В доме 1б по Старопименовскому переулку жила домработница Грищенко со своим сыном и сожителем Мецатуновым. Тот привел в дом приятеля, Калиновского. Оба они нигде не работали и, естественно, нуждались в деньгах. К тому же лелеяли мечту о богатстве и о приобретении автомобиля. Решили для этого совершить преступление: убить и ограбить Иловайскую, о богатстве которой в их доме ходили разговоры. Участвовать в преступлении пригласили Алиханова — шофера автобазы Санитарного управления. Алиханов согласился.
23 ноября 1928 года, в десять часов вечера, когда Иловайская вышла из дома, Мецатунов, Калиновский и Алиханов подошли к ней, и Алиханов сильно ударил ее по голове. Иловайская упала без чувств. Когда она начала шевелиться, Калиновский ударил ее топором по голове, а Мецатунов — пять раз ножом. Потом они обыскали ее одежду, взяли сумочку, в которой находились 160 рублей и золотой крестик с цепочкой, а труп бросили под пол находящейся во дворе общественной уборной. После этого открыли ключом Иловайской ее комнату и взяли из нее все, что могло представлять для них какую-то ценность и что могли унести. Через два дня три урода уехали в Тифлис. В начале января труп Иловайской, объеденный крысами, был обнаружен. Сотрудники МУРа посетили Грищенко и обратили внимание на находящуюся у нее пустую коробку папирос «Басма». Грищенко не курила, а по имеющимся у них сведениям такую коробку жители дома видели у убитой. Грищенко вскоре после пропажи Иловайской стала хлопотать о том, чтобы ей передали ее комнату, сообщить же, куда уехал ее сожитель Мецатунов вместе с Калиновским, не смогла. Выяснилось, что исчез из Москвы и Алиханов. Подозрение пало на эту троицу. Вскоре в руки оперативников попало письмо Грищенко, адресованное Мецатунову. В письме она сообщала о допросе в МУРе и о том, что милиционеры интересовались папиросной коробкой. Агенты МУРа выехали в Тифлис и там задержали преступников. Суд осудил Калиновского и Мецатунова к расстрелу, Алиханова — к десяти и Грищенко — к восьми годам лишения свободы.
Но что значат все эти сроки по сравнению со злодеянием, совершенным этими выродками? В каком страшном сне может привидеться человеку такая его кончина, какая постигла Александру Александровну Иловайскую?
А чем были виноваты люди, встретившиеся на пути банды «Васьки-цыгана»? Банда эта орудовала летом 1925 года в Подмосковье и наводила ужас на дачников. Входило в нее семь бандитов: Дерюгин по кличке «Сенька-большой», Бредов по кличке «Митяня», Егоров — «Васька-рыло» и др. В Кускове они убили мужа и жену Масловых, убили еще неизвестных мужчину и женщину, изнасиловали и задушили девочку, в Вишняках застрелили мужчину, в Чухлинке изнасиловали и убили женщину, другую женщину убили в Чесменке. В Люберцах бандиты задушили ремнем и прикончили колом мужчину. Когда Ваську поймали, он после первого же допроса в Таганской тюрьме удавился. И правильно сделал. Жаль только, что его примеру не последовали остальные участники банды.
А что творили бандиты в Москве?
В квартире 13 дома 50 по Покровке, там, где находилась церковь Иоанна Предтечи, жил священник Остроумов. Бандиты Минтусов-Абрамов, Акулов, Михеев и другие 4 февраля 1934 года проникли в квартиру через форточку на кухне и постучали в комнату Остроумова. Когда священник открыл дверь, бандиты нанесли ему ножами двадцать два удара. Совершив убийство, они забрали серебряные ложки, ризы от икон и, устроив погром в квартире, скрылись. 21 марта эта же банда ограбила квартиру 79 дома 10 по Ново-Басманной улице. Взяли дамские часы, браслеты, перебили статуэтки, порезали вещи, сломали радиоаппаратуру, разбили бюст Ленина. Всего банда совершила четырнадцать ограблений и пять убийств. Как-то в феврале 1934 года, около кинотеатра «Крым» близ Курского вокзала, бандита Минтусова задержал бригадмилец 27-го отделения милиции Шибаев. До отделения милиции он бандита не довел. Минтусов двумя выстрелами убил Шибаева и скрылся. В конце концов банду удалось ликвидировать. Все ее участники были приговорены к расстрелу.
В тридцатых годах с бандитами перестали церемониться, и это дало свои результаты: с бандитизмом в Москве было практически покончено. Без ответа остался только вопрос: откуда в бандитах это варварство, эта страсть к разрушению? Может быть, для этих изголодавшихся, одичавших, выросших в нищете людей вообще ничего, кроме еды, не представляло ценности? Наверное. И тем не менее с этими людьми надо было вести самую отчаянную и упорную борьбу. Борьба эта стоила милиции не одной жизни.
Перестрелки на улицах Москвы представляли собой яркие и опасные зрелища. Однажды, 12 ноября 1934 года, во время такой перестрелки, которая произошла в центре города, в Охотном Ряду, был ранен проходивший поблизости вице-консул Турции Секи-Рея. Его отправили в больницу. К счастью, рана была не опасной, и он вскоре приступил к своим вице-консульским обязанностям. Следует заметить, что в те годы граждане проявляли активность в преследовании и задержании преступников. И молодежь была отчаянная, да и многие из тех, кто постарше, еще не забыли своего участия в боевых действиях и не боялись рисковать жизнью. Так, летом 1936 года прохожие помогли задержать бандитов. Банду возглавлял Василий Васильевич Гришин. Он недавно был освобожден из «Белбалтлага». В Москве организовал банду. Грабили магазины, лавки. Как-то заскочили в мастерскую Шульмана в доме 35 по улице Горького (на углу Гнездниковского переулка), скомандовали: «Руки вверх!» — и приступили к ограблению. В это время в мастерскую вошел заказчик Проскура. Ему пригрозили пистолетом и приказали лечь на пол. Когда бандиты ушли, Проскура развязал Шульмана и вместе с ним выбежал на улицу. Здесь они подняли крик. Грабители пустились наутек. За ними по улице Горького бежали Шульман, Проскура, милиционеры и прохожие. Бандиты стали отстреливаться, ранили одного милиционера, но это не остановило преследователей. В конце концов банда была поймана. Ее главарь Гришин приговорен к расстрелу.
Жестокость всегда отвратительна. Объяснить ее, скорее всего, можно эмоциональной тупостью преступника, его умственной и психической неполноценностью, наконец, социальными причинами. К тому же войны: империалистическая, гражданская, революция, белый террор, красный террор, разруха, одичание и, наконец, первородный грех русской революции — убийство царской семьи — превратили Россию в мировую плаху, с полей которой долго еще несло запахом мертвечины. Убийство стало обрядом классовой ненависти, способом добывания элементарных человеческих благ, основой авторитета многих и многих.
28 января 1926 года власть призналась в убийстве бывшей царской семьи. В «Известиях» была опубликована статья «Расстрел семьи Романовых». В ней сообщалось о расстреле одиннадцати человек: Николая, его жены, сына, четырех дочерей и четырех приближенных. Сообщалось и о том, что трупы были сожжены и брошены в шахту в урочище «Четыре брата» под Екатеринбургом, а драгоценности убитых конфискованы. «Все было окончено настолько основательно, — не без гордости сообщала газета, — что белые в течение двух лет не могли найти могилы». Одним словом: учитесь, ребята, как надо работать!
Убийств в Москве совершалось много. По страсти, по злобе, по мерзости человеческой. Преступники умерли, свидетели, наверное, тоже. Остались несколько уголовных дел в московских архивах, копии приговоров, статьи и заметки в газетах и журналах.
Начнем со страстей человеческих.
Олег Николаевич Фрелих, артист Московского драматического театра, был молод и красив. Жил он в квартире 11 дома 9 по Гранатному переулку со своей молодой женой Верой Николаевной. Она тоже была актрисой и служила в Малом театре. Ее фамилия по сцене — Балицкая. Внешне это была прекрасная пара. Но жизнь ее не сложилась. Виной тому неуправляемая натура Олега Фрелиха. Эту натуру, по всей вероятности, он унаследовал от отца, закончившего жизнь в сумасшедшем доме. По этой ли или по другой причине, но был Олег Фрелих болезненно ревнив. Вскоре после свадьбы, увидев, что его жена танцует на балу с другим, набросился на нее и чуть не задушил. Сцена получилась пошлая и дикая. Он чувствовал это, но измениться не мог. Страсть была сильнее его. Вот как он сам рассказывал о себе следователю: «…я никогда не мог равнодушно видеть женщин, слишком играла во мне плоть. Пять лет тому назад я поехал в Новороссийск, в местную труппу. Влюбился в артистку Журавскую, которая состояла в ней. Режиссер возлагал на меня, как на артиста, большие надежды, но я ни о чем, кроме Журавской, не мог думать. Роли не учил, играл плохо. Тут у жены умерла тетка, и она приехала в Новороссийск. Журавская показала ей мои письма. Жена моя истеричка, всегда меня ревновала, но она гордая и на этот раз уехала от меня, даже не простившись. Однажды, когда мы с Журавской возвращались домой из театра и она рассказала мне, как фотографировалась с компанией мужчин, я повалил ее на землю и стал душить. Когда она захрипела, я бросил ее и убежал. После этого случая я стал мрачный и раздражительный, так что наши актеры не узнавали меня. Вскоре бросил Новороссийск и приехал в Москву. Поступил в Драматический театр. Здесь встретил Елену Николаевну Визарову. Решил, что знакомиться с ней не следует. Как будто почувствовал, что эта женщина меня погубит. Но однажды в фойе театра меня с ней кто-то познакомил. Визарова предложила мне встретиться с ней у ее подруги Вентцель. В тот же вечер мы сблизились с ней. А тут гастроли. Приехал в Одессу и чувствую, что жить без нее не могу. Получил письмо от жены. Она писала, что устала от моих измен и что я могу считать себя свободным». Тут надо заметить, что Валицкая, пытаясь вернуть мужа, встретилась с мужем Визаровой и рассказала ему о романе своего мужа с его женой, но тот, вопреки ее ожиданиям, на это никак не реагировал и даже стал что-то бурчать про современный взгляд на супружеские отношения. Ее это возмутило, но изменить что-либо в образе мыслей этого «великодушного рогоносца» она не могла, да и не до того ей было. Она ушла и написала мужу то самое письмо, о котором упомянул Фрелих в своем рассказе следователю. А вот и его продолжение. «Тоска по Елене Николаевне не давала мне жить, — рассказывал Фрелих. — Я не мог спать, по четыре раза в день занимался онанизмом, завел даже роман со студенткой. Говорил с ней о религии, музыке, искусстве. Когда наконец вернулся в Москву, а Елена Николаевна к тому времени вернулась с гастролей из Новочеркасска, снял комнату в квартире 37 дома 1 по Палашевскому переулку, где снова стал встречаться с ней. Это были сумасшедшие дни. Но вскоре я стал замечать, что Визарова как-то изменилась ко мне. Однажды она даже начала рассказывать что-то о своих случайных похождениях. Я этого не стерпел и хотел ее ударить, но сдержался и после этого старался с ней не встречаться. Мне было так больно, ведь я отдавал ей всю душу. Как-то она позвонила и назначила встречу. Договорились встретиться на следующий день, 14 мая, в кафе, напротив Трехпрудного переулка, в девять часов вечера. Встретились, пошли по Садовой, свернули на Брестскую. Она говорила, что я сумасшедший, больной, что мое настроение калейдоскопически меняется и что я и ее делаю больной. Потом сказала, что днем была в кафе «Бом» на Тверской с Леней. На мой вопрос, кто такой Леня и почему она его так называет, она улыбнулась и сказала: «Ты ведь знаешь, что я паршивая женщина»». Тут надо заметить, что именно все порочное и дурное в Елене Николаевне сводило нашего героя с ума. Он обожал ее корявый почерк, ее неряшливость, чувственность, его необычайно возбуждал вид драного, спускающегося с ее ноги чулка. И эта «паршивая женщина» прозвучала для него как признание в измене, как хвастливое заявление о том, что она дарит свою сладость, без которой он не может и не хочет жить, другому. В голове у «Отелло» помутилось. «Я выхватил нож из кармана пальто, — рассказал он далее, — и ударил им ее в грудь. Она вскрикнула. Я схватил ее в объятия, стал целовать и спрашивать, жива ли она. Она не отвечала. Я стал кричать, звать на помощь, но никто не отзывался — улица была пуста. Я положил Елену на скамейку и побежал на Тверскую. Оттуда привел извозчика. Мы положили Елену в пролетку и помчались в Екатерининскую больницу. Она еще стонала…»
