы, Полина Ивановна спешит к рыбным трюмам. Ее ноги скользят по палубе, залитой рыбьей слизистой кровью. Высоко над бортами вихрятся сизые рассыпчатые гребни. «На старости-то лет…» – думает боцманша, и, молодо изогнувшись, что кажется почти невозможным при ее полной фигуре, она ныряет в люк.
Здесь ее уже ждут засольщики.
– Мастер, отрыбачили! Продукцию некуда складывать!
– Такой корабль большой, и – на тебе! – некуда! Быть не может…
– А ты посмотри.
Она осматривает помещение: «чердаки» действительно вплотную забиты готовой продукцией. Из консервного отсека тоже кричат, что еще осталось немного места, а дальше…
– Хоть на голову клади, – образно заявляет старшина отсека, девушка в кокетливом халатике, отчего она похожа на медицинскую сестру.
– Вы уж это там… как бы вроде… потеснитесь…
Тетя Поля бежит к телефону, звонит в штурманскую рубку:
– Анастасия Петровна, хоть на голову рыбу клади. Все чердаки заполнены! Привыкла я на берегу – там-то что, а здесь, окромя палубы, и плюнуть некуда.
Окуневич ее успокаивает, добродушно смеется:
– Еще три захода, Полина Ивановна, сделаем и на рассвете сдадим косяк другим траулерам. Как-нибудь там распорядитесь, чтобы поплотнее укладывали…
Тетя Поля, направляясь к люку, заглядывает в салотопенную. Здесь жарко, и воздух пропитан испарениями рыбьего жира. Корепанов сидит возле котла, читает, раскачиваясь, потрепанную книгу.
– Интересно? – спрашивает она его.
– Очень. Про то, как…
Салогрей уже раскрывает рот, чтобы начать рассказывать «про то, как…», но голова тети Поли занята другим:
– Ты из этой партии печени, что гонишь, потом мне на пробу принеси. Ну, как у тебя дела-то?
– Да хорошо. Вот послушай, как ревет в котле. Я змеевик переделал, теперь…
На этот раз его прерывают авральные звонки, и тетя Поля кидается к дверям:
– Трал поднимаем. Ты приди рыбу шкерить, помоги!
– Приду…
На палубе ее снова охватывают мрак, грохот, брызги. Вытягивая с морских глубин кошель трала и брызгаясь горячим паром, сипит лебедка. На корме распоряжается тралмейстер Шишмарев – хитроватый старик, который давно уже «выплавался», но в трудное время снова пришел на траулер.
Над разделочной площадкой гудит и трещит под ударами ветра брезентовый покров, скрывающий свет лампы. До этого шкерили рыбу в темноте, но после того, как одна неопытная девушка чуть не отрубила себе палец, решили работать при свете и для маскировки натягивать этот тент.
– Ну, как? – спросила тетя Поля. – Наточили ножики?
– Нам Хмыров точил, – засмеялись девушки, занимая свои места у рыбодела. – Он за всеми за нами сразу ухаживает!
– Угодник бабий, – сказала ему мастер, – девки вон только что в море вышли, а рыбу шкерят и спорчее и лучше. Первым-то сортом девяносто семь процентов идет, а другие три, ты думаешь, – чьи?
На воде уже показались черные доски поддона, и только это, пожалуй, спасло матроса от продолжения нагоняя. Кошель трала, загруженный рыбным месивом, был поднят над разделочной площадкой; старый тралмейстер дернул за какой-то одному ему известный тросик – и на палубу хлынул тяжелый серебряный дождь.
