она сбежала, потому что ее соблазняли, а потом взяли силой?
– Сейчас я почти уверен, что так оно и было. Хотя в том нашем разговоре она сказала, что решила бежать, чтоб до этого не дошло. Тогда я ей поверил, но вот после вашего рассказа понимаю, что кое-что она скрыла и даже, откровенно говоря, солгала мне.
Миссис Бернэм закрыла руками лицо и беззвучно заплакала.
– Неважно, что там произошло между Полетт и вашим мужем, – поспешно сказал Захарий, – но, уверяю вас, она не была беременна. Наверное, просто поделилась с вами своими опасениями.
– Откуда вы знаете?
– Через некоторое время мы с ней снова встретились, уже на “Ибисе”. Будь она на сносях, это стало бы заметно, но не было абсолютно никаких признаков. Может, это хоть немного вас утешит.
– Утешит? – всхлипнула миссис Бернэм. – О каком утешении вы говорите, если только что подтвердили мои наихудшие страхи и подозрения?
Она всем телом содрогнулась в рыдании, и бретелька платья свалилась с ее плеча, открыв тонкую ткань сорочки, обтянувшей пышную грудь. Захарий виновато отвел глаза и спросил:
– Значит, у вас были подозрения?
– Да, – кивнула миссис Бернэм. – Порой я гадала, не происходит ли нечто предосудительное между моим мужем и теми девушками, кому мы давали приют. Но Полетт казалась невиданно чистой душой, я не могла и подумать… Оттого-то и расточала на нее свою любовь. Теперь даже не знаю, чье предательство хуже – ее или моего супруга.
Уткнувшись в ладони, она опять зарыдала и, уже вовсе не статная, согнулась к самым коленям. Захарий присел перед ней на корточки.
– Знаете, предали не только вас, – негромко сказал он. – И меня Полетт обманула и предала. А я-то думал, она любовь всей моей жизни. – Сомневаясь, что его слышат, Захарий коснулся плеча мадам: – Миссис Бернэм?
Она подняла голову и, сощурившись, прошептала:
– Ой, смотрите-ка, мистер Рейд, ваши волосы все еще мокрые… от дождя, наверное…
Мадам осторожно коснулась темных кудрей, а потом вдруг запустила в них пальцы и, притянув к себе Захария, впилась в его губы.
Ответ его был столь неистовым, что покачнувшееся кресло завалилось набок и пара очутилась на полу рядом с тюрбаном, соскочившим с головы миссис Бернэм. Не прерывая поцелуя, Захарий занялся ее платьем и, пока от него избавлялся, раз-другой вместе с ней перекатился по ковру. Наконец он добрался до сорочки, но та заупрямилась, не желая расставаться с хозяйкой, и тогда Захарий просто рванул ткань, обнажив скрытую под ней спелую грудь.
Мадам пошла тем же путем, с треском разорвав на нем рубашку. В борьбе с собственными штанами и подштанниками Захарий, пытаясь их скинуть и одновременно раздевая миссис Бернэм, врезался во что-то, откликнувшееся хрустом переломленной деревяшки и звоном разбитого стекла. Захарий испуганно вскинулся, но мадам, не выпуская его из объятий, прошептала:
– Ерунда… столик и графин… За грозой не слышно…
Лоскутья разорванной сорочки и штаны Захария, сползшие к лодыжкам, были досадной помехой. В попытке от нее избавиться пара вновь перекатилась по полу, ощутив под спинами нечто твердое. Захарий уже приник губами к соску миссис Бернэм и потому не удосужился глянуть, что это было, и только уловил шепот над ухом:
– Пустяки… мой револьвер…
Миссис Бернэм обвила Захария руками и ногами, словно утопающий, вцепившийся в ветку. Приоткрытые губы ее исторгли стон, плавно перешедший в долгий пронзительный крик, и она резко прогнулась, будто желая сделать мостик, а потом вдруг обмякла и замерла. Застыл и Захарий, ибо ему казалось, что в недрах его тела запалили бикфордов шнур и теперь искрящийся огонек по спирали бежит на дно какой-то невероятно глубокой шахты. Вот он достиг заряда, и тогда ахнул мощный взрыв, от которого хрустнула каждая косточка и свело судорогой мышцы. Взрывная волна мигом докатилась до головы, и перед глазами вспыхнул, а затем медленно померк ослепительный золотистый свет, уступая место густой тьме.
Возвращение к реальности было чем-то, не изведанным прежде, и казалось не подъемом с темной глубины на поверхность, но мягким планированием с облака. Захарий потерял счет времени и осознал только, что так и лежит на полу в объятьях миссис Бернэм.
Когда он шевельнулся, она прошептала:
– Нет, погоди еще немного. Завтра нас затопит океаном вины и угрызений совести. Коль уж нам отпущена всего одна ночь, так пусть кара будет заслуженной.
Захарий удивленно приподнял голову:
– О чем ты? Хочешь сказать, другого раза не будет?
Миссис Бернэм нежно коснулась губами его щеки.
– Нет, не будет, мой милый. Мне очень жаль, но иначе нельзя. Это наш единственный и последний раз. Не понимаешь, что нам грозит большая опасность? Мистеру Бернэму хватит полунамека, чтобы убить нас обоих. Риск слишком велик.
– Но откуда взяться полунамеку? Мы будем осторожны, правда? Наверняка еще случатся ночи, когда слуги уйдут из дома.
Миссис Бернэм покачала головой и печально улыбнулась.
– И что потом? К чему это нас приведет? Ты неимущий юноша, я жена и мать, притом гораздо старше тебя.
– А сколько тебе?
– Тридцать три. А тебе?
– Двадцать один. Скоро двадцать два.
– Вот видишь. – Она поцеловала Захария в лоб. – Я гожусь тебе в тетушки и быстро надоем. Ладно, хватит гадать о будущем, давай-ка сполна используем отпущенное нам времечко.
В военном городке шатер субедара стоял возле плаца, по другую сторону которого высились палатки английских офицеров. На парусиновую стенку одной из них падала неестественно большая тень капитана Ми, сидевшего перед зажженной лампой.
Шатер субедара тоже был ярко освещен свечами и лампами. В нем собралось человек пятнадцать полковых унтер-офицеров, родичей Нирбхай Сингха. В отличие от Кесри, явившегося в пропыленной форме, все они уже переоделись в цивильное – дхоти и рубахи.
Из прибывших гостей Кесри знал только Чандан Сингха, губошлепа с бегающим взглядом. Однажды они встречались в Барракпоре, куда будущий деверь Дити приезжал за своим братом, уволенным из армии. Тогда он специально разыскал Кесри, чтобы поблагодарить за спасение Хукам Сингха.
Кесри уже приготовился выразить ему обычное соболезнование в связи со смертью брата, но слова замерли на его губах, когда он увидел злобный оскал и налитые кровью глаза Чандан Сингха.
Тут что-то не то, подумал Кесри. Субедар не предложил ему сесть, и он один оставался на ногах, хотя все остальные, даже те, кто ниже чином, сидели. Не сразу, но все же стало ясно, что это не просто умышленное оскорбление: похоже, он предстал перед трибуналом, этаким гибридом полевого суда и панчаята [45], где Нирбхай Сингх в роли верховного судии.
Кесри встал по стойке смирно.
– Вы посылали за мной, субедар-саиб?
– Да, посылал, поскольку нынче мы получили очень важные известия.
Субедар говорил сурово, негромко и размеренно. Кесри узнал эту манеру, которую тот приберегал для выступлений на военно-полевых судах. Лицо его было неулыбчиво и серьезно, слова он цедил медленно, выговаривая тщательно. Речь его текла монотонно, и если требовалось в ней что-нибудь подчеркнуть, он поглаживал усы.
– Давеча я тебя уведомил, что получил письмо, извещавшее о смерти моих родичей. – Субедар смотрел Кесри в глаза. – Погиб мой брат Бхиро Сингх, и умер мой племянник, а твой зять Хукам Сингх, с кем ты служил в Бирме. Сегодня мы узнали подробности его кончины, их сообщили Чандан Сингх и другие наши деревенские родственники, проделавшие очень долгий путь. Оказалось, все гораздо сложнее,
