По ступенькам, вырезанным в земле, Екмычей поднялся из жилища, привычно, по-хозяйски, огляделся. Берестяная крыша заглубленного в землю дома оказалась вровень с его глазами, над крышей покачивались лохматые еловые лапы. Хорошо, когда спину жилища прикрывает могучая толща леса. И щедрая зелень поляны, полого спускавшейся к озерной глади по другую сторону дома, – тоже хорошо.
Тяжкая надежность леса и светлый водный простор – такой представлялась Екмычею вся земля его юрта. И в подземном царстве тоже будут, наверно, лес и вода…
Большими серыми рыбинами приткнулись к берегу остроносые лодки-хопы. Костер дымится, пахнет от него дымком и рыбным варевом, воины в кожаных панцирях сидят кружком, копья воткнули древками в землю, а на остриях прозрачные стрекозиные крылья, как трепещущие блики солнечных лучей. Хорошо!
Ребятишки в штанах из скользкой кожи налима играют с лисятами. Чернобурых лисят, по обычаю обского народа, привязали веревками к колышкам и откармливали все лето, чтобы потом убить и сшить из шкурки шапку – каждому мальчику из своего лисенка. Как кто ухаживал за зверенышем, такой и будет шапка. А люди будут сравнивать, чья шапка лучше. Нет горше позора для мальчика, чем ходить в шапке с залысинами, с жидким неровным мехом. И отцу будет стыдно, и деду. Но Екмычей знал, что ему-то стыдиться не придется. Внуки росли здоровыми, послушными, старательными. Хорошо, когда у человека много внуков, которыми можно гордиться!
Женщины сидят на песке возле самой воды, пластают рыбу широкими ножами. Екмычей залюбовался, как ловко и быстро они швыряют рыбину на доску, одним округлым движением вспарывают брюхо, отсекают кишки и бросают в котел с кипящей водой – вытапливать рыбий жир. В другом котле, поменьше, где варился клей, тяжело поворачивались рыбьи пузыри. Клей из рыбьих пузырей дорого ценился, его покупали даже татары. Очищенную рыбу женщины надрезали вдоль хребта, распластывали, как большую лепешку, делали несколько неглубоких поперечных надрезов и передавали девочкам, которые уносили ее на помост – нором – вялить над огнем. На плетенке норома уже светлели длинные рядочки разделанной рыбы.
Сколько у него внучек, Екмычей не знал, по обычаю называя их всех одинаково: ими-баба [81]. Собственные имена девушки получат, когда придет время выдавать их замуж. А пока ими-бабы учились хозяйничать, помогали взрослым женщинам готовить и заготовлять впрок пищу, шить одежду, плести из крапивных волокон рыболовные сети.
Пожилые женщины присели в тени у стены дома. Здесь их почетное место – матерей многочисленного семейства, хранительниц домашнего очага и искусных мастериц. Женщины разминают в ладонях полосы ровдуги на зимние сапоги, сучат нитки из оленьих жил, вышивают красной и синей шерстью подолы рубах. Мелькают смуглые руки, украшенные татуировкой; изображения зверей и птиц шевелятся, как живые. Старательными женскими руками приумножается богатство рода. Повзрослевшие ими-бабы уходят в другие юрты, и за них присылают калым: оленей, медные котлы, ткани, оружие. В юрте Екмычея много трудолюбивых женщин и красивых девушек. Хорошо!
Женщины заметили старого князя, переполошились, поспешно закрылись платками: показать лицо свекру или старшему брату мужа считалось у обских людей неприличным. Екмычей удовлетворенно отметил, что женщины знают обычай и соблюдают его. Хорошо!
Над серой кучкой женщин поднялась высокая девушка в непривычно пестром полосатом халате, смело глянула на князя большими, широко расставленными глазами. Екмычей узнал ее: татарка Сулея, дочь мурзы Акила, новая жена младшего сына Лop-уза. Откуда ей знать обычаи обского народа, если даже женщиной еще не стала, ибо не познала брачной ночи. Сулею привезли в селение, когда Лор-уз уплыл с воинами к Обскому Старику. Впрочем, невестой ее тоже нельзя считать, ибо родичи уже приняли калым и отказались от нее. А какой был калым, какой большой калым!… Половину пятого десятка [82] оленей отдал Екмычей, девять медных котлов, почти новый панцирь, соболиные и беличьи шкурки… И еще пришлось посылать жадному мурзе облас с копченым мясом, рыбой, жиром и съедобными кореньями – в татарских селениях этим летом было голодно, хитрый мурза передал через вестника, что невеста сильно исхудала, стыдно посылать к благородному сыну князя Екмычея. Что было делать? Поворчал Екмычей, но облас послал…
Обременительным показался калым даже богатому Екмычею. Зато невеста была хороша: статная, с сильными плечами, гладкими круглыми щеками и гордым носом, длинные черные волосы уже по-женски переплетены в косу. От такой жены можно ждать здоровых и красивых сыновей. А что до обычаев обского народа, то женщины быстро научат. Вот и сейчас тянут Сулею за рукава накидывают на голову платок, гомонят недовольно. На Екмычея боязливо поглядывают: не сердится ли князь?
Но Екмычей не сердится. Покойно ему среди людей своего юрта, благостно. И знакомый лес гудит как-то умиротворяюще, и озерная вода шевелится под берегом тихо, бережно. Хорошо!
«Хорошо, если ты князь, если рабы и женщины делают за тебя всю черную работу, а люди из подвластных юртов приносят необходимое для жизни, – размягченно думал Екмычей. – Только неразумные ропщут на то, что великий Торум не всех наделил богатством и сытой праздностью. Так было и, наверное, всегда будет. Князьям – властвовать, богатырям-уртам – совершенствоваться в искусстве войны и копить силы для походов, охотникам и рыбным ловцам – проводить дни в неустанных трудах и добывать пищу и дорогие меха для князя и уртов». Если люди из юртов не отдадут требуемого, Екмычей пошлет воинов и заберет силой. Но и у князя есть обязанности, и главная среди них – забота о безопасности своих людей…
Екмычей помрачнел, быстро пошел по мягкой песчаной дорожке к костру, возле которого сидели кружком урты. Воины молча раздвинулись, освобождая князю почетное место с подветренной стороны, чтобы дым не ел глаза.
Молчит Екмычей, молчат воины, – по обычаю, первое слово принадлежит князю. Сильные руки, привыкшие держать копье и натягивать тугой боевой лук, могучие плечи, мускулистые необъятные груди, бесстрастные скуластые лица, величавая неторопливость движений… Урты, гордость и надежда рода!
Екмычей жестом подозвал раба, громко сказал:
– Пусть приготовят богатырскую пищу!
Урты многозначительно переглянулись: свежую оленину обские люди ели только перед походом или большим советом, когда старейшины обсуждали дела многих юртов. Но никто из них не спросил князя, почему вместо обычной рыбной варки воины будут лакомиться богатырской пищей. Мужчине не подобает суетиться и любопытствовать.
Сидят воины у костра, смотрят на бесцветные язычки пламени, облизывавшие сосновые поленья, неторопливо обмениваются малозначительными новостями:
– Женщина в пауле у Соболиной речки поймала сетью большую щуку, а мужчины не было, ушел в лес. Протухла щука, а жалко – большой был зверь… [83]
– Ими-баба видела в лесу дедушку [84]. Испугалась ими-баба, прибежала в слезах, а я ей говорю: пусть ходит…
– Был большой ветер, и берестянку прибило к коряге, весь борт изорвался. Надо просить старого Вандыма, чтобы сшил новую берестянку…
Воины важно кивнули, одобряя разумные слова. Берестянки, сшитые старым Вандымом, славились прочностью и легким ходом.
Из маленького домика с оленьими рогами на коньке крыши – мань-кола [85] – выбежала женщина с берестяным ведерком в руке, зачерпнула воды в озере и поспешила обратно. Из приоткрытой на мгновение двери донеслись протяжные стоны, женский плач. Екмычей прислушался. Агар, вторая жена Игичея.
Жены сыновей прилежно рожали Екмычею внуков, новых воинов и охотников. Не оскудевает юрт Екмычея богатырями, и на этот раз, наверно, будет мальчик, все приметы на мальчике сходятся: и месяц плавает по Небесной реке рогами вперед, и медведя видели возле самого селения – лесной дедушка всегда приходит посмотреть на будущего охотника, боится за своих детей.
Воины тоже припомнили разные добрые приметы, говорили о них долго и подробно, как будто только это занимало сейчас их головы. На молодого Юзора, обмолвившегося было о городьбе больших соров для осенней ловли рыбы, урты посмотрели неодобрительно. Ведь известно, что к городьбе не приступали из-за русских лодок, которые приплыли на Обь-реку, и даже простое упоминание о сорах было равнозначно прямому вопросу: придут ли русские в юрт Екмычея и что собирается делать князь? А спрашивать князя считалось неприличным. Придет время, и он расскажет своим уртам обо всем, что посчитает нужным рассказать…
Юзор, почувствовав молчаливое неодобрение старших, смутился и отодвинулся от костра.
Тем временем рабы вывели из выли-хота [86] упирающегося, испуганно всхрапывающего оленя. Умерщвлять оленя для богатырского пиршества полагалось самому уважаемому воину, достигшему возраста мужской мудрости и отличившемуся на войне. Нельзя было проливать на землю кровь оленя – животное убивали одним ударом обуха топора по голове. Воины ревниво поглядывали друг на друга, ожидая, кого выберет князь.
