В шкатулке, в двух выемках в бархатной подушечке, уютно лежали два плоских стеклянных флакона.
– Вот это – «Семь роз», – показал Ахмед, – а это… хе-хе… «Семь раз»…
Жидкость в правом флаконе была буровато-невзрачной, во втором – маслянисто-бесцветной.
– Это и есть «Семь роз»? – удивился Алтунташ. Он не верил. – Похоже на мутную водичку из канавы.
– Смесь, – пожал плечами торговец. – Зато – аромат! Ты понюхай.
Алтунташ осторожно откупорил флакон, поднес к увесистому носу.
Недоверие на его корявом лице сменилось недоумением. Затем в глазах мелькнула искра узнавания, и за недоумением пришло изумление.
Глаза увлажнились, лицо побелело. У него подкосились ноги, он сел на лежанку вдоль стены. И прошептал со скорбью:
– Сколько?
Ахмед – беспечно:
– Дарю! Оба флакона. Ибо они нераздельны. Первый из них выражает субстанцию женскую, второй – мужскую. Принимай по тридцать капель…
Алтунташ, как во сне, закупорил флакон деревянной затычкой, вложил в шкатулку, взял шкатулку вялыми руками, с печалью взглянул на купца. И пошел прочь, бледный, потерянный, как человек, внезапно ощутивший дурноту.
Обернувшись, тихо спросил:
– Прислать покупателей?
– Нет, сегодня торговать не буду. Устал. Буду отдыхать. Пошли сюда моих слуг, они во дворе, пусть разберут товары. Приходи к ужину, – сказал он шепотом, – я привез бурдюк хорошего вина.
– Вина? – Тюрк огляделся, как помешанный. – Дай сейчас. Налей мне чашу.
– Изволь. – Ахмед отыскал меж тюков тугой бурдюк, из переметной же сумы извлек расписную чашу.
– Тридцать капель? – раскрыл начальник шкатулку…
Омара позвали делать султану очередное кровопускание.
– Эх, весна! – Молодой туркмен, пришедший за ним, остановился на ступенях широкой лестницы, задрал голову к небу. – Сейчас бы в степь…
Даже Басар нетерпеливо взвизгивал и все срывался с места бежать куда-то. Но бежать было некуда.
– Что, Басар? Тоже хочется в степь? Ты бы сейчас пустился стрелой по зеленым холмам…
– Вы, персы, народ городской, – вздохнул молодой туркмен. – Не понимаете, какая это радость – зеленый простор…
– Отчего же не понимаем? Отдаленные предки наши, древние огнепоклонники, тоже были кочевым народом. Веками скитались между Дунаем и Обью. Бродяжничество у нас в крови. Я бы тоже рад сейчас уйти в голубой и зеленый простор. Надоело сидеть в тесной келье, дышать вонью мусорных свалок. Но, увы, посадили нас с Басаром на цепь…
В сторожке больной государь вяло возился с годовалым ребенком в синей бархатной одежде, увешанной предохранительными амулетами. Казалось, царь ворочает в руках китайскую фарфоровую вазу в желтых треугольниках цветов.
– Мой сын Махмуд, – бледно улыбнулся Мохамед.
Он хотел бы сказать с гордостью, но для гордости царь был сейчас слишком слаб. Да и нечем пока что гордиться. И в дальнейшем вряд ли будет чем. Хиреет род Сельджукидов…
Мальчик, весь в золотушных болячках, гладил отца по рябому лицу и с радостным смехом дергал его за усы.
– Унесите ребенка, – распорядился Омар, доставая из сумки инструменты.
Тюркский дядька взял мальчишку на руки.
– Зачем? – воспротивился Мохамед. – Пусть остается. Он тюрк. Пусть привыкает…
Ничего уже тюркского внешне ни у отца, ни у сына не сохранилось. Разве что в рисунке глаз отдаленным намеком удержался еле заметный восточный разрез. Впрочем, тюрки, в массе своей, никогда и не были чисто алтайским народом. В их алтайскую кровь с древних скифских времен и позже, в эпоху согдийских переселений в Кашгар, примешалась европейско-индийская кровь восточной ветви иранских племен.
– Ладно… – Омар завернул султану рукав. – Если б государь дозволил, – вздохнул Омар, – я бы осмелился сделать несколько замечаний относительно его образа жизни.
– Делай, – разрешил государь.
– Вино, конечно, полезно, – я сам всю жизнь был его сторонником, из-за чего претерпел немало неприятностей, но полезно оно отнюдь не всякому. При ваших горячности и полнокровии надо бы пить его чуть поменьше. То же и с питанием. Вы едите много жирного мяса. Это вредно для вас. Переходите на фрукты и овощи.
– Что вредно для персов, полезно для тюрков, – возразил султан высокомерно. – Траву у нас едят бараны. Мы – баранов едим.
– Как знаете. Мое дело – сказать. Я врач. Что вредно, то вредно. Вредно сидеть безвылазно в этой сторожке. Вам следует чаще бывать на свежем воздухе. Перед воротами Исфахана – уютная степь Деште-Гур. Она, наверно, сейчас вся в тюльпанах…
– А хашишины? – испугался султан.
– Ну, с таким могучим, преданным войском, как ваше…
– Я никому не верю! – взвизгнул султан.
Омар взял повелителя за руку, окунул ланцет в чашу с чистым вином. И уронил его…
– Не могу, государь, – сказал он глухо. – Я не вижу. От упорных занятий последнего времени у меня совсем ослабло зрение. Боюсь поранить…
Он видел! Не видел он того, что находилось прямо перед глазами, а на расстоянии вытянутой руки он видел все достаточно хорошо. Каждую вену, каждую жилку. Каждую складку на ладони султана…
Омар не выносил вида крови. Вот в чем дело. Это началось с тех пор, как Светозар убил в Нишапуре визиря Абуль-Фатха Дехестани. Вернее, гораздо раньше, в детстве, когда туркмен Ораз зарезал их работника Ахмеда. Но до времени терпел. Теперь, когда ему перевалило за пятьдесят, вид крови стал внушать ему страх и отвращение…
– Не могу, государь. Боюсь поранить. Пусть лучше позовут вашего брадобрея.
– Сумеет ли он? – спросил огорченный султан.
– Сумеет. Любой брадобрей это умеет.
– Хорошо. Но ты – наблюдай! Глаз не спускай.
Омар отвернулся. Зато за действиями брадобрея с интересом следил визирь Сад аль-Мульк…
Снаружи уже давно слышалась какая-то недобрая возня. Шум нарастал; доносились собачий визг и лай, возбужденные голоса людей.
У Омара уши похолодели.
– Выйду, взгляну, что происходит.
– Э, воины устроили собачью драку, – беспечно сказал брадобрей.
– Чей-то пес там отличается. Лихой. Один загрыз шестерых…
В цветнике, превращенном в пустырь, с рычаньем, воем и лаем копошилась стая огромных степных волкодавов. Азарт зрителей:
– Так его!
– Ату его!
– За глотку, за глотку!
Давешний воин, молодой туркмен, широко улыбнулся Омару:
– Мы поспорили на вашего пса: сколько противников он одолеет. Славный пес! Три своры спустили на него. Отбивается…
Омар вырвал у дурака копье, кинулся в гущу кровавой свалки.
Возмущенные крики:
– Эй, не мешай!
– Не порть забаву…
Собаки, свирепо огрызаясь, разбежались.
Басар, весь окровавленный, с разорванной глоткой, захрипел при виде хозяина, пополз к нему. В угасающих глазах – упрек. Он задрожал от бессилия. Дрожь перешла в судорожные рывки от ушей до хвоста. Скорчился пес, будто чьи-то железные руки скрутили его, и затих.
– Твоя собака? – К Омару вышел султан, бледный после кровопускания.
– Моя. – Омар страдальчески сморщил лоб, потер его тыльной стороной руки. – В поединке честном не было равных Басару. Ни волки его не могли одолеть, ни убийцы ночные, – свои собаки загрызли. Из любопытства…
– Стая, – понуро сказал султан. Он с тоской взглянул Омару в глаза. – Кто одолеет стаю?
Омар, стиснув зубы, взял Басара на руки, взошел на огромную кучу прошлогодней прелой листвы. И положил собаку на самой верхушке этой унылой «Башни молчания».
– Клюйте, вороны! Серые и черные…
Между тем Ахмед Атташ, отдохнув, с любопытством обходил передний двор Шахдиза, узкий, глубокий, точно бассейн, четко вырубленный в скалах для сбора дождевой воды. Двор отсечен от внутренней, главной части крепости еще одной стеной, не такой, может быть, громоздкой, как внешняя, но достаточно высокой и крепкой, чтобы в страхе остолбенеть перед нею.
Попасть на передний двор еще не значит проникнуть в крепость. Нужно пройти еще одни ворота с железной решеткой, у ворот же – стража. Но в любой, самой неприступной с виду, твердыне есть лазейка – сквозь человеческое сердце…
Ахмед, прогуливаясь, мало-помалу приближался к воину, мечтательно оцепеневшему у внутренних ворот.
– Не подходи, – нахмурился охранник с коротким копьем для метания и большим ярко раскрашенным щитом.
– Дейлемит?
– С караульным нельзя разговаривать!
– По узору на чулках я вижу, что ты дейлемит.
Суровый взгляд охранника смягчился.
– Я бывал в Дейлеме, – продолжал Атташ дружелюбно. – Прекрасное место! Особенно – долина Аламута…
Страж снова насупился.
– Скучно у вас! – вздохнул Атташ. – Освободишься – приходи ко мне. Поговорим о ваших краях. Хорошо там сейчас! Весна. Женщины пашут влажную землю. Ведь у вас, дейлемитов, земледелие – занятие женское, верно? Мужчины – воины. Хлеб свой они уже который век добывают службой в наемных войсках. Потому ты и здесь. Кстати, один из моих работников – твой земляк.
