Но, если честно, я был бы не против папы с такими живыми глазами.
Словно прочитав мои мысли, этот священник отделился от остальных собратьев и, поднявшись к вратам храма, остановился на верхней ступени. Ему принесли деревянное кресло.
— Какой интересный момент! — прошептал Эйнхард мне в самое ухо. — Наш король должен подойти к понтифику словно простой смертный. Сделает ли он это, или...
- Замолчи! — оборвал я коротышку, напряжённо всматриваясь. Карл уже стоял перед ступенями храма — пеший, с непокрытой смиренно опущенной головой. Все ждали — встанет ли он на колени перед папой и поцелует ли ему руку. Он тоже ждал чего-то. Скорее всего — читал молитву. Потом встал на колени и поцеловал нижнюю ступеньку храма, затем — следующую, и так постепенно поднимался наверх. Когда король достиг конца лестницы, папа, потрясённый таким благочестием, поднялся со своего кресла. Они с Карлом обнялись, и король прикоснулся к правой руке папы. Вместе они торжественно вступили в собор Святого Петра (это был именно он). А все священнослужители запели громко и дружно: «Восславим пришедшего во имя Господне».
Папа Адриан и наш король направились к гробнице апостола Петра и, встав на колени, принесли обеты взаимной верности. После чего Карл испросил у папы дозволения ступить на землю Рима, чтобы там, в различных храмах, исполнить молитвенные обещания.
Так же пешком, король и папа в сопровождении свиты шли по улицам Рима, заходя в храмы, где Карл оставлял щедрые пожертвования. Главной целью его паломничества была Латеранская базилика — римский кафедральный собор.
До неё оставалось совсем немного, когда мы вышли к серой круглой громаде. Такого огромного здания я ещё не встречал. Оно выглядело заброшенным, то тут, то там в стенах темнели провалы от выпавших камней.
Наверное, когда-то это был языческий храм. Судя по величественности и гигантским размерам, для поклонения Юпитеру, главе пантеона римских богов. Теперь от него веяло мраком.
— Какая мощь! Не правда ли, друг Афонсо? — прокомментировал неутомимый Эйнхард. — При виде подобных строений хорошего христианина охватывает безграничная жалость по поводу того, что столь величественный вид создан не во славу Божию. И... — он хотел сказать что-то ещё, но один из папских служителей, заметив заметив наш интерес к гигантскому зданию, объяснил:
— Это colosseus. Страшное место. Несколько веков назад, до правления Константина, здесь убивали христиан, скармливая их диким зверям на потеху толпе.
У меня похолодело внутри. Представилась моя мать, с гордым торжеством наблюдающая за мучениями несчастных. А вдруг бы среди них оказался я? Изменилось бы что-нибудь в её лице?
Из-за мрачной стены colosseus выскочили танцующие с кимвалами, флейтами и авлосами.
— Benedictus qui venit in nomine domini! — пели нежные девичьи голоса.
— Liberator! Rex nobilis! — вторили им мужчины.
Лицо нашего короля выглядело прекрасным и совсем молодым, несмотря на виски, чуть тронутые сединой. Где-то неподалёку находилась его верная королева, которую совсем скоро папа Адриан назовёт «вернейшей слугой церкви» и «нашей достойнейшей дочерью».
* * *...Наверное, никогда больше не будет в истории нашего королевства момента более светлого и величественного, чем то, далёкое лето 774 года, когда Божья благодать излилась на короля, позволив почти бескровно одержать такие огромные победы.
Может, тогда вера была более крепкой? Я помню, как весело, но абсолютно твёрдо прекращал король многочисленные сомнения своей матери, с какой непоколебимой уверенностью он говорил, что Бог ведёт своих избранников. Как легко убеждал и врагов, и друзей. А теперь никого и не осталось из тех, кто окружал Его Величество тогда. Только мы с Эйнхардом.
Недавно король позвал меня почитать ему, чего не делал уже очень давно. Спросил, помню ли я слова Господа нашего про веру.
Моя выдающаяся память начала слабеть с возрастом. Но эти слова из Евангелия от Луки приходили на ум слишком часто, чтобы забыть их: «Dixit autem Dominus si haberetis fidem sicut granum sinapis diceretis huic arbori того eradicare et transplantare in mare et ob diret vobis». «Господь сказал: если бы вы имели веру с зерно горчичное и сказали смоковнице сей: исторгнись и пересадись в море, то она послушалась бы вас».
Мне кажется, нам всем сейчас не хватает именно веры. Мир стал коварным и двусмысленным. Я даже не знаю: может ли говорить несчастный папа Лев. Он стоит на пыльной дороге, ведущей в Рим, поддерживаемый под руки своими помощниками. Возможно, слухи верны и ему всё же отрезали язык? Глаза понтифика заплыли от жестоких побоев. Тут уже не до искорки — непонятно, видит ли он вообще. Об этом тоже шепчутся. А разве может быть папой незрячий и немой калека?
Карл бросил острый взгляд на папу. И вдруг я понял, что Его Величество вовсе не растерян, а всё происходящее не является для него неожиданностью. Он просто обдумывает свои действия в какой-то сложной, неизвестной мне игре...
* * *После почитания римских храмов и многочисленных молитвенных бдений Карл с верной супругой и многочисленной свитой возвращался домой. Уже наступала осень, незаметная на тёплых благодатных землях Лангобардии. Но чем ближе к горам, тем больше обнаруживалось коварство погоды. На перевале, который год назад штурмовал Роланд со своими вассалами, нас встретил снегопад. Лошади встали, мотая мордами и отфыркиваясь.
— Вот он, этот камешек! — довольным голосом промолвил бретонец, глядя на чёрную скалу, блестящую от мокрого снега. — Из-за него мы нежданно появились тогда на закате. Клянусь кротостью святой Женевьевы, этот трус Адельхиз обмочился с ног до головы при виде моего Дюрандаля!
Король усмехнулся:
— Ты не точен в выражениях, дорогой Роланд. Адельхиз, разумеется, трус, но всё-таки не жонглёр!
Воины расхохотались.
— Интересно, где он теперь? — задумчиво спросил Виллибад. — Жив ли? Всё же наследник Дезидерия.
Карл шевельнул усами, что означало неудовольствие.
— Адельхиз в Константинополе, — помолчав, сказал он, — его там признали патрицием. В Лангобардии наследовать ему нечего, но мстить он конечно же захочет, если получит поддержку.
— А ещё эти лангобардские герцоги, которые не особенно подчинялись Дезидерию... — тихо напомнил Виллибад.
— А ещё многочисленные бесы, проникающие всюду, а верней всего — в сердце сомневающимся, — оборвал его король. — Дорогой Роланд! Где твоя любимая баллада о святой Женевьеве? Споем вместе!
Роланд схватился за грудь с выражением крайнего страдания:
Ах, за что мне такая мука?! Мой король наконец-то пожелал спеть со мной, а у меня нет ни лютни, ни даже паршивого музыкантишки под рукой!
— Настоящая песня не нуждается в сопровождении инструментов, — возразил король. — Запевай!
Как же красиво сочетались их голоса: бархатный — бретонца и высокий, светлый голос Его Величества. Они пели о юной парижской девушке, которая предсказывала победу в осаждённом городе, даже когда потерявшие надежду горожане, разозлившись, захотели убить её. Она дождалась победы, сама привела по реке суда, груженные пищей, и накормила голодных.
Горное эхо разносило отзвуки песни далеко вокруг. Хильдегарда слушала, и слёзы катились по её щекам.
— О, мой король, — сказала она, когда песня закончилась, — как же я хочу тоже приводить корабли, полные еды, чтобы раздавать её голодным и спасать их!
...На следующий день мы вступили во франкские пределы. И тут удача, сопутствующая Карлу столько лет подряд, впервые отвернулась от него. Сначала тяжело заболела маленькая Аделаида. Она стала горячая, как раскалённые римские камни, ничего не ела. Дыхание вырывалось из её крошечной груди с хрипом. Капеллан отслужил за неё мессу, но это не помогло. Она умерла на руках Хильдегарды, так и не увидев Ахен, где уже начал строиться храм, ставший позднее гордостью христианского зодчества. Её ещё не успели похоронить, когда прискакал гонец из Саксонии с печальной вестью: саксы из Тевтонбургского леса пренебрегли крещением и нарушили обещания верности королю франков. Они снова захватили Эресбург, сожгли только что основанный монастырь и перебили всех живущих там франков.
Узнав об этом, Карл сказал:
— Мы надеялись, что Господь не допустит этой войны. Но ведь Он допустил распятие своего единственного сына. Никакая человеческая война не сравнится с этой божественной жертвой. Поэтому мы будем продолжать обращение наших братьев, каких бы потерь это нам ни стоило.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ПУТЬ ИМПЕРАТОРА
Всю зиму и начало весны 775 года король, живя в своём любимом Ахене, готовился к новому саксонскому походу. Если перед завоеванием Лангобардии он бросил все силы на вооружение воинов и снабжение их продовольствием, то теперь тщательнейшим образом занялся разработкой стратегии, сообща с опытными военачальниками. Помимо Борнгарда, родственника Бертрады, и неразлучного Роланда, к ним присоединился Герольд, брат Хильдегарды, имевший такой же острый живой ум, как и его сестра.
